Не успел еще прелат сформулировать свой первый вопрос, как в зале прозвучал резкий до пронзительности, почти визгливый выкрик:
— Да нет никакой Дианы Воган! Ее не существует! Вам просто голову морочат…
Мгновенно все повернулись в тот угол, из которого раздался выкрик. Там сидел тщедушный монашек лет тридцати, кажется сам испугавшийся своей дерзости. Поднялся невообразимый шум. Часть делегатов вскочила со своих мест, неслись крики:
— Как он смеет?! Вон его отсюда! Это масон! Атеист! Кто он такой? Вон!
Кое-кто даже двинулся к тому углу, где находился возмутитель спокойствия. Тот, благо был близко к выходу, вскочил с места и нырнул в открытую дверь. В зале еще некоторое время бушевали. Потом все перекрыл возглас:
— Да здравствует Диана Воган!
Он потонул в аплодисментах и в новых выкриках такого же рода.
Баумгартен благодушно улыбался и, когда буря поутихла, продолжал:
— Я понимаю ваши чувства, отцы и господа, но в интересах выяснения истины прошу вас обратить внимание на два вопроса, которые я не успел еще огласить. Второй вопрос: какого числа, месяца и года состоялось обращение достопочтенной мисс Воган? И наконец, третий: кто родители уважаемой мисс?
Здесь попросил слова сам Таксиль. Пауза, которую он выдержал, заняв место на трибуне, была заполнена мощной овацией зала. Аплодировали и за столом президиума. Вид у Таксиля был очень довольный, даже радостный. Вот он поднял правую руку в знак того, что начинает свою речь. И при всеобщем благоговейном внимании спокойно и внушительно заговорил:
— Я не существую! Вы не существуете! Мисс Воган не существует! Не первый раз в истории человеческого рода и нашей пресвятой церкви появляются такого рода мотивы и настроения. Нечестивый и дерзновенный разум может сомневаться во всем, страшно даже сказать в чем!
Выдержав многозначительную паузу, Таксиль перешел потом на почти доверительный тон:
— Монастырь, в котором укрывается мисс Диана Воган, я указать не могу, ибо кинжал масонов угрожает ей ежеминутно. О самой личности Дианы Воган и о ее месте в системе наших современных религиозно-католических ценностей я мог бы вам рассказать очень много. Ограничусь одним примером. Когда Диана в день тела божия присутствовала впервые на литургии, об этом по телеграфу было сообщено ее парижским друзьям, причем было еще сказано, что она останется в монастыре до вечера субботы. Среди людей, посвященных в содержание депеши, находился парижский аббат Деляпорт; он был растроган и воодушевлен полученным сообщением и громко заявил, что за обращение мисс Воган он, если бы это понадобилось, охотно пожертвовал жизнью. И как раз в субботу, в тот момент, когда мисс Воган выезжала из ворот монастыря, — точное совпадение во времени этих моментов было документально зафиксировано, — патер Деляпорт скончался!
Зал охнул. Таксиль затянул паузу, явно сам подавленный значительностью этого факта.
— Если говорить о документах, связанных с мисс Дианой Воган, то могу сообщить, что у меня имеется целый портфель совершенно неопровержимых материалов, официально засвидетельствованных.
И, обратившись лицом к тому месту, где сидел Баумгартен, прямо указывая на него пальцем, Таксиль своим звонким голосом закончил:
— Но вам, милостивый государь, я их не покажу, ибо вы чересчур любопытны. Вы не сознаете, сударь, какой вред вы причиняете, ставя публично свои вопросы. Мы не должны проявлять излишнюю нескромность, иначе мы подвергаем святую опасности. Комиссии из достойных доверия лиц я представлю все нужные доказательства, но не вам!!!
Эффектная концовка была увенчана неистовыми рукоплесканиями. Таксиль вернулся в ложу прессы, аплодисменты продолжались. Он встал со своего места, вытер платком пот со лба и многократно раскланялся во все стороны. Потом заседание было закрыто и вопрос о реальности мисс Дианы Воган, по видимости, был благополучно и положительно решен.
Общая и главная идея конгресса была сформулирована в конце его австрийским делегатом, тессинским регирунгспрезидентом советником А. Респини. Он заявил в своей речи:
— Как бы здесь ни говорили о масонах и что бы плохого ни говорили, всего этого мало, чтобы выразить наше действительное отношение к ним, чтобы правильно оценить всю мерзость их сущности и деяний…
Овация, которая последовала за этим, была почти такой же, как те, которые раздавались по адресу Таксиля. Долго гремели возгласы: «Эвива иль Тичино каттолико, эвива Респини!»
И все же по поводу сомнений, связанных с Дианой Воган, руководству конгресса пришлось сманеврировать. Было принято решение передать их рассмотрение специальной комиссии римского организационного комитета по подготовке конгресса.
19
После закрытия конгресса трентский архиепископ Валюсси устроил в своем дворце вечерний прием для немногих избранных. Конечно, на первом плане среди них был Таксиль; Марджиотта не удостоился этой чести.
