66. Но мы говорим: «нет», и учим, что недолго ещё продлится эта правда, недолго ещё будут праздные люди и праздные реки. Не прав ли был гимназический Юлий Цезарь, зубривший грамматику во время перехода Альп? Разве полотно кинематографа не лучше долин, и ракеты – не лучше Солнца? Реки без пароходов, незастроенные земли, неразрабатываемые руды, водопады без турбин, вершины без метеороскопов – всё [это] царство старой красоты пейзажа, жалкое уродство, куда мы несём нашу великую Механическую красоту.
Вот Венера Милосская, которую почитали и почитают идеалом женского тела. Вспомните слова Иннокентия Федоровича Анненского: «Красота для поэта есть или красота женщины, или красота как женщина»61. Но мы говорим: «нет», и учим, что есть ещё механическая красота и что механическая красота выше, и утверждаем, что современный башмак прекраснее Венеры Милосской68. Какова же красота этого башмака? Она двоякая. Во-первых, живописная, во-вторых, поэтическая, идейная, но эта вторая свойственна всякой обуви. В определении того, красива [эта] вещь или нет, на умственные доказательства ссылаться не приходится, т. к. лишь тот предмет красив, который у данного человека вызывает эстетическую эмоцию. Однако действительно ли мы одни в поклонении красоте этого башмака и никто её не видит, подобно тому, как древние не слышали гармонии сфер, слишком привыкнув к ней. Разве не встречается очень часто выражение «красивая обувь»? Разве перед витринами обувных магазинов не стоит, глазея, толпа? Венера красива, ибо нас научили этому, а чувство красоты башмака автономно, ибо это чувство не вполне осознанной, но бродящей в жизни механической красоты. Я взял башмак, чтобы лучше оттенить мысль. Но возьмём хотя бы автомобиль. Откройте номер любой ходкой газеты, хотя бы «Русского слова». Там объявления: «Прокат красивых и сильных машин». Или эти слова напрасны? Нет, множество раз нет. Механическая красота пришла, и мы призываем поклоняться ей. Но вернёмся назад к башмаку. Это прекрасный пример. Я сказал, что кроме живописной в нём есть красота идеи, свойственная всякой обуви. Это идея свободы от земли, ибо, отделённые подошвой, мы более свободны. Таким образом, к идее борьбы с землёй и освобождения от земли, таившей зёрна футуризма, присоединяется идея механической культуры, вполне человечной и независимой. Вот ещё одна иллюстрация для выяснения того, что такое футуризм. Мы во всё влагаем новые символы. Вы заворачиваете брюки, потому что боитесь их запачкать, или во имя моды, а мы потому, что презираем землю. Ибо всё-таки есть ещё веревки, связывающие нас с ней, ибо мы ещё растения69. И вот нам грезится человек без корней70, который придёт за нами, когда мы совсем раздавим глупую землю. Он будет силён, не будет знать усталости, доброты, сожаления и любви, но только повседневный героизм. Воплотившаяся воля щупальцами поползёт от него исполнять его веления. И придёт час, он скажет: «Я хочу, чтобы Солнце вставало, когда я хочу и пока я хочу». И придёт час, когда он перекинет перестроенную Землю от угасающего Солнца к иному, более яркому. Довольно вечно вертеться и бежать на призывы всё того же Геркулеса71.
И придёт час, когда он, покинув любовь и пол, создаст механического сына, крылатого и всемогущего волей, не знающего сна и ясного всемудростью, который навсегда оставит землю. Вот наши мысли, господа, и наша романтика. Пока же все усилия приложим, чтобы скорей привести человека к победе. Больше всего работы нам, мастерам, настойчивой и чистосердечной. Устремимся же дружно к высотам. Ведь мы пионеры и открыватели, ведь футуризм – и свершение, и провозвестиичество. Он вырос из идеи борьбы с землёй и призван эту борьбу докончить. Вооружимся нетерпением. Что нам до верных земли и смысла земли, что нам до верных неба и смысла неба? Не с небом мы, не с землёю, но с человеком. Мы носители идеи человека и борцы за неё. Вот что такое футуризм, господа.
Определив футуристическое мироотношение, мы будем говорить о воплощении футуризма в поэзии и живописи.
Количество манифестов, выпущенных Маринетти и его друзьями, велико72. Но непосредственно относится к поэтическому ремеслу лишь манифест <19>09 года и один из прошлогодних73. Поэтическая деятельность Маринетти началась в <1>902 году большой поэмой «Покорение Звёзд» <(“£«Conquete des El odes')>, далее следовали сборник поэм <(“Destruction”)> [ «Разрушение»], книги об Аннунцио, вернее памфлеты, драматическая поэма «Кровавая Мумия», трагедия «Король Кутёж», драма «Электрические Куклы»74, знаменитый роман «Мафарка-футурист», книга о футуризме и, наконец, в прошлом году книга о Триполитанской войне.
