понадобится, солдаты с третьего этажа даже готовы дать голову на отсечение, что их портяночный запах можно использовать не только для приведения людей в чувство, но и для воскрешения мертвецов. Автору остаётся только надеяться, что те доктора медицины, которые после прочтения этой рукописи непременно захотят претворить в жизнь пехотный метод оживления трупов, как-нибудь изловчатся взять с каждого усопшего слово, что после возвращения к жизни тот не будет вести себя как последний зомби. А то, что учёные мужи не забудут упомянуть «махру» с третьего этажа в своей нобелевской речи, мы даже не сомневаемся. Офицеры, прапорщики и сержанты пехоты не используют изощрённые способы приведения курсантов к общему знаменателю, как это делают в богатой на выдумку артиллерии. На третьем этаже просто методично и жестоко бьют молодое пополнение. Увидев среднестатистического пехотинца, сама примитивность, не задумываясь, написала бы рапорт об увольнении в запас в связи с приходом достойной смены.
Теперь обратим внимание на бытовку пехотинцев. Там как раз полным ходом идёт восстание. Первое и последнее за всю историю учебки. Мятеж обречён на поражение, несмотря на то, что вчера вся рота договорилась выступить единым фронтом против ненавистной сержантской диктатуры. В общем, поднялись только дагестанцы. Сожмём дипломную работу «О причинах провала Великой Декабрьской Дагестанской Революции» до курсовой. Нет, до реферата. Нет, пожалуй, донельзя. Две причины. Во-первых, малочисленность восставших. Во-вторых, ненависть русских всех призывов к дагестанцам. Итак, два замкомвзвода — Толканов и Баскимпиров — молча вертятся волчком и раздают удары направо и налево. Оба знают, что подкрепления не будет, так как другие сержанты заперты в каптёрке. Дагестанцы визжат от злобной радости. Рано. Толкан, кажется, решается на прорыв. Расставив руки наподобие самолётных крыльев, он, подобно отважному Гастелло, пикирует на бунтовщиков, опутывает себя противником, крякает, трещит в области подмышек, кренится на левый бок и валится на пол со всей рвущей его на куски братией. Баскимпир взлетает на кучу, организованную Толканом, и думает: «Друг, ты погиб с пользой для контрреволюции». Хотя нет, он ничего такого не думает. Ему некогда, а главное нечем думать.
Несколько секунд постояв на кургане, напоминавшем клубок копошившихся дождевых червей, Баскимпир бросился к двери бытовки. Там его встретил дагестанец из третьего взвода со шваброй в руках. Кавказский «хлеб-соль» оказался не по зубам Баскимпиру. Семечки белого цвета посыпались изо рта Баскимпира на пол, и сержант, — никогда не имевший проблем ни с буквой «р», ни с буквой «с», ни с буквой закона, — вдруг, сплёвывая кровь, прошепелявил:
— Ш догоги… шука!
Обращение «сука» не понравилось гордому сыну гор, и он двумя боковыми ударами превратил уши сержанта в локаторные установки, вероятно, надеясь на то, что теперь ненавистного Баскимпирова наверняка переведут из пехоты в войска противовоздушной обороны. Как бы ни так! Баскимпиров был рождён «махрой», но умирать им отнюдь не собирался. Он никогда не сдавался без борьбы. Греко-римской. Страшной в применении кандидата в мастера спорта. Отчаянные удары ладонью по полу не помогли дагестанцу. Баскимпиров мял и ломал зарвавшегося «духа», пока не дождался заискивающего возгласа:
— Товарыщ сэржант, всё, всё! Большэ нэ буду!
Оказавшись в расположении, заплывший от синяков Баскимпиров засеменил к каптёрке. Он по-волчьи озирался по сторонам. Никто не посмел встать у него на пути. У духов пехотной роты, не поддержавших дагестанцев, продолжалась плановая подготовка к завтрашнему дню. Под бочком у революции молодёжь продолжала спокойно бриться, подшиваться, гладиться, стричься и пописывать письма мамам и любимым. На сержанта обратили внимание лишь два подшивавшихся духа.
— Ништяковский у него шеврон с бешеным псом, — да? — спросил один.
— Ага, а мы какую-то красно-бело-синюю хрень на плече носим, — подтвердил второй.
Наконец пришло время обратить внимание на автороту. Вот подразделение, на котором отдохнут наши глаза и успокоится учащённый пульс, ведь «колёса» — это скорее содружество мастеров, чем воинов. Поразительно, как офицерам с бабочками на петлицах из года в год удаётся сосредоточить в одной куче столько парней, знакомых с разными ремёслами. В автороте есть краснодеревщики, плотники, парикмахеры, каменщики, монтажники, сварщики, штукатуры, маляры, художники, сапожники, специалисты по наколкам, повара и, конечно, автослесари. Посмотрите, как сидя на табуретах, корпят и сопят за порученной работой сгорбленные духи. Не хотелось бы на кого-нибудь наговаривать, но вон те в отличие от вот этих, кажется, бессовестно кимарят, ведь сержанты в автомобильной роте — пустая формальность. Они не смотрят, а присматривают за курсантами, не ругают, а поругивают недисциплинированных воинов, не стучат, а постукивают душками от кроватей по бритым головкам. Прямо детский сад «Курсантик». Что-то не так. Да, это действительно обманчивое благополучие.
