На запах тот слетались женихи со всей округи и даже из-за бугра и стояли столбом, карауля Грушеньку.
Разные, надо сказать, были индивидуумы. Диапазон широчайший. Была и местная шпана из Марьиной Рощи, и шпана из прилегающих областей.
Был, например, замдиректора Торговой палаты, на пятой модели «Жигулей», мужчина неопрятный во всех отношениях. Был и красавец спортсмен, аквалангист, чемпион Союза по баскетболу среди юниоров и художник-эмальер, аналитического склада ума. Был и чешский диссидент, и рижский предприниматель из ГИТИСа, и финский радио-журналист, и прочие разные немцы.
Короче, съехались варяги со всех концов, чтобы вдохнуть тот бесподобный, ни с чем не сравнимый аромат.
Но сколько бы они ни таились, сети ни расставляли, руки ни вскидывали, поймать ее не удавалось никому.
«Любовь, — думала Грушенька, — это так просто: взглянул, понюхал и все. Это — мое».
Но среди них его не было. Хотя финский журналист ей определенно нравился.
Звали журналиста Юркяя.
Но в тот достопамятный день потянула ее сила неведомая из дому и направила путаной дорожкой, мимо расставленных сетей хитроумных женихов в наши края погулять. Идет Грушенька, как в тумане, ног под собой не чует, куда — сама не ведает.
То Гарри туману золотого напустил и ноженьки ее в наш окоем направил.
Испугался злодей, что солдат раньше сроку в омуте сгинет и оставит его со знаком пустым и прожорливым наедине. Не вынести Гарри разлуки еще раз. Нe тот уж он стал…
И решил тогда бес женить солдата.
Трое суток по планете носился, невесту искал. Ничего путного не высмотрел. К свахе знакомой завернул. «Проблема у меня, — говорит, — выручай!».
А сваха попалась тертая, авторитетная. Из бывших француженок. Ныне космополитка и ведьма. Выслушала историю его жалостную, головой качает:
— Экий ты дурень, суетной, бестолковый… Одним словам — проныра. Кто ж товар такой за морем ищет? Да тебе любой француз убогий скажет, лучше рассейской лапушки для этих дел не сыскать. А в столице ихней, — так самый мед. Только они, прости Господи, со всяким кишколдоном безлошадным нянькаться станут. Но учти: от сердца отрываю. Не невеста — клад. А уж пахнет — сущее наваждение. Для принца заморского берегла. Да ведь ты, разбойник, кого хочешь растревожишь-разжалобишь. — И записку с адресом ему выдает. — А теперь исчезни, пока не передумала.
Подхватил записку Гарри — ахнул. Вот же, думает, парадоксы Природы. Ищешь, ищешь Судьбу свою за семью морями, а она тут, за соседним забором живет.
Выманил злодей Грушеньку из дому, тусовщицу Василису прихватил на всякий случай для Калигулы, направил их в нужном направлении, а сам опрометью в омут порядок наводить.
Просквозил напрямик сквозь все преграды, проявился пред туманны очи спарринг-партнеров.
— Как вы тут без меня, безобразники, соскучились?
— Ох! — вздрогнул Калигула. — Я, кажется, приехал… мультик вижу… препротивный.
— Да это ж Гарик, пес пропащий, лучший друг солдат и творческой интеллигенции. Где гулял?
— Я смотрю, вы тут устроились: коньяк, пиво…
— Да уж нашлись добрые люди. Не дали сгинуть. Где пропадал, тебя спрашивают?
— Дела твои устраивал.
— Могу представить… Кстати, Димон, знакомься: Гарри-бес, мой персональный опекун. Хотя, между нами, ни на что путное не годится. Разве что за водкой сгонять. Тут равных нет. Профессионал. Чем нынче угощать будешь?
«Я тебя угощу, балагур, — подумал Гарри, — дай срок. Ты у меня увидишь видюшник кошмарный… все 666 серий.»
— Сейчас, между прочим, девушки придут, а у вас, извиняюсь, бычки в стаканах.
— Димон, ты кого-нибудь звал?
— Вполне возможно. Я когда выпью, всегда их выписываю.
Первой пришла Василиса-тусовщица. Гарри ретировался и залез в Егора. Он был взволнован и ждал Грушеньку.
— Василиса, — сказала Василиса.
— Маркиз де Сад, — сказал Калигула, — а это так… солдат один деморализованный, проездом…
— Ой, — сказала Василиса, посмотрев на Егора, — какой прикид! Вы художники-авангардисты? Вы здесь тусуетесь? Ну, в натуре, мальчики…
— Мы здесь работаем, — сказал Калигула строго. — Духовной жаждою томимы… тяжести поднимаем… в пустыне мрачной… Кто сколько выдержит. У меня лично четвертые сутки пошли.
— Ну, в натуре…
— Ты раздевайся, в натуре, Василиска, и покажи нам диво. — У тебя есть там, воще, что-нибудь интересное? И не возражать мне, не то вспылю. Я, когда выпью, взрывной и невоздержанный.
— Снимать все?
— Туфли можешь оставить.
— Не надо! — зарычал Гарри из Егора. — Тоже мне придумал… бал у Сатаны. Под Воланда косишь, а? Сапогов…
— Ты чего, старик, много выпил? Зачем тогда девушку от дел оторвали?
— Уберется пусть. Посуду помоет. Развели тут бардак!
— Вот те номер. Обижаешь, старик, и меня, и девушку Василису. Что о нас люди подумают…
— Я сказал, — прошипел Гарри леденяще.
