— две фотографии всех трёх братьев Федотовых (Георгия, Бориса и Николая) в юношеские годы с их матерью Елизаветой Андреевной Федотовой (урожденной Ивановой) (начала XX века)
— дневник-календарь ученика IV класса Воронежской мужской гимназии[4] Бориса Петровича Федотова за 1902/1903 гг. (все записи в данном документе сделаны братом Г. П. Федотова Борисом Петровичем Федотовым собственноручно)
— дневник-календарь ученика V класса Воронежской 1-ой мужской гимназии[5] Бориса Петровича Федотова за 1903/1904 гг. (все записи в данном документе сделаны братом Г. П. Федотова Борисом Петровичем Федотовым собственноручно)
Архивные документы семьи Федотовых:
— запись о мировоззрении Герцена в одном из дневников-календарей Бориса Петровича Федотова
— список литературы, изученной, либо намеченной к прочтению Борисом Петровичем Федотовым (большая вероятность, что Г. П. Федотов читал похожую литературу)
— список литературы, которую изучали братья Федотовы (Георгий, Борис и Николай)
— список книг библиотеки Федотовых
— темы гимназических сочинений Бориса Петровича Федотова, его заметки о драматургии Островского, образах купеческого мира в произведениях Островского, и т. д.
— карандашные эскизы рисунков Бориса Петровича Федотова (очень похожие, на наш взгляд, на рисунки Г. П. Федотова)
— примеры выработки «автографа» Бориса Петровича Федотова в одном из его дневников-календарей
— разделы, где выписаны дни рождения и именины всех родственников Г. П. Федотова, с которыми общались братья, в том числе — дни рождения и именины матери Г. П. Федотова, его деда и бабушки по материнской линии, а также — всех трёх братьев [запись от 1 октября сообщает о дне рождения Г. П. Федотова: «Рожденie Georges’а» (сохранена орфография подлинника — дневника-календаря за 1902/1903 гг.; датировка по всем документам приведена соответственно — по юлианскому календарю)]
— перечень предметов, которые Борис Петрович изучал в Воронежской мужской гимназии (у Г. П. Федотова, очевидно, был похожий перечень гимназических предметов)
— расписание уроков учащихся IV класса Воронежской мужской гимназии периода 1902/1903 гг.
— наименования гимназических предметов, фамилии преподавателей, количество учебных часов Воронежской 1-ой мужской гимназии периода 1903/1904 гг.
— оценки успеваемости Бориса Петровича Федотова (как и его брат Г. П. Федотов, Борис Петрович был круглым отличником)
— список учебных руководств и пособий, рекомендованных к изучению в Воронежской 1-ой мужской гимназии периода 1903/1904 гг.
— специальная графа доходов и расходов семьи Федотовых за 1902/1903 и 1903/1904 гг.
— графа намеченных дел в дневнике-календаре Бориса Петровича Федотова за 1902/1903 и 1903/1904 гг. [в записях за октябрь 1904 года первым пунктом значится: «Подарокъ Жоржу» (сохранена орфография подлинника — дневника-календаря за 1903/1904 гг.) — то есть, брату — Георгию Петровичу, чьим творческим наследием мы занимаемся].
— генеалогическое древо семьи Федотовых с пояснениями по дневниковым записям Бориса Петровича Федотова. Составитель — Митрофанова (Федотова) Екатерина Борисовна
Авторы настоящей работы искренне надеются, что сведения и документы из их семейного архива помогут пролить свет на неизвестные страницы жизни Георгия Петровича Федотова и будут рады, если эта информация послужит ценным материалом для новых исследований и станет важным историческим пластом в культурном наследии семьи Федотовых.
