Да что за слухи? О моем отце?
Позавчера стража восточного бастиона — того, что навис над обрывом, — видела рыцаря, как две капли воды похожего на покойного короля. Ровно в полночь он прошел мимо часового, звеня доспехами. На оклик не ответил. Часовой хотел стрелять, но разглядел белый плюмаж на шлеме…
Да, он всегда в бою иль на турнире
Главу плюмажем белым украшал!
Когда же солдат перекрестился, рыцарь вдруг взял и растаял в ночи.
Не верю! Часовой был, верно, пьян!
Но я-то вина не пью, вы знаете. А между тем я видел рыцаря, вот как сейчас вижу вас. Я был там вчера, подменив часового, — тот охотно уступил мне свой пост. Ровно в полночь появился рыцарь с седой бородой, с белым плюмажем на шлеме. Прошел мимо меня. Потом остановился и посмотрел, будто вглядывался в мое лицо. «Гамлет, сын мой, это ты?» — послышался мне тихий, как дуновение ветра, голос… Ведь вы знаете — про призраков говорят, что они плохо видят.
Вам… вам я не поверить не могу.
Вы не придумщик и не пустобрех.
Но прежде слыли вы матерьялистом.
Возможно ли, чтоб верили вы в призрак?
Поверьте, принц, на свете есть много необъясненных наукой явлений, о которых наши ученые не имеют ни малейшего понятия. Что же до материализма, то я не могу не верить в то, что видел собственными глазами и слышал собственными ушами. Итак: седобородый рыцарь с белыми перьями на шлеме бродит по крепостным стенам и спрашивает вас. Я затем и пришел, чтобы вам об этом сообщить.
Но почему? Зачем меня он ищет?
Существует только один способ получить ответ на этот вопрос.
СЦЕНА 2
Крепостная стена. Ночь, воет ветер. Гамлет один, он кутается в плащ и озирается по сторонам.
Есть многое на свете, что не снилось
Ученым умникам — Гораций так сказал.
Он сам из умников, ему виднее,
Но я-то, я-то здесь зачем?
Когда не явится полнощное виденье,
Я буду чувствовать себя болваном полным,
А если явится, то Гамлету конец,
Беспечному юнцу и сумасброду.
Нетрудно жить, когда не видишь смысла
В потоке суток, месяцев и лет,
Тебя влекущем к смертному пределу.
Родился, пожил, умер, позабыт.
И что с того? Был Гамлет — и не стало.
Быть иль не быть, сегодня иль вчера
Быть перестать — ей-богу, все едино.
Как жизнь скучна, когда боренья нет,
И так грустна, а ты все ждешь,
Что ты когда-нибудь умрешь.
Плохим студентом был я в Витенберге,
Но все ж усвоил логики азы.
Коль существуют призраки на свете,
То, значит, существует мир иной,
Куда мы после смерти попадаем.
А если так, то, значит, есть и Бог,
И Дьявол есть, и Рай, и Преисподня.
Какое к черту «быть или не быть»!
Ну где же ты, возлюбленный родитель?
Явись, мои сомненья разреши.
А лучше не являйся, так покойней.
Я здесь!
Я дух бездомный твоего отца,
Осужденный скитаться меж мирами,
Покуда злоба из меня не выйдет,
Вскормленная жестокою обидой.
Тяжелыми цепями эта злоба
Меня к земле постылой приковала
И не дает душе освобожденной
К небесному блаженству воспарить.
Молю, избавь меня от этой муки,
Подставь плечо, прими сей тяжкий груз.
Ты молод, ты успеешь до исхода
Пути земного грех свой отмолить!
Слова твои темны и непонятны.
Что за обида? Ведь не на змею?
Змею, что дух мой ядом напитала,
Изменой вероломною зовут.
Когда любимые, ближайшие, родные
В доверчиво подставленное сердце
Вонзят отравой смазанный кинжал -
Нет хуже злодеяния на свете.
Любимые, ближайшие, родные?
Ты говоришь о Клавдии с Гертрудой?
О них, убийце и прелюбодейке.
Я вижу, ты готов, мой храбрый мальчик,
Внимать рассказу. Слушай, слушай, слушай…
Когда в саду дворцовом я дремал,
Разнеженный изысканным обедом,
Ко мне подкрался дядя твой, мой брат,
И в ухо влил из склянки заповедной
Экстракцию проклятой белены.
В одну минуту гнусная отрава
Наполнила беспомощное тело,
И в корчах отвратительных оно
Растерянную душу прочь исторгло.
И вот теперь душа перед тобой,
Взыскует милосердья — и отмщенья!
Но я… Но как… Но разве мне под силу…
Я не герой, я пересмешник праздный.
Ты — Гамлет, датский принц и мой наследник.
Судьба уж все решила за тебя.
Прощай, прощай и помни обо мне…
СЦЕНА 3
Королевские покои. Клавдий и Гертруда стоят, слившись в поцелуе.
Как стыдно это — среди бела дня,
Подобно девочке и мальчику влюбленным…
Не дай Господь, заглянет кто из слуг.
Куда как хороша, в мои-то годы…
На свете есть ли зрелище мерзей
Старухи, раскрасневшейся от страсти?
Ты не старуха и не будешь ею.
Не доживу? Ты это мне сулишь?
Нет, я не то сказал. Конечно, будешь -
Прекраснейшей из всех земных старух,
С которой красотою не сравнятся
Сто тысяч юных дев.
Быть может, для тебя, но ты слепец.
Ни седины не видишь, ни морщинок.
Я закажу очки для вас, милорд,
Чтоб вы прозрели и затрепетали.
Морщинку каждую я знаю и люблю.
В них проступают контуры души,
Неразличимые под юной кожей.
Чем старше ты, тем обликом прекрасней.
Какое счастье после стольких лет
Любви запретной больше не таиться!
Одно лишь мучит и лишает сна -
Воспоминание о нашем преступленье…
Ужасной платой куплено блаженство.
Жалеешь ты?
Не знаю. Да и нет.
Я прежде будто ползала, теперь же
Летаю, не касаясь грубой почвы.
Но вспомню — и мороз бежит по коже.
Так и живу: то плачу, то пою.
Да, это крест, который нам с тобою,
Вернее, нашей совести нести
До смертного одра и даже дале.
Одно скажу лишь: большая вина
На мне лежит, поскольку я — мужчина.
Не правда, в преступлениях таких
Мы, женщины, одни лишь виноваты!
Как дети, вы в тенетах нашей страсти,
А значит, и ответственность на нас!
Час наступил дневных аудиенций.
Прикажете начать?
Да-да, зовите.
Кто первый?
Розенкранц и Гильденстерн,
Что вызваны письмом из Витенберга.
Скотина, подлая скотина!
Ну, поквитаюсь я с тобой.
В зал важно входит Розенкранц, церемонно раскланивается.
Простите, сир, и вы, миледи,
Невежу этого. А ты,
Приятель, знай, что государя
«Скотиной» называть нельзя.
Он врет! Не к вам я обратился!
Он ножку мне подставил, гад!
Единственно для поученья:
Чтоб впредь, к монарху заходя,
Смотрел ты скромненько под ноги,
А не лупился, как баран.
Я вижу, Розенкранц и Гильденстерн -
По-прежнему задорные щенята.
Сухарь науки впрок вам не пошел,