— Ну так что ж тогда стало быть. Так, тык так. И никак иначе.
И тут вошла Грушенька…
…и тут вошла Грушенька. И все, кто был в наличии в зале: и Калигула, и Василиса-тусовщица, и Гарри-бес, сидящий в Егоре, и сам Егор — все без исключения отметили про себя ее появление.
Потому что Грушенька умела притягивать к себе со страшной силой, даже таких ушлых господ, каким был Гарри-бес.
Все посмотрели на Грушеньку, а Грушенька посмотрела на Егора и зарделась. В смысле потонула в волне чувств.
«Ну вот, — подумала Грушенька, — я так и знала, это ОН».
А Егор подумал: «Какая у нее классная задница. И вообще…».
А Дима Сапогов подумал так: «Я тут влачусь и дохну, как последний чечен, а бабы почему-то западают на этого орла…».
А Василиса-тусовщица прониклась догадкой: «По-моему, они уже трахаются… На медитационном уровне».
А Гарри-бес ничего не подумал. Он все знал наперед. Хотя, если честно, такого и он не ожидал.
Так началась эта любовная история.
Грушенька и Егор знать ничего не желали и видеть никого не хотели. Вход в подземелье был заблокирован, телефон отключен, Гарри изгнан. Хотя бес, он и есть бес — существо без чести и совести, от него разве избавишься? Нет-нет, да проявится его вкрадчивый норов. То зашуршит в темноте, то предмет какой-нибудь подвигает, а то, вообще, день с ночью поменяет и луну украдет.
Но это мало занимало Грушеньку, а Егора постольку поскольку. То есть тоже почти не занимало. «Пошел он, — думал Егор, — в болото. Никчемная личность, к тому же праздношатающаяся. Никакой от него красоты, одна пьянка».
Прямо скажем, погорячился Егор, недооценил хитреца…
Короче, все позабыли любовники: и день, и ночь, и луну.
И предавались страсти и нежности с утра и до утра. До полного изнеможения. И дни у них летели, как сумасшедшие. Будто не дни это, а коротенькие минутки. А страсть все не утихала. Напротив, становилась все сильней и безнадежней.
То есть в определенном смысле то был любовный огнь и угар. И конечно же, все в золотом дыму и блеске бриллиантов.
Но Грушенька была девушкой рассудительной, поняла, не кончится это добром. Пора на свет выбираться, не то погорим мы здесь вместе с суженым.
И когда Егор уснул, отрезала косу и стала из волос своих шелковых сеть плести. Всю ночь проработала, а утром шепчет Егору: «Как злодей-искуситель из тебя выйдет, ты на него сеть набрось. Может, удастся, убежим от него».
А злодей-искуситель все, конечно же, слышал, улыбается… «Все это было, было… Ну до чего же род человеческий однообразен. Сбежать захотели? Сеточек каких-то понавязали дурацких… э-э-э, святая простота! Да разве такое возможно?».
Однако из Егора выбрался, на диван лег и ножки под себя подогнул — бегите, красавцы, коли желание есть.
Накинул Егор сеть на злодея, Грушеньку подхватил и к выходу. Выбрались из провалища и вход завалили большим серым камнем.
— Все, — говорит Егор, — пусть отдыхает бродяга…
— А мы куда?
— Вперед, — отвечает Егор, — счастье искать.
И пошли они куда глаза глядят. Долго шли. По долинам да по взгорьям, по-над пропастью, по самому по краю, да лесом дремучим, пока не наткнулись на селение у озера Сенеж. Глянулось им место. Просторно, чисто, родник из-под земли бьет.
— Здесь будем жить, — говорит Егор. — Пора делом заняться, хозяйством обзавестись. Строиться вон на том холме станем.
И принялись они за работу.
Егор камни ворочает под фундамент да лес валит для избы. Грушенька огород развела. Трудятся в поте лица.
«Вот оно счастье, — думает Егор, — и смысл, между прочим…».
«Хороший мне мужик попался, — думает Грушенька, — работящий».
Не заметили, как лето прошло.
Егор дом поставил. Ладный пятистенок с печью и высоким крыльцом. Грушенька урожай собрала. Варенья да соленья, наливочки сладкие да яблочки моченые к зиме припасает.
Егор говорит: «Байну буду строить. Без байны — что за жизнь. Уныние тела и смятение духа. А радости никакой».
Еще хотел Егор пруд в саду выкопать, да мостик через него перекинуть, да беседку для сударушки своей смастерить, плющом увитую, да уж ладно, думает, к зиме не поспеть. Для начала и так сгодится.
А уж Грушенька дом убрала-отмыла, дорожки на полу выстелила, на окнах занавески оранжевые и абажур над столом. Стол покрыт белой скатертью, на нем разносолы да десерты разные… Пора новоселье справлять.
Истопил Егор байну, заварил трав душистых и давай суженую свою по бокам веником охаживать да отваром травяным поливать.
«Ну есть ли, — думал Егор — блаженнее минуты!».
Сели они рядышком. Попили, поели, и тогда Егор говорит: «Желаю тебя взамужество за себя!»
И Грушенька сделалась согласна…
Вышли на крылечко… Целуются. А над ними полночь глухая, белые луни да частые звезды…
Свадьбу решили сыграть по весне.
Егор говорит: «Надо зиму перекантоваться. Зима — время суровое».
Стали жить.
Вокруг пустыня, круговерть да холод лютый, а в доме покой и согласие.