«Покорение Звёзд» обратило на себя внимание <как> значительностью, так и замыслом. Написано оно свободным стихом, как все стихи Маринетти; в ней <поэме> сказывается сильное влияние французов и ясно выражена склонность к импрессионизму. Сам же поэт своими учителями и предшественниками футуризма75 считает Эмиля Золя, Уолта Уитмена76, Старшего Рони как автора «Красной Волны»77, Поля Адана как автора «Треста»78, Октава Мирбо как автора «Les affaires sont les affaires»79, Гюстава Кана, создателя свободного стиха80, и Эмиля Верхарна, воспевшего города со щупальцами81.
Первой футуристической книгой был роман «Mafarka le fu-turiste“. Здесь Маринетти воплотил идею о человеке без корней и о механическом сыне Газурма<хе>, покидающем землю, герое без сна, молодость крыльев которого – синтез всех грёз поэтов и музыкантов земли. Но в силу недостаточного понимания формы и поэтических задач, выразившихся, например, в любви к описаниям и в стремлении к синестезии, этот роман, подобно предыдущим работам Маринетти, несмотря на громадные достоинства, делающие его событием литературы, как-то плохо построен и слишком сладок и прян в своей экзотичности. К последующему времени относится «Триполийская битва» и ряд поэм, где более совершенно выражена идея и более ясна и связана форма.
Ясно, что всякая поэзия как построенная на ритме есть движение, т. е. перемена положения. Эта перемена может быть двоякой – во-первых, идейная перемена, движение идеи, во-вторых, перемена звуков, движение звуков. Понятно, что творящий мастер не может забывать ни одну из этих двух сторон, чтобы лучше использовать средства поэтической передачи и создать более совершенное и более прекрасное произведение. Первая сторона проще, она является проводником для господства поэзии над жизнью и, в зависимости от мастера и его стремлений, даёт <ся> перевес той или иной, хотя мудрость ремесла требовала бы равновесия. Например, только благодаря этому равновесию так убедительны и так запоминаются народные поговорки.
Первый манифест гласит об идейной стороне. Быть может, не все знакомы с этим манифестом, и потому мы прочтём небольшой отрывок из него.
<1. Мы будем петь о любви к опасности, деятельности и безрассудству.
2. Основами нашей поэзии будут мужество, дерзость и бунт.
3. Доселе литература возвеличивала мыслительную неподвижность, экстаз и сон; мы превознесём наглое движение, лихорадочную бессонницу, гимнастический шаг, отчаянный прыжок, пощёчину и кулачный удар.
4. Свет мира в обогащении новой красоты – красоты быстроты. Беговой автомобиль прекраснее Само фракийской Победы.
5. Мы будем петь о человеке, держащем маховое колесо, ось которого проходит сквозь кинувшуюся по орбите землю.
6. Пусть поэт пылко, блестяще и щедро расточает себя, чтобы умножить жар энтузиазма первооснов.
7. Красота лишь в борьбе. Всякий шедевр должен быть наглым. Да будет поэзия буйным набегом на неизвестные силы, чтобы заставить их лечь к ногам человека!
8. Мы на крайнем мысу веков. К чему оглядываться в час, когда нужно разбить таинственные врата невозможного? Время и пространство умерли вчера. Мы живём в безусловном, мы почти создали вечную скорость всеприсутствия.
9. Мы прославим войну, единственную гигиену мира, милитаризм, патриотизм, разрушения анархистов, прекрасные смертоносные идеи и презрение к женщине.
10. Мы разрушим музеи, библиотеки, будем биться с морализмом и всеми оппортунистическими и утилитарными трусостями.
11. Мы будем петь о великой толпе, обуреваемой трудом, удовольствиями и бунтом, о многоцветно-многозвучных прибоях революций в нынешних столицах, о ночном дрожании арсеналов и верфей под их могучими электрическими лунами, о жадно-прожорливых стоянках дымящих змей, о повешенных на облаках бечёвками их дымов заводах, о прыгающих мостах, чарующих даль пакетботах, о локомотивах, что чванятся на рельсах подобно огромным стальным коням, взнузданным длинными трубами, и о спиралях аэропланов, кому хлопают флаги и толпа.
Италии мы кидаем этот манифест буйных разорителей и поджигателей, которым мы основываем ныне футуризм, ибо хотим освободить Италию от гангрены профессоров, археологов, чичероне и антиквариев.
Слишком долго Италия была великим путём старьёвщиков. Пора очистить её от бесчисленных музеев, покрывающих её бесчисленными кладбищами.
Идите же, хорошие поджигатели с обуглившимися пальцами. Вот они, вот они!.. Суньте огня под полки библиотек, оберните ход каналов, чтобы затопить склепы музеев. О, как плывут они по воле течения и ветра, славные кровли.
А вы, молоты и мотыги, подорвите достопочтенные города.
Старшему из нас тридцать лет. Когда нам будет сорок, вокруг нас взбунтуются новые, более молодые, и кинутся убивать нас с тем большей ненавистью, чем более их сердце будет пьяно нами. И сильная, здравая несправедливость сверкнёт в их глазах. Ибо искусство может быть лишь буйностью, жестокосердием и несправедливостью.
Старшему из нас тридцать лет, и мы уже расточили сокровища, расточили без счёта, наскоро, в исступлении, в бреду. Но мы ещё не задыхаемся. Наши сердца ничуть не устали, ибо созданы из огня, ненависти и быстроты. Стоя на вершине мира, мы ещё раз кидаем вызов звёздам.