Персоналии
Георгий Петрович Федотов (1886–1951)
Значение Георгия Петровича Федотова в русской культуре
ФЕДОТОВ, ГЕОРГИЙ ПЕТРОВИЧ (1886–1951), русский историк, философ, публицист. Родился 1 (13) октября 1886 в Саратове. В биографии и духовной эволюции Федотова немало характерного для судеб многих российских интеллигентов начала века. Провинциальный быт небогатой дворянской семьи (Саратов, затем Воронеж), пережитое уже в гимназические годы увлечение марксизмом, в 1904–1910 участие в социал-демократическом движении, аресты, ссылки, жизнь в эмиграции. В дальнейшем, однако, Федотов отходит от революционной деятельности. Окончательно определяется круг его научных интересов — средневековая история (окончил в 1912 историко-филологический факультет Петербургского университета, где был учеником известного медиевиста И. М. Гревса). В 1917–1924 Федотов преподавал историю Средних веков в Саратовском университете, работал переводчиком в частных издательствах Петрограда, участвовал в деятельности религиозно-философского кружка. С 1925 в эмиграции (Берлин, затем Париж). В 1926–1940 — профессор Православного богословского института в Париже. В 1931–1939 редактировал журнал «Новый Град». Вскоре после оккупации Франции нацистами эмигрировал в США. С 1943 был профессором Свято-Владимирской православной семинарии в Нью-Йорке, много сил отдавал публицистике (прежде всего в «Новом журнале»).
Еще в России Федотов опубликовал ряд исследований, посвященных европейскому Средневековью: «Письма» Бл. Августина (1911), Боги подземелья (1923), Абеляр (1924), Феодальный быт в хронике Ламберта Ардского (1925). В центре историко-культурных исследований Федотова в эмиграции оказывается преимущественно духовная культура средневековой Руси: Св. Филипп Митрополит Московский (1928), Святые Древней Руси (1931), Стихи духовные (1935), Русское религиозное сознание: христианство в Киевской Руси (1946). Существенное место в творческом наследии Федотова занимает философская эссеистика (более 300 статей). Философия истории и культуры Федотова имела религиозно-метафизические основания: он стремился следовать принципам христианской историософии. Не принимая крайностей антропоцентристского гуманизма, он в то же время критически оценивал и радикальный теоцентризм (в частности, критиковал «теоцентрическое богословие» К. Барта). В целом Федотов позитивно воспринял учение о «богочеловечестве» Вл. С. Соловьева, видя в этой концепции, как и в философии «общего дела» Н. Ф. Федорова, опыт христианского оправдания культурно-исторического творчества человека. Федотов последовательно отказывался видеть в христианской эсхатологии лишь указание на неизбежность конца, отрицающего традицию земного, «общего дела» многих поколений в строительстве мира культуры. Отстаивая в своих работах непреходящее, абсолютное значение культурных ценностей, он полагал, что это значение сохраняется даже в эсхатологической перспективе.
В своей метафизике истории Федотов был принципиальным критиком идеологии исторического детерминизма в его различных вариантах: рационалистическо-пантеистическом («гегельянство»), историческом материализме («абсолютизация косных, материальных сил») и религиозно-провиденциальном («давление Божественной воли»). Христианская историософия, согласно Федотову, признает в истории трагическую мистерию, единственным главным героем которой является человек, каждое действие и каждый выбор которого историчны. При таком взгляде на историю она не может быть сведена к череде даже самых эпохальных исторических событий и объяснена некой «логикой» исторического развития. Для Федотова идея детерминированного прогресса — всеобщими законами или, в религиозной ее версии, волей Провидения, — как и для многих его предшественников в русской мысли (от славянофилов до Ф. М. Достоевского и Вл. С. Соловьева), была неприемлема прежде всего по нравственным основаниям, как игнорирующая или даже исключающая значение свободы нравственного выбора личности.