Всё было бы просто замечательно, если бы не обитал на первом этаже дракон о тринадцати бесшабашных головах. Рентген здесь бессилен, потому что взвода материального обеспечения («обоз», «хозбанда») в казарме нет; там от него и след простыл, зачах и скоропостижно скончался. «Хозбанда» с подъёма до отбоя без устали рыщет по лицу бригады в поисках славы Герострата. Легендами о похождениях чёртовой дюжины можно снабдить целые писательские артели. Взглянем на форму этих тринадцати солдат. Первое, что бросается в глаза, — это бляхи на их ремнях. Бляха-муха, какие бляхи! Золотые осколки, отколупанные от солнца, — вот какие бляхи! А сапоги!? Сапоги начищены до такой степени, в которую не решится возвести число даже калькулятор. В сапогах взвода материального обеспечения читатель сможет разглядеть не только собственное лицо, но и цвет своих глаз — вот как блестят сапоги! Китель, штаны и бушлаты воинов «обоза», однако, подгадили, но не то, чтобы совсем. То есть даже совсем не подгадили! Да, форма «хозбанды» полностью выцвела, на ней не увидишь фабричных маскировочных пятен, зато на штанах и кителях ВМО в изобилии имеются пятна от бензина, краски, мазута, извести, жира — словом, всевозможные пятна как низкого, так и высокого происхождения. В арсенале тринадцати головорезов есть абсолютно всё от ржавых гвоздей до мобильных телефонов предпоследней модели. Своим безбедным существованием «обоз», — в котором все солдаты за исключением замкомвзвода являются рядовыми, — не перестаёт опровергать, казалось бы, непреложную истину о том, что в армии всё разворовано. Стало быть, не всё. Оказывается, есть ещё порох в пороховницах, бензин в бензобаках и мука в сусеках благодаря служебному рвению странных офицеров и прапорщиков, которые идут супротив народного мнения. Какого мнения? А такого очень распространённого мнения, что казнокрадство в России — это не просто хорошо, но и, вне всякого сомнения, — святое дело, за которое отпустится множество грехов.
На разводе беседа комбата с «хозбандой» неизбежна. Для примера вырвем один день, когда все парни из ВМО в сборе, и посмотрим, что творится на плацу.
— …В походную колонну! Повзводно! В направлении батальона правое плечо вперёд — марш! — отдал команду комбат.
Автомобильные, артиллерийские и пехотные колонны, похожие на гигантских сороконожек, браво двинули в сторону тёплых казарм. В хвосте маршировавшего ПТУР взвода вдруг завёлся оракул с морской фамилией Скатов; он зевнул и вяло произнёс:
— А ща батя рявкнет: «Обоз» — ко мне».
— «Обоз» — ко мне! — тут же рявкнул комбат.
— А теперь: «Бегом марш, власовцы».
— Бегом марш, власовцы!
— Басмачи.
— Басмачи!
— Дебилы, эсэсовцы, недоноски.
— Дебилы, недоноски, эсэсовцы!
— Обозное отродье.
— Обозное отребье!
— Стареешь, батя, — прокомментировал Скатов. — Ошибка на втором слове. Поправься-ка.
— Ни хрена! — взревел комбат. — Вы не отребье! Вы хуже! Вы отродье!
— Порядок, батя. А ща поимей-ка Буянова. Это он. Больше некому.
— Буянов!!! Опять ты! Кто бы, сука, сомневался?! Больше ведь у нас некому! Ко мне!
У тринадцатиголового дракона учебки отвалилась самая лихая голова, строевым шагом подкатилась к ногам командира батальона и поникла.
— Моему терпению пришёл конец, Буян! — заявил комбат своему рядовому уже, наверное, в юбилейный тысячный раз со дня их знакомства. — На дизель[9] попрёшь! Не я ли третьего дня отмазал тебя перед зампотылом?! Знаешь, каких трудов мне это стоит каждый раз?!
— Больших, тарищ полковник, — ответствовал Буянов, придав значительный вес слову «больших», как будто именно это имело сейчас первостепенное значение, и он готов убить всякого, кто вдруг считает, что комбату это стоит малых трудов.
— Для чего напоил прапора с вещевого склада?
— Для дела, тарищ полковник, — резко подняв голову и сверкнув глазами, с допустимой долей дерзости в голосе произнёс Буянов. — Сами же говорили, что в «махре» трёх ОЗК не хватает.
— В башке у тебя не хватает! — прокричал комбат и понизил голос: «Прапор доволен? Не попадётся на разбазаривании»?
— Так точно! Никак нет! — по форме выдал нарушитель дисциплины, и всё его лицо так и дышало большой и чистой, но по воле проклятого рока — неразделённой любовью к Уставу Вооружённых Сил.
— Чё «так точно»? Чё «никак нет», идиот?!
— Ответ на первый вопрос — так точно, на второй — никак нет.
— Молодцом, Буян, — В противовес похвале от комбата последовал удар ногой в голень, и солдат, вскрикнув, с разворотом полетел на плац с перекошенным от боли лицом, умудрившись в падении подмигнуть товарищам, что, мол, сейчас больше играю, так как вскользь пришлось и вообще батя, кажется, не всё знает. — А по-другому с тобой никак, потому что ты, один хрен, урод. Ты поклялся мне, что больше ни капли, а вчера ночью три обожратых в хлам архаровца во главе с тобой сожгли американский флаг в защиту США на крыше третьего батальона! Недоумок! США — это Соединённые Штаты Америки! Это как если бы ты вырвал из груди сердце в защиту тела!