Он опять усмехнулся.
По всему выходило, что на поле бранном, под картечью, под пулями, храбрым быть много легче, чем вот так — с государем недоступным, с глазу на глаз…
На одной из первых стоянок, это когда уже шхерами шли, у костра, где Рябов и товарищи его, отужинав, ко сну отходить собирались, появился внезапно капитан их полка Бакеев. Подошёл, потыкал веткой в огонь. Ночь в июне была светлая здесь, не долгая, но огонь — для просушки вещей, для варки чего — всё одно допоздна держали. Кипяток в котле бормотал порой до нового дня.
Объявил Бакеев солдатам, что теперь, выйдя в море, числятся они уже по арматурному списку не к пехотным полкам приписанными, а к морским дивизиям, образующим ныне армейский флот. Не матросы ещё они. по уже и не просто солдаты, а как бы пехота морская — так было приказано понимать.
Солдаты слушали и кивали головами согласно, после сытной гречневой каши баловали помаленьку нутро крутым кипяточком, макая в него крепкие душистые сухари.
Тут Бакеев, вроде случайно, и Рябова разглядел…
Слово за слово, как да что, потекла постепенно беседа у них, к которой прислушивались многие из рядом сидящих с нескрываемым любопытством.
Очень интересовался, как выяснилось, Бакеев, где это и когда, со стати какой у Рябова тесная такая дружба с государём произошла. Вроде бы и неприметный с виду солдат, как все: и в морозы со всеми мёрз, и болота, и речки ледяные форсировал, и гранит не лучше других киркою дробил при строительстве укреплений… Делал то есть всё, что делали и другие.
Но вот поди ж ты — подходит давеча к нему попросту государь великий и лобызает трижды, при всех… В чём причина тут, расскажи, мол.
— Э-эх, ваше благородие, — шумно вздыхает Рябов. — Жизнь пережитую рази расскажешь?.. Рассказать, так это ж её, бродяжью, опять как бы заново прожить надоть. А где ж тут? На войне оно каждый божий день новую жизнь приходится начинать. А которая сзади… да бог с ней!
Но уж тут и другие солдаты с интересом видимым вкруг костра кружком разобрались: расскажи да расскажи, дескать, Рябов, чего уж там — потешь солдатскую душу.
— Ну, да ладно, — говорит вдруг Рябов, будто решившись, и даже бьёт себя по колену широченной ладонью. — Только выдумки какой не будет в рассказе моём, это сразу предупреждаю. Я ведь со шведом, почитан, треть жизни своей воюю…
Он подумал с минуту, словно прикинул что-то, поглядев на огонь, затем продолжал:
— Да, всё точно. Это мне теперь сорок два, а в тот год только-только двадцать девять исполнилось. Грамотен был немного, разную цифирь понимал. Плотницкой работой в городе Архангельске промышлял, при верфях Соломбальских. Был в те годы там уже «Апостол Павел» на воду спущен. Не большой особо, а двадцати четырёх пушчонках фрегат… А уж в том вот году, как тот случай со мною произошёл, в семисот первом то есть, в точности такой же июнь стоял над землёй и такая же точно светлая ночь была в тех краях, только туманней. Даже не мочь уже, верней, а раннее утро. И хотя тринадцать уж минуло лет, не поверите, братцы: вот закрою сейчас глаза — и как будто заново всё опять вижу. Будто всё это вчера со мной было…
Кто-то подложил в костёр ещё веток. Загудел слегка, забегал огонь. Блики светлые с новой силой отразились в глазах. Лица были строго напряжены. Рябов словно занавесочку какую поднял над прошлым, всех туда передвинул…
6. ПОДВИГ ИВАНА РЯБОВА
том году точно таком же июнь стоял над землёй и такая же светлая мочь была, только туманней.
Даже не ночь уже, мерное, а раннее утро. Мирно спала округа. На востоке начинал уже алеть край неба. Тихо было — ни птичьего пенья, ни ветерка.
В этот ранний, утренний час по реке Двине вдоль берега шла медленно плоскодонка. Два человека, сидящие в ней, не перекликались, не разговаривали почти. Каждый занят был своим делом: Рябов грёб, а напарник его, Борисов, перевесившись тяжёлым телом через корму, распускал потихоньку сеть.
Нос лодчонки был сильно задран, Рябову было трудно грести, но большого хода, пока сеть шла, не требовалось. Надо было только заводь неглубокую перекрыть, закрепить второй конец сети, место понадёжней запомнить, да и собираться домой.
До ушицы охочий, Рябов заранее уже с удовольствием предвкушал, как они с товарищем проспят где-нибудь в сторонке три-четыре часа, до первого петуха, покряхтят для виду, прогоняя скорей зевоту и воскресную тяжёлую лень, и потом вновь вернутся сюда — жирные лепёшки лещей из сети выпутывать, собирать улов.
Вот такая, значит, у них в ту ночь рыбалка была…
«Мы с тобой на Двинку ходим, как баба на огород», — смеялся иной раз Рябов, на вёслах сидя, пока верный товарищ его, Борисов, разве только что не мурлыча от восторга и от усердия, одного на другим кидал золотистых тугих лещей в объёмистую корзину, сплетённую из ивовых прутьев.
— Вот и всё, — сказал наконец Норисов, закрепляя осторожно верёвку на вбитом ещё с вечера шестике, торчащем из воды всего на вершок. — Всё!
И он обернулся.