Традиции, сохраняющей единство истории, постоянно угрожают социальные катастрофы, в первую очередь войны и революции. Федотов не разделял взгляд Ж. де Местра и Н. А. Бердяева на революцию как на «суд Божий над народами». Не был он склонен видеть в революционных потрясениях и необходимое условие социального прогресса. Для него революция — всегда разрыв традиции, результатом чего становятся неисчислимые человеческие жертвы и опасность социальной и культурной деградации. «Великих революций не так много в новой истории. В сущности, русская революция стоит третьей в ряду — после Англии и Франции… Всякая „великая“, т. е. отличающаяся жестокостью классовой борьбы, революция заканчивается личной тиранией». За революционное «величие» приходится платить и тяжким трудом последующих поколений, вынужденных продолжать дело культурного строительства на революционном пепелище. В идеализации революции, в создании революционного мифа Федотов видел опаснейший идеологический соблазн. Не отрицая нравственного содержания лозунгов Французской революции, в которой, по его словам, действовали и «силы добра, и сатанинские силы», он был убежден, что последние в ней возобладали, результатом чего стал невероятный террор, «столетие смут», «сломленный дух» народа, упадок моральной и культурной жизни. В своей критике революционного мифотворчества Федотов не делал исключения и для более мирного опыта английской революции. На протяжении жизни неизменным оставалось его убеждение, что трагедия октября 1917 не была следствием случайных факторов и имела глубокие корни в русской истории. В то же время Федотов не разделял точку зрения, что большевистский переворот стал неизбежным, фатальным итогом этой истории (в частности, он был не согласен в данном вопросе с Н. А. Бердяевым). «Не разделяя доктрины исторического детерминизма, мы допускаем возможность выбора между различными вариантами исторического пути народов». В истории, по Федотову, «царит свобода», это живой, непрерывный процесс исторического творчества, в котором нет места механическому автоматизму, фатальной предопределенности событий. Отвечая на вопрос, был ли неизбежен переворот октября 1917, Федотов утверждал: «Не все в русской политической жизни было гнило и обречено. Силы возрождения боролись все время с болезнетворным ядом. Судьба России до самого конца висела на острие — как судьба всякой живой личности».
Федотов остро реагировал на кризисные тенденции в развитии европейского общества в 20 в., уже в 1920-е годы писал об опасности фашизма и неизбежности военной катастрофы. В то же время в своих оценках перспектив развития человечества он в равной мере отвергал как различные формы утопического прожектерства, так и исторический пессимизм, идею «заката» западной цивилизации. В одной из своих последних работ (Христианская трагедия, 1950) он писал о творческой роли христианства в истории европейской и русской культуры. Среди подлинно христианских художников он называл прежде всего Достоевского[6].
Биография Георгия Петровича Федотова (официальная версия)
Родился 1 (13) октября 1886 в Саратове в семье правителя губернаторской канцелярии. В 1904 году с отличием (с золотой медалью) окончил губернскую (1-ю мужскую классическую) гимназию в Воронеже, куда переехали его родители. В числе прочитанных им к тому времени книг были труды Белинского, Добролюбова, Михайловского Горького, Чехова, Андреева и др. В том же 1904 году, скоропалительно предпочтя естественно-научное направление религиозно-нравственному, Федотов поступил на механическое отделение Технологического института в Петербурге. Позднее согласно прошению Г. П. Федотов стал студентом историко-филологического факультета Петербургского университета. После начала революции 1905 года в России вернулся в родной город, где включился в деятельность саратовской социал-демократической организации в качестве пропагандиста. В августе 1905 года был впервые арестован за участие в сходке агитаторов, но был отпущен из-за недостатка улик и продолжил пропагандистскую деятельность. Весной 1906 года скрывался под именем Владимира Александровича Михайлова в г. Вольске. 11 июня 1906 года был избран в Саратовский городской комитет РСДРП, а 17 августа был вновь арестован и выслан в Германию.
Посещал лекции по истории в Берлинском университете до высылки из Пруссии в начале 1907 года, а затем занимался средневековой историей в Йенском университете. После возвращения в Россию осенью 1908 года восстановился на историко-филологическом факультете Петербургского университета, куда был зачислен по прошению ещё до ареста и высылки в Германию. В Петербургском университете сосредоточил свои занятия в семинаре известного медиевиста И. М. Гревса. Летом 1910 года вынужден был покинуть университет без сдачи экзаменов из-за угрозы ареста. В 1911 году по чужому паспорту выехал в Италию, где посетил Рим, Ассизи, Перуджу, Венецию, занимался в библиотеках Флоренции. Вернувшись в Россию, Г. П. Федотов в апреле 1912 года явился с повинной в жандармское управление и получил разрешение на сдачу экзаменов в Петербургском университете. После отбытия сокращенного срока ссылки в Карлсбаде близ Риги был оставлен при кафедре всеобщей истории Петербургского университета для подготовки магистерской диссертации. В 1916 году стал приват-доцентом университета и сотрудником Публичной библиотеки.