В богатом номере фешенебельной гостиницы Таксиль дожидался, когда горничная принесет ему выглаженный фрак. Он ходил из угла в угол и с довольным видом потирал руки. На диване сидел Марджиотта и меланхолично сосал трубку.
— Понимаете ли вы, синьор Доменико, — говорил Таксиль, — как все сошло великолепно? Что вы скажете? Порка мадонна!
— А известен ли вам, Габриэль, смысл этого употребленного вами выражения?
— Еще бы! Свинья Мадонна. Распространенное итальянское ругательство.
— И вы можете так богохульствовать, отправляясь к благочестивому архиепископу в гости?
— Могу. Тем более что мы с вами вместе с благочестивым архиепископом целую неделю занимались богохульством. А на мой-то вопрос вы все-таки ответьте: здорово получилось?
— Да, — ответил Марджиотта. — Но еще лучше было бы, если б не было речи Грацфельдта, вопросов Баумгартена и той комиссии, которой предстоит сказать свое слово. И еще лучше, если бы меня тоже пригласили на ужин к архиепископу. Все-таки это свинство, не пригласить командора ордена Святого Гроба!
Таксиль расхохотался:
— Последнее, может быть, и правильно. Но я вам все расскажу, что там будет.
— Говорят, архиепископ — большой гурман. И вина у него хорошие.
— И съем за вас, и выпью все, что надо.
— Это утешительно. А что вы скажете относительно Грацфельдта и других?
— Великолепно, Доменико, — кричал радостно Таксиль и почти бегал по комнате. — Если бы не было шума, привкуса скандала, борьбы и драки, пусть словесной, у широкой публики скоро остыл бы интерес ко всем этим делам. А надо, чтобы она поволновалась, чтобы не утихали споры, чтобы будоражилось любопытство. Видно, что вы, синьор, не журналист, не понимаете вкуса сенсаций…
Принесли фрак, и Таксиль торжественно облачился в него. Он подошел к занимавшему полстены зеркалу и стал любоваться собой, не спеша поправляя галстук-бабочку, поворачиваясь к зеркалу то одним, то другим боком.
— Хорош бы святой из меня получился! Нимб мне был бы к лицу. Жаль, испорчу я им всю музыку…
Марджиотта напомнил:
— Не мешало бы поторопиться. Архиепископский фиакр давно уже ждет у подъезда.
— Подождет, — беспечно и весело ответил Таксиль. — Не каждый день архиепископу удается принимать короля мистификации и кандидата в святые!
Все, что было ранее известно Таксилю о кухне и хлебосольстве архиепископа Валюсси, померкло перед лицом того, что оказалось в действительности. Таксиль мог бы поклясться, что он никогда так вкусно и, следовательно, много не ел, чем в этот вечер, никогда не пил столько таких изысканных вин. За столом, кроме хозяина и Таксиля, сидели пять кардиналов, князь Левенштейн, некий испанский герцог. Шла непринужденная беседа, в ходе которой архиепископ, между прочими сюжетами, иногда нейтральными, иногда несколько рискованными и игривыми, затронул тему, которая должна была вернуть разговор в русло благолепия и чинности.
— Вот вы, — сказал он, обращаясь к Таксилю, — дорогой мой сын Габриэль, рассказали историю того, как некий благочестивый патер отдал свою жизнь за жизнь мисс Воган. Одна не менее поразительная история такого же рода связана с нашим святым отцом Львом XIII. Совсем недавно, несколько месяцев назад, группа монахинь-кармелиток была на аудиенции у папы. Одна из них, молодая сильная женщина, заявила папе, что она с радостью отдаст за него жизнь. Папа был растроган и от всего сердца благодарил ее за проявленные чувства. Через несколько дней святой отец заболел. Он очень страдал, но вдруг ему стало значительно легче и он буквально за полчаса выздоровел. Скоро стало известно, что в тот час, когда в состоянии папы произошел благотворный поворот, монашенка, предложившая свою жизнь, внезапно умерла.
Раздались восклицания удивления и благочестивого восторга. Один из кардиналов тонко улыбнулся:
— А нельзя ли представить себе, что господь наш независимо от жертвы монашенки счел нужным сохранить жизнь папы для новых, предстоящих ему славных дел?
— Да, — поспешил согласиться Валюсси, — пути его нам неведомы и намерения неисповедимы.
После того как программа была исчерпана и хлебосольный хозяин увидел, что его гости больше не в состоянии проглотить ни куска и ни капли, он встал из-за стола, что послужило сигналом и для них. Парами и поодиночке они стали прогуливаться по дворцовым апартаментам, присаживаться в креслах. Беседы приняли более интимный характер. Испанский герцог, разделивший компанию с Таксилем и, видимо, изрядно хлебнувший, обратил его внимание на двух молоденьких горничных, хлопотавших вокруг стола и отдельных, стоявших по углам комнат столиков, уставленных бутылками и тонкими, необременительными для желудка закусками.
— Вы не находите, — спросил герцог, — что у монсеньора неплохой вкус?
Таксиль указал ему глазами на молча руководившую горничными дородную экономку.
— Полагаю, ваше сиятельство, — сказал он, — что архиепископу в его годы следовало бы ограничиваться молитвенными заботами о самочувствии и хорошем настроении его экономки.