И тут же Рябов увидел, как брови напарника поползли изумлённо вверх.
— Глянь-кось! Что это?
Рябов резко обернулся через плечо и едва не выронил вёсла: из тумана деловито летела к ним шлюпка, полная вооружённых каких-то людей. Плавно шла и бесшумно, как тень ястреба в полдень над поляной морошки…
Через три секунды шлюпка рядом была, и в борт лодки перепуганных рыбаков разом вцепилось уверенно несколько дюжих рук. Хрустнуло и негромко переломилось левое рябовское весло. Мигом с кормы привстали двое в синих мундирах: беспорядочные удары в днище лодки штыками, и плоскодонка быстро стала наполняться водой.
Рябова и Борисова грубо втащили в шлюпку. Оба они вдруг поняли сразу, форму чужую вблизи увидев, что перед ними — шведский десант.
Вот она тебе и рыбалка!..
Через полчаса на палубе галиота рыбаков уже допрашивал с пристрастием офицер.
Кто такие? Откуда?
Отвечал Димитрий Борисов. Глуховато, не торопясь.
Юркий низенький переводчик заглядывал ему в рот, каждое слово вмиг старался схватить, прямо с кончика языка. Так и вился вокруг, как назойливый нудный шмель.
Тут через какое-то время не выдержал Рябов. Вы-то, мол, сами кто будете и откель?.. И что надо в водах наших архангельских, на не заявленных кораблях?
Страшный удар в лицо был немедленным ответом ему. Да ещё слова замахнулись прикладами двое, но пока не ударили. Рябов вытер кровь рукавом рубахи, зло сплюнул и приготовился помирать. Не таким, правда раньше представлялся ему собственный смертный час.
Офицер что-то вновь загудел, гортанно залопотал, взад-вперед стал прохаживаться перед пленниками, руки за спину заложив. Потом стал против Рябова, ткнул его в грудь пальцем брезгливо, снова что-то спросил.
— Вас обоих одно спасёт, — сказал переводчик. — Если корабли сумеете к Архангельску провести.
— Так бы и говорили, — поспешно воскликнул Рябов, словно боясь, что Димитрий с ответом опередит его. Ведь Борисов пришлый был, из сезонников временных, ярославский, а сам Рябов в этих краях родился, рыбачил всю жизнь и уж что другое, а местность и фарватер Двины от устья как свои пять собственных пальцев знал. Так что сейчас Борисов его с ответом упредить не успел.
А Борисов, действительно услыхав такие неожиданные рябовские слова, и вправду хотел было локтем в бок товарища своего толкануть или сказать даже — что ж ты делаешь, мол?.. Но Рябов тут повернулся и так ему в глаза посмотрел, что Димитрий и язык прикусил.
— Корабли провести к Архангельску — дорого стоить будет, — веско сказал затем Рябов и даже ногу одну отставил. Приободрился, стало быть. Но швед, когда фразу ему переводчик поспешно не ретолмачи л. снова к носу Ивана кулак волосатый сунул. Видел, мол?
— Жизнь вам будет наградой, если корабли проведёте…
Коротко так сказал оп и веско.
И пошагал вдоль палубы на тонких журавлиных своих ногах, даже не оглянувшись.
А Ивана с Димитрием в палубной надстройке запереть пока приказал…
В полутьме очутившись, стали Рябов с Борисовым скорый совет держать. Сколько же кораблей всего могло шведских с моря прийти и что делать теперь?
— А я было уже о тебе думать начал грешно. Прости, брат, — сказал Димитрий, потупившись, и тяжко за мол к. Что тут можно было придумать?
— Ладно, — сказал Рябов, — бывает… Главное, чтобы не разлучили нас… Одному-то помирать как-то, знаешь ли, не того… У меня это на людях получается справней.
— У меня ещё тоже… коза не доена дома, — в топ ему отозвался Борисов. — Так что помирать погодим! Не сегодня!.. — И он усмехнулся. После паузы продолжал: — Вот что думаю… Как нас выведут на свет из этой клетухи, мнится мне, надо в воду скорее прыгать да к крепости подаваться. Лично я саженей на двадцать смогу уйти под водой.
— Ну и что? И я тоже… А как вынырнем, всё одно из ружей достанут. Мы же будем — как на ладошке… И пальбы ружейной в крепости отсель не услышат — больно уж далеко… Нет, тут другое потребно.
И они наклонились ближе друг к другу.
Через час, когда совсем рассвело, их снова вытолкали на палубу. Обращались грубо, бесцеремонно, не как с лоцманами — как с пленниками. Но что уж тут сделаешь? Терпеть приходилось…
Когда рассеялся над неширокой Двинской губою последний туман, Рябов поглядел за корму и ахнул и товарищу тотчас молча кивнул: гляди, мол…
За мыском стояли на рейде ещё пять шведских парусных кораблей: три галиота, две шнявы. И у каждого судна пушки грозно торчали из портиков, с обоих бортов.
Но, однако, не пушки сейчас двух пленников в тягостное уныние повергли и не количество кораблей. Дело было хуже гораздо: в это утро на мачтах всех шести неприятельских шведских парусников были подняты дружественные России голландские флаги!
Тут уж Рябов и богу, и чёрту сразу поклялся, что задуманное с Борисовым дело до конца доведет. Пусть хоть даже и вправду жизнь теперь придётся отдать…
В устье Малой Двины вошли три корабля — два галиота и шнява. Остальные ждали на рейде.