В 1918 году Федотов вместе с А. А. Мейером организовал религиозно-философский кружок «Воскресение» и публиковался в журнале этого кружка «Свободные голоса». В 1920–1922 гг. преподавал историю Средних веков в Саратовском университете. В 1922–1925 гг. — научный сотрудник I разряда факультета общественных наук Петроградского (Ленинградского) университета. Федотов опубликовал ряд исследований, посвящённых европейскому Средневековью: «„Письма“ Бл. Августина» (1911 г.), «Боги подземелья» (1923 г.), «Абеляр» (1924 г.), «Феодальный быт в хронике Ламберта Ардского» (1925). Работа Федотова о Данте была запрещена советской цензурой.
В 1925 г. Федотов получил разрешение поехать в Германию для изучения Средних веков. На Родину он не вернулся. Он переехал во Францию, где с 1926 г. по 1940 г. был профессором Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже. Был близок к Н. А. Бердяеву и Е. Ю. Скобцовой (матери Марии). В центре историко-культурных исследований Федотова в эмиграции оказывается преимущественно духовная культура средневековой Руси, он публикует работы «Св. Филипп Митрополит Московский» (1928 г.), «Святые Древней Руси» (1931), «Стихи духовные» (1935 г.).
В 1931–1939 годах Федотов редактировал журнал «Новый град», в публикациях которого была предпринята попытка синтеза нового духовного идеала, объединяющего лучшие стороны социализма, либерализма и христианства. В 1939 году профессора богословского института предъявили Федотову ультиматум: или уйти из института или перестать писать статьи на политические темы в газете «Новая Россия» и других печатных органах леволиберального направления. В защиту Федотова выступил Бердяев.
Вскоре после немецкой оккупации Франции в 1940 г. Федотов уехал в США, где с 1941 по 1943 гг. жил в Нью-Хейвене, являясь приглашённым исследователем Богословской семинарии Йельского университета. С 1944 г. он был профессором Свято-Владимирской православной семинарии в штате Нью-Йорк. В США Федотов по-прежнему много сил отдавал публицистике. Его статьи по злободневным историко-политическим вопросам печатались в «Новом журнале». Среди них можно выделить большие статьи «Рождение свободы» (1944 г.), «Россия и свобода» (1945 г.), «Судьба империй» (1947 г.).
Несмотря на прогрессирующую болезнь сердца, ставил себе и более серьезные задачи: составлял антологию «A Treasury of Russian Spirituality», корпел над «The Russian Religious Mind» («Русская религиозная мысль») — главным трудом своей жизни по истории русской духовной культуры XXX вв. (В 1946 году при поддержке Гуманитарного фонда, созданного Б. А. Бахметьевым, Федотов успел опубликовать в издательстве Гарвардского университета лишь первый том по Киевской Руси «Киевское христианство: с десятого по тринадцатый век» и оставил в рукописи незавершенный второй «Средние века: с тринадцатого по пятнадцатый век», изданный посмертно в 1966 году под ред. протоиерея Иоанна Мейендорфа). По замыслу второй том должен был стать расширенной версией книги «Святые древней Руси» (некоторые главы в русском и английском вариантах совпадают)[7]. В августе 1951 г. здоровье Ф. катастрофически ухудшилось и его поместили в госпиталь г. Бэкон в штате Нью-Джерси. Но и здесь, несмотря на запрещение врачей и усиливающуюся слабость, до последних земных минут Ф. читал в оригинале «Вильгельма Мейстера» Гете.
Умер Федотов 1 сентября 1951 в Бэконе (шт. Нью-Джерси, США), по свидетельствам очевидцев, с томиком Гёте в руках.
