— Слушаешь новости? Опять?!
— Вообще-то новости — они каждый день новые, вы не замечали? — пожал плечами Гарри.
— Ты, парень, тут со мной не умничай! Я хочу знать, что ты действительно тут делал, и прекрати пудрить мне мозги насчет новостей! Ты прекрасно знаешь, что про таких, как ты…
— Осторожнее, Вернон! — шикнула тетя Петуния. Дядя Вернон перешел на шепот — так, чтобы слышать его мог только Гарри:
— …что про таких, как ты, не говорят в наших новостях!
— Ну, это вам так кажется, — возразил Гарри.
Дёрсли пару секунд молча таращились на него, потом тетя Петуния процедила:
— Ты — отвратительный лживый мальчишка! Все эти… — она тоже понизила голос, и следующие слова Гарри пришлось читать по ее губам. — Все эти совы — