Не руку гуля, а дневник.
Оливия сбрасывает простыни, подходит к столу. Ей почти кажется, что она найдет там красную книжицу, но ее нет.
Взгляд падает на ящик стола и отверстие для ключа – маленькое, будто чернильное пятно. Оливия тянет за ручку. Ящик не поддается, но замок – препятствие пустяковое, шпилька для волос вскрывает его за пару секунд.
Внутри лежит утыканная иглами подушечка и маленькие пяльцы – на светлой ткани наполовину вышитые маки.
Чернильница, несколько набросков на истрепанных листах и пара почтовых бланков с изящным тиснением: «ГП».
Грейс Прио́р.
Ну конечно… Это была комната ее матери.
Оливия проводит ладонью по столешнице: дерево с годами стало гладким. Повинуясь странному порыву, она возвращается в кровать, ворошит смятую постель и, наконец, выуживает дневник матери. Тот, что всегда у нее был, с потертой зеленой обложкой.
Оливия аккуратно кладет его на стол. Для дневника там нет впадины, ни выбеленного солнцем пятна на дереве, и все же она будто на своем месте. Симпатичная зеленая книжица, что казалась столь чужеродной в Мерилансе, здесь – словно дома, вписывается в обстановку, как выполненные одной рукой рисунки.
Оливия выдвигает кресло, садится и кладет руки на обложку, воображая себя в образе матери. Ее снова одолевает сон, и она закрывает глаза, пытаясь вспомнить что-нибудь еще, пока образ не стерся совсем.
Кто-то костяшками пальцев барабанит в дверь, и Оливия вздрагивает. Быстро смахивает дневник в ящик, словно это секрет, поднимается на ноги, и тут в комнату, будто порыв ветра, влетает Ханна, придерживая на бедре поднос.
– По утрам в доме холодно, – приветливо говорит она. – Так что я решила, согреться тебе не помешает.
Оливия благодарно кивает и отходит в сторонку, а Ханна водружает поднос на стол и тянется к окну, чтоб открыть защелку ставен. Те распахиваются, и комната наполняется свежим воздухом и лучами солнца.
А потом Ханна вдруг достает из кармана золотой ключик и кладет на стол. Железо с упреком звякает о дерево, и Оливия вздрагивает.
– Ты не должна выходить из дома в темноте, – заученно говорит Ханна, будто твердит правило.
В Мерилансе была целая куча правил. Большинство казались бессмысленными пустышками, существовавшими лишь для того, чтобы продемонстрировать: школой правят матушки. Но глаза Ханны горят подлинной тревогой, потому Оливия кивает, хотя не проведет здесь больше ни одной ночи.
Выглянув в окно, она понимает, что ее комната расположена в передней части дома – окна выходят на подъездную аллею, ленту шоссе и далекую арку с надписью «ГАЛЛАНТ».
Оливия смотрит вниз, но не видит машины, которая ожидала бы ее, чтобы снова отвезти в Мериланс, только фонтан и в его центре фигуру женщины из светлого камня.
Ханна опускает взгляд на ящик стола: из замка все еще торчит шпилька. Затаив дыхание, Оливия готовится к упрекам, но Ханна только негромко и искренне фыркает.
– Твоя мама тоже была очень любопытной.
Оливия тут же вспоминает, как Эдгар сказал, что Ханна живет в доме дольше всех, и та, наверное, замечает невысказанный вопрос на лице девочки, кивает и говорит:
– Да, я знала Грейс.
Грейс, Грейс, Грейс… – эхом звучит в голове Оливии.
– Мэтью ее не помнит. Он был еще ребенком, когда Грейс нас покинула, но я уже жила здесь, когда она родилась. Я была здесь, когда она убежала. Весь дом – то, что от него осталось, – ждал ее возвращения, но я понимала, этому не бывать.
«Расскажите мне, – знаками показывает Оливия, надеясь, что Ханна прочтет если не по жестам, то по ее глазам, как ей нужно это узнать. – Расскажите всё!»
Ханна с неожиданно усталым видом опускается в кресло, пробегает пальцами по волосам; в каштановых локонах проглядывают серебристые нити. Оливия наливает ей чашку чая, но Ханна только фыркает, пей, мол, сама.
Оливия подносит чай к губам. У него весенний, медово-мятный вкус, она обхватывает чашку руками и слушает рассказ.
– Когда я впервые увидела тебя на пороге, то решила, что ты призрак.
Оливия кивает на свои бледные кисти, но Ханна улыбается и качает головой.
– Не в том смысле. Просто ты выглядишь в точности как она. Твоя мама. Грейс с детства была своенравная и умненькая. Но здесь она всегда не находила себе места, – сцепив пальцы в замок, говорит Ханна. – Ее собственная мать покинула Грейс в слишком юном возрасте, а потом заболел и отец – она была примерно твоих лет, когда он в течение года скончался. Старший брат Грейс, Артур, находился в отъезде, и весь дом остался в нашем распоряжении – моем и твоей мамы. Так много свободы, и все же Грейс всегда желала большего. Вечно где-то бродила, вечно что-то искала.
У меня была птица. Я держала ее в клетке…
– Сущее наказание, вот кем была твоя мама, да еще дом был слишком велик для нас двоих, вот я и наняла в помощь Эдгара. Вскоре вернулся Артур и привез милую девушку – Изабель, так ее звали, – они поженились в саду. Торт я стряпала сама. Родился Мэтью, а следом и Томас…
Она резко сглатывает, будто хочет взять последние слова обратно.
– Что ж, – продолжает Ханна. – Счастливые были деньки. Но даже тогда Грейс вполглаза поглядывала на дверь.
Но однажды ее кто-то выпустил.
– Артур всегда был спокойным, а Грейс – словно дым, неустанно искала выход. – Взгляд Ханны рассеянно скользит по комнате. – Как-то утром я пришла, а ее нет. Ставни открыты, окно нараспашку, словно Грейс упорхнула.
Оливия косится на окно.
Теперь я гадаю, а вдруг это моих рук дело?
Ханна откашливается.
– Может, ты винишь ее за то, что она ушла, но я никогда не винила. Жить здесь нелегко.
Как и в Мерилансе, мрачно думает Оливия. Спросил бы кто ее – она бы в тот же миг выбрала Галлант. Он – будто дворец. Будто мечта.
Ханна поднимает взгляд, внимательно смотрит на Оливию.
– Она написала мне. Один раз, перед тем, как ты родилась. Не сказала, где находится или куда направляется. Ни слова о твоем отце, но я знала: что-то не так. Я поняла по ее письму…
Ханна осекается. Оливия видит, как блестят ее глаза, видит подступающие слезы.
Я расту вширь, а ты день ото дня становишься тоньше. Я смотрю, как ты чахнешь. Боюсь, завтра я смогу видеть сквозь тебя. Боюсь, потом ты и вовсе исчезнешь.
– Она не попрощалась, но по каждому слову было ясно: это конец. Я знала, просто знала, что-то стряслось! – По морщинистой щеке Ханны катится одинокая слеза. – Я волновалась за вас обеих. Писем больше не было, и я испугалась, что с Грейс случилось самое худшее. Но меня терзало смутное ощущение, что ты жива. Возможно, это была лишь надежда. Я начала составлять список мест, где бы ты могла оказаться, если бы все же родилась, если бы Грейс решила тебя куда-то отдать, но так и не смогла… То есть я никогда не пыталась тебя отыскать.
Но кто-то же отыскал. Кто-то позвал Оливию домой.
– Наверное, в глубине души я надеялась, что ты где-то в безопасности.
Опять эти слова: «в безопасности». Что это значит? В могиле тоже безопасно.
В Мерилансе она была в безопасности. Что не означает счастлива или благополучна, не означает, что там тепло с ней обращались.
– Я видела стольких Прио́ров, зачахших здесь, – бормочет Ханна себе под нос. – И всё, чтобы охранять эти проклятые врата.
Оливия хмурится. Она касается руки Ханны, и та оторопело смотрит на нее, приходя в чувство.
– Мне так жаль, – говорит она, стирая со щеки слезу и поднимаясь на ноги. – Я просто зашла сказать, что каша уже на плите.
Ханна торопливо выходит, а в голове Оливии роится миллион вопросов. На полпути к двери экономка замирает, ища что-то в кармане.
– О, почти забыла. Нашла это внизу, подумала, тебе понравится.
Она достает карточку размером с ладонь и показывает Оливии. Увидев изображение, та замирает. Это портрет девушки, которая смотрит в сторону. Такой могла бы стать Оливия через несколько лет, будь ее волосы темнее, а подбородок – более заостренным. Но озорной взгляд в точности как у нее, и Оливия понимает вот что: во-первых, она смотрит на изображение своей матери, а во-вторых, уже видела эту девушку раньше.
Или, по крайней мере, отдельные ее части, что парили в коридоре внизу. А значит, Ханна права и одновременно ошибается. Грейс и впрямь никогда не вернется домой. Она уже здесь.
Останься со мной. Останься со мной. Останься со мной.
Я бы тысячу раз написала эти слова, будь они в силах удержать тебя здесь.
Глава восьмая
Грейс Прио́р мертва. После стольких лет Оливия, наконец, узнала, что ее мать не вернется. И все же раньше была тончайшая нить надежды. Словно приоткрытая дверь. Теперь же и та захлопнулась.
Оливия с портретом в руках садится на пуф.
«Что с тобой случилось?» – гадает она, вглядываясь в картинку, будто это не застывшее изображение, набор линий и мазков масляных красок. Будто оно может ей что-то поведать.
«Почему покинула?..» – спрашивает Оливия, подразумевая и Галлант, и себя. Но девушка на портрете лишь косится в сторону, словно уже замышляет бегство.
Оливия досадливо вздыхает. Лучше уж гуля расспросить! Возможно, она так и сделает. Поднявшись, Оливия ставит портрет на стол и направляется к двери. И только пройдя мимо зеркала, замечает, что все еще разгуливает в ночной сорочке.
Вчерашнее унылое платье так и валяется заброшенным на полу. Чемодан стоит нараспашку, там ждет еще один серый наряд. Он принадлежал кому-то другому: воспитаннице Мериланса, сиротке из садового сарая. Оливия не в силах опять натянуть на себя прошлую жизнь, снова ощутить ее всей кожей.
Оливия направляется к шкафу и рассматривает все еще висящие там платья, пытаясь воссоздать образ матери по клочкам материи, представить женщину, которую никогда не знала.
Платья Оливии велики, но не слишком. Несколько дюймов в талии, несколько лет разницы. В каком возрасте Грейс сбежала? В восемнадцать? В двадцать?