Георгий Петрович Федотов является автором более трехсот статей, после смерти объединенных в сборники. Архив Федотова хранится в Бахметьевском архиве Колумбийского университета в США.
О внешности и характере Г. П. Федотова
Выдержки из книги Василия Семеновича Яновского «Поля Елисейские: Книга памяти»:[8]
«Худое, моложавое лицо; густые византийские брови. Доцент с ленинской бородкою. Вкрадчивый, мягкий, уговаривающий голос с дворянским „р“. Общее впечатление уступчивости, деликатности, а в то же время каждое слово точно гвоздь: прибивает мысль — ясную, определенную, смелую.
В статьях Георгий Петрович был чересчур литературен, цветист и этим подчас раздражал, особенно незнакомых. Но если услышать стоящий за фразою голос с неровным дыханием (сердце, сердце!), мягкий, музыкальный и в то же время настойчивый, там, где дело касалось последних истин, то к произведениям Федотова прибавлялось как бы еще одно измерение. И независимо от того, соглашались ли мы с „лектором“ или нет, у нас зарождалось какое-то горделивое, патриотическое чувство: какая-то великолепная смесь, новая и вполне знакомая — Россия и Европа! Такие люди, соединяющие музыкальную податливость с пророческим гневом, ненависть и любовь к родной истории, встречались, главным образом, на той Руси, которая всегда чувствовала себя Европою. Печерин, Чаадаев, Герцен, может быть, Соловьев.
<…> В Федотове внешне все было переменчиво, противоречиво и неустойчиво, все, кроме его вселенского православия и формально демократических убеждений. Соединение этих двух начал, вообще, несколько необычайное, создавало еще одно мнимое противоречие, отталкивающее многих возможных союзников (но и кое-кого из врагов привлекавшее).
<…> Георгий Петрович обожал галльскую землю, ее импрессионистскую зелень и строгую готику, ее белый хлеб и кисленькое вино, сыры и вспыльчивых, горячих, но изумительно толковых французов, где в сутенере и проститутке звучит логика Паскаля и Декарта.
<…> Федотов был уже очень болен, после очередного припадка говорил неровно, спадающим голосом и отпивал маленькими, быстрыми глотками красное винцо, которым „Третий Час“, верный старой парижской традиции, всегда угощал собравшихся. Невесело посмеиваясь, Федотов говорил:
— Вы меня не принимаете, а Казем-Бека печатаете…
<…> Внешне Федотов со своей бородкою всегда выглядел профессором среднего возраста, серьезным мыслителем, публицистом. И одевался он совсем не романтически; даже вернее, скверно, неряшливо одевался. Новое платье мы все в Париже редко себе покупали. Главным местом снабжения являлся Блошиный рынок, где иногда попадались замечательные вещи из богатых и спортивных домов. Но Георгию Петровичу и это не подходило. А костюмы, которые ему дарили добродушные меценаты, были все как на подбор темные, скучные и, главное, не по мерке.
Вообще, я бы сказал, в нашей среде царил стиль добровольной бедности (или чего-то близкого к этому). Даже некоторые, имевшие деньги, как бы стыдились своей материальной обеспеченности. В том, что деньги — грех, никто в русском Париже не сомневался. Так, Фондаминский наконец появился в новеньком коверкотовом костюмчике и долго виновато объяснял:
— Друзья заставили заказать… Мне это совсем не нужно, но они говорят: „Стыдно вам щеголять в рубищах“!
Поплавский злословил: „Дай русскому интеллигенту пояс к брюкам, и он все-таки напялит еще помочи, ибо нет у него ни уважения, ни веры к собственному брюху“.
Действительно, в летнюю жару, когда Федотов снимал пиджак, на нем красовались и пояс, и подтяжки. Но объяснялось это, главным образом, тем, что брюки были чужие, совсем не по мерке. В Нью-Йорке чуть ли не при первой нашей встрече Федотов у вешалки напялил на себя пальто с таким необъятным клешем, что все кругом только развели руками.
