Мы сообщаем эти подробности для того, чтобы не произошло никакого смешения времени и масштабов, а также и для большей достоверности всего нашего рассказа.
Шар несся над городом довольно быстро.
В то время как естественный ветер в общем имел западное направление, воздушный поток, заказанный профессором специально для этого полета, нес шар на восток. В голубой дали, где-то за пределами города, на фоне неба вырисовывались контуры высокой беловато-желтой горы. Может быть, поэтому ее назвали Желтой горой. Стоя в передней части гондолы, в черном костюме, с развевающимися седыми волосами, профессор Карпантье задумчиво всматривался в гору.
Но пятеро студентов занимались совсем другим. Они отпускали ядовитые шуточки в адрес пассажиров левитолетов, которые стремительно проносились мимо них. Вид шара вызывал веселый смех, хотя с определенной точки зрения не менее смешны были и сами левитолеты. Одни из них имели форму толстой иглы, другие были похожи на цветок магнолии, третьи — на ласточек. Были и такие, которые напоминали утюги и запонки — это показывало, с одной стороны, что безвкусица далеко не полностью исчезла даже в сей высоко эстетический век, а, с другой — каких высот достигла человеческая фантазия. Студенты забавлялись тем, что определяли характер человека по его левитолету. Об одном, который делал бесшумные мертвые петли на своей машине, каждый миг изменяющей форму и направление, Стэлла сказала:
— В Эпоху Абсурда из него бы получился, этот… как его… да, дипломат. Или же этот… литератор.
Она с трудом запоминала устаревшие слова, вышедшие из употребления.
— Или акробат, — вставила Наташа.
— Авиатор, — предложил Текли, который видел всегда только то, что видел.
— А почему не журналист? — пожал плечами Марсель, и. все согласились, что его определение, как всегда, было наиболее близким к истине.
Только Оцеола, скрестивший руки на груди по привычке, завещанной ему прадедами, молчал, и ни один мускул не дрогнул на его бронзовом лице. Он не любил заниматься пустыми делами. Когда его спросили, что он думает по этому поводу, он слегка улыбнулся:
— Не знаю. Мои предки не были знакомы ни с одной из этих профессий.
Пролетели над последними зданиями Евровиля. Студенты замолчали. Левитолеты попадались им все реже — шар сейчас летел над широкой лесной полосой, отделяющей город от Желтой горы. Когда полоса кончилась, в небе стало пусто. Гора высилась перед ними, ощерившись своими раскаленными от солнца скалами и обрывами.
Шар пролетел еще несколько километров над песчано-каменистой пустыней и приземлился у подножия горы.
Профессор и студенты выскочили из гондолы. Студенты оглядывались с боязливым любопытством, которое скрывали за улыбками.
Под ногами скрипел песок и мелкий гравий. Вокруг была пустынная, безжизненная, словно выжженная земля. Желтая гора ослепила их блеском кварцевых и слюдяных пластов. Ее вершина, оплывшая от эрозии, когда-то сбрасывала вниз потоки раздробленных скал и обломков, которые постепенно завалили подножье. Они засыпали и останки бывших зданий, разбросанных внизу в виде широкого полукруга. Громадное черное пятно круглой формы выделялось среди этих развалин — оно блестело на солнце, как черное озеро. Ни птица в воздухе, ни зеленый росток травы, ни какой-либо звук не нарушали мертвого однообразия этой местности.
Студенты впервые попали сюда и, может быть, поэтому поддались мрачному настроению, которое навевала пустыня.
— Какая тишина, — прошептал Марсель. — Какая нечеловеческая тишина.
Он вытер пот со лба и посмотрел на небо: даже оно было серо-желтым, как будто и его опалило этой раскаленной землей.
— Где прошла смерть, там — тихо, — кивнул профессор. — Желтая гора безличное название, которое, однако соответствует ее сути… Вы помните старинное название этой вершины, что перед нами?
— Альбини? — поспешила ответить Стэлла.
Профессор улыбнулся:
— Альпами называлась вся горная цепь, и вам известно, что она простиралась далеко за этой вершиной… А сама вершина?
— Монблан, — неуверенно сказал Текли.
— Да, Монблан, — кивнул профессор. — Монблан, потому что вершина всегда была белая от снега. И на целый километр выше!.. Ну, пошли?
Вопрос был задан формально, потому что профессор пошел к горе и студенты сразу же последовали за ним. Все распоряжения профессора всегда были в виде вопросов.
Шли медленно. Ноги вязли по щиколотку в песке. От него исходил жар, проникающий во все поры, и вскоре им стало трудно дышать. Даже орлиный нос Оцеолы покрылся капельками пота.
Бодрым и не озабоченным жарой выглядел только профессор. Подъем постепенно становился все круче, особенно на кромке оползней.
Стэлла запыхалась.
— Профессор, — сказала она, отбрасывая свои белокурые волосы. — Почему мы не приземлились прямо у Черного озера?
— Действительно?! — сказала Наташа.
— Нам не хватило ветра, — улыбнулся профессор, — ошибка метеорологов… Между прочим, в глубокой древности ходьба пешком являлась главным способом преодоления расстояний.