И вот, несмотря на свою подчеркнутую внешность пожилого профессора и неряшливую одежду, какие-то определенно сексуальные, податливые, убаюкивающие, женственные флюиды щедро истекали из Георгия Петровича с ощутимой силой. Есть такая русская линия эротизма — от Достоевского, Соловьева, Розанова… Тут древние боги уживаются с Византией, церковью и ветхим заветом. Вот такое магнетическое поле явно ощущалось вокруг Федотова.
Был это, в сущности, не совсем на своем месте человек, не сумевший или не отважившийся вполне выразить себя. Думаю, что Федотов вздыхал с огромным облегчением, когда оставался наконец наедине с книгой и стаканом невкусного чая».
О смерти Г. П. Федотова
Выдержки из книги Василия Семеновича Яновского «Поля Елисейские: Книга памяти»:
<…> По болезни Георгий Петрович часто пропускал занятия в институте богословия. Его непосредственный начальник о. Флоровский, единственный современный, крупный русский теолог, вышедший из среды иереев, а не бывший «интеллигент, писатель, общественный деятель», человек желчный и обиженный «разными Бердяевыми», почему-то не доверял болезни Федотова, во всяком случае, не проявлял особой нежности и грозился его исключить. На этой почве между ними даже возникали распри, ничего общего с патристикою не имеющие. Так что, когда о. Флоровскому пришлось отпевать Георгия Петровича, то некоторые восприняли это как временное торжество врага.
В Си Клиффе собрался очередной съезд, кажется, студенческого движения. Я поехал туда, рассчитывая встретить многих старых друзей. Был жаркий, летний день, и я остановился у ресторанчика над заливом. За соседним столиком сидел В. Г. Терентьев, тоже освежаясь каким-то холодным напитком. Это он мне сообщил: «Вчера в госпитале скончался Федотов».
Из всех участников съезда наиболее удрученным и даже растерянным выглядел М. М. Карпович: в недалеком будущем ему предстояло последовать за Георгием Петровичем.
Тогда же, в Си Клиффе, я познакомился с одним из бывших учеников Федотова, о. Александром Шмеманом, с которым потом уже часто встречался в нашем философско-религиозном кружке. Таким образом, культурная преемственность оказалась установленною.
Судя по последним письмам Федотова к жене, он ушел от каких-то знакомых, где отдыхал летом, в местную, маленькую больницу: «Благодаря Синему Кресту здесь почти бесплатно, и уютно, и чисто, и тихо»…
— Под вечер, — рассказывала медсестра, — он сидел на диване в общей гостиной, с книгою и обязательной чашкою чая.
Это был некий чудесный и сложный акт в жизни Федотова: чай и книга — нераздельные. Сестра в последний раз видела его именно за этим занятием: пил глазами и губами, изогнувшись в халате. Когда спустя минут пять она вернулась в залу, Георгий Петрович был уже мертв.
Оставалось перевезти тело в Нью-Йорк и похоронить. Этим занялся один из новых друзей Федотова, Зубов, не знавший основных фактов биографии Георгия Петровича. Комнатка, где ютился профессор, при теологическом институте, оказалась запертою, а ключ застрял где-то в вещах покойного; между тем, похоронное бюро настаивало на том, чтобы усопший был облачен в черную пару (как говорится, dignified[9]). И местный друг Федотова, ничтоже сумняшеся, купил в магазине готового платья новенький темный костюм для покойного. По американскому обычаю, ему подкрасили щеки и губы; в гробу, посредине собора (на Ист Второй улице), Федотов полулежал, как-то неосновательно, почти порхал. Я знал, что за последнюю четверть века Георгий Петрович ни разу не обзавелся новым платьем по мерке. И было больно смотреть на этот добротный пиджак, в котором его собирались хоронить.