Они уже вошли в зону развалин и осторожно обходили останки стен, каменных террас, полузасыпанных песком, груды красноватой уже затвердевшей пыли. Под ногами Марселя что-то хрустнуло. Он остановился, посмотрел под ноги и вдруг попятился.
— В чем дело, Марсель? — Профессор наклонился и поднял какой-то продолговатый белый предмет. Показал его студентам. — Часть тазобедренной кости… Вот там, около вас, Текли, лежит большая берцовая кость. Остальное… — он огляделся. — Остального нет.
Кость была белой и сухой как мел. Студенты молчали. Профессор положил кость на землю и опять пошел вперед. Теперь студенты внимательно смотрели себе под ноги и избегали наступать на все то, что белело. Группа шла медленно, потому что рельеф стал еще круче.
И ни студенты, ни профессор не подозревали, что их опущенные вниз головы и медленная ходьба очень скоро сыграют роковую роль…
Через полчаса они подошли к берегу Черного озера. В сущности «озеро» представляло собой гигантский сухой кратер, овальный, с «берегами», ощерившимися зубцами скал, и диаметром более мили.
В центре глубина его достигала, наверное, более двухсот метров. На дне повсюду валялись куски железной руды, которые блестели на солнце и издалека казались окрашенной в черный цвет водой. «Озеро» напоминало кратер угасшего вулкана, но студенты хорошо знали, что вулкана здесь никогда не было. Они стояли, удрученные мрачным пейзажем — будто сама смерть выползла из этого кратера и своим дыханием опалила все вокруг, превратив в пустыню.
— Вот, — тихо сказал профессор Карпантье, разводя руками. — Так выглядела бы сегодня наша прекрасная планета, если бы автоматы войны не были блокированы в последний момент необъяснимым, то есть необъяснимым пока образом… Единственная сверхбомба, которая тогда взорвалась, создала это Черное озеро. В сущности она была предназначена для древнего Парижа, но отклонилась от своей цели — тоже по случайности… Случайная неисправность в системах атомного нападения? Едва ли. Потому что системы вышли из строя одновременно по всему земному шару. Попытки объяснить это явление психологическими факторами, то есть неожиданным разумным вмешательством людей, от которых зависел первоначальный удар, — явно несостоятельны. После первого удара системы действовали автоматически, и предполагалось такое же автоматическое реагирование на любой взрыв, мощнее одной мегатонны, в любой точке планеты. Задействованная единожды, ни одна система не могла быть обуздана человеческим вмешательством…
— И все-таки, война была приостановлена после первого взрыва, — сказал Гекли. — Необъяснимых явлений не существует, профессор.
— Естественно, — улыбнулся Карпантье. — Необъяснимых явлений не существует. Но необъясненные все еще есть. И я боюсь, они будут всегда, друзья мои… Путь человечества в освоении знаний представляет собой постоянное приближение к истине. Но и бесконечное приближение, не забывайте этого.
— Вы хотите сказать, профессор, к абсолютной истине? — насмешливо спросила Наташа.
— Конечно, Наташа, — мягко ответил профессор. — Но мы говорим о научном объяснении конкретных фактов… В нашем случае, помимо «психологической» гипотезы существует и так называемая «фантастическая» автоматы в тот трагический миг оказались более разумными, чем люди, и уничтожили самих себя путем самоблокировки. Глупость, которую поддерживали одни лишь пессимисты того века. Третья гипотеза…
— Позвольте, профессор, — почтительно сказал Марсель. — Согласно третьей гипотезе — спасение нашей планеты от гибели — заслуга внеземного вмешательства. А почему бы нет? Неужели разум — это наша человеческая монополия? Замечательно знать, что гдето во Вселенной живут наши братья по разуму, более могущественные и лучше нас, которые в трагический час пришли на помощь человечеству… Я считаю, что это единственная серьезная гипотеза.
— Увы, мой милый Марсель. — Профессор обнял своего студента за плечи и посмотрел ему в глаза. — Вы забываете, что исследования в этом плане закончены. Мы — одни в этой Галактике, друзья, одни, как был одинок и гражданин Адам прежде чем сообразил создать из своего ребра Еву… — Он улыбнулся. — Я думаю, Марсель, что Ева была создана не из Адамова ребра, а из Адамова одиночества. Но человечество уже слишком старо для. того, чтобы создавать новые мифы, не правда ли?
— Однако, это — исследования с расстояния, профессор Карпанье. Никто еще не проник в глубины Галактики.
— Да, конечно. Персонально никто не проник. И никто не проникнет, мой мальчик. Диаметр Галактики — более ста тысяч световых лет, а ее «толщина» только тысяча пятьсот… По этим причинам никто не может до нас добраться, даже если допустить, что гдето существуют цивилизации, подобные нашей. Но эффект Дринкутра, а позже и эффект Дринкрома бесспорно доказали отсутствие разумной жизни в Галактике. Исключая земную, естественно. Поэтому-то человечество и умерило свои космические амбиции в отношении овладения солнечной системой.