[Запись о рождении Г. П. Федотова из метрической книги (левая сторона). Документ получен из архивного фонда ГАСО <ГАСО. Ф. 637. Оп. 2. Д. 843. Л. Л. 63 об.-64>]
[Запись о рождении Г. П. Федотова из метрической книги (правая сторона). Документ получен из архивного фонда ГАСО <ГАСО. Ф. 637. Оп. 2. Д. 843. Л. Л. 63 об.-64>]
Записи об именинах и семейных праздниках в дневнике-календаре за 1902/1903 гг. брата Г. П. Федотова Бориса Петровича Федотова. День рождения «Georges’a» (Георгия Петровича Федотова) выделен эллипсом — так же как и его именины. [Из личного архива Федотова Константина Борисовича].
Записи о дне рождения и именинах «Georges’a» (Георгия Петровича Федотова) в дневнике-календаре за 1902/1903 гг. его брата Бориса Петровича Федотова. [Фрагмент страницы]. [Из личного архива Федотова Константина Борисовича]
Записи об именинах и семейных праздниках в дневнике-календаре за 1903/1904 гг. брата Г. П. Федотова Бориса Петровича Федотова. День рождения «Жоржа» (Георгия Петровича Федотова) выделен эллипсом — так же как и его именины. [Из личного архива Федотова Константина Борисовича]
Записи о дне рождения и именинах «Жоржа» (Георгия Петровича Федотова) в дневнике-календаре за 1903/1904 гг. его брата Бориса Петровича Федотова. [Фрагмент страницы]. [Из личного архива Федотова Константина Борисовича]
Записи в графе приходов (доходов) и расходов семьи Федотовых в дневнике-календаре за 1903/1904 гг. брата Г. П. Федотова Бориса Петровича Федотова. Запись за 1 октября (по юлианскому календарю) гласит: «Подарокъ Жоржу» (Георгию Петровичу Федотову; выделена эллипсом). [Из личного архива Федотова Константина Борисовича]
Записи в графе приходов (доходов) и расходов семьи Федотовых в дневнике-календаре за 1903/1904 гг. брата Г. П. Федотова Бориса Петровича Федотова. Запись за 1 октября (по юлианскому календарю) гласит: «Подарокъ Жоржу» (Георгию Петровичу Федотову). [Фрагмент страницы]. [Из личного архива Федотова Константина Борисовича]
Заявление Г. П. Федотова с его подписью. <ГАСО. Ф. 53. Оп. 1 (1909). Д. 64. Л. 128>:
<Л. 128>
Начальнику
Саратовского Губернского Жандармского
Управленiя
Георгiя Федотова
Заявленie.
Прошу возвратить мне отобран-
ный при обыскѣ паспортъ,
письмо и тетрадь.
Г. Федотовъ.
9 iюня 1909.
Все, отобранное у меня при обы-
скѣ, и паспорт за № 333 3 iюня 1909 г.
получилъ.
Георгiй Федотовъ.
[Расшифровка рукописи этого заявления и последующих приведённых в настоящей работе писем и документов выполнена Екатериной Борисовной Митрофановой; орфография оригиналов сохранена]
[Рукописный текст Заявления]
Заявление Г. П. Федотова с его подписью. <ГАСО. Ф. 53. Оп. 1 (1910). Д. 63. Л. 125>:
<Л. 125>
Въ Саратовское Губернское
Жандармское Управленiе
дворянина Георгiя Федотова
Заявленie.
Прошу выдать моей матери, Елизаветѣ
Федотовой, книги и рукописи, отборан-
ныѣ у меня при обыскѣ в iюнѣ ме—.
сяцѣ 1910 г. на дачѣ в именiи Буков-
скихъ. В числе книг находились:
1) Ак. и Л. Н. Веселовскiй. Собр. Соч. 2 тома
2) М. Воложинъ. Стихотворенiя
3) Scartaззini. Dante — Handbuch
4) Dante. Dinina Comedia
5) Christianter Philisipher der Kunst
Г. Федотовъ.
в сент. 1912 г.
Ассернъ Лифл. губ. Санаторiя Красного Креста
[Орфография оригинала сохранена]
Примечание:
На верхней части листа выставлена печать с вписанной датой:
17 сентября
На листе также имеется пересеченная строка:
Никольская ул. № 7
[Рукописный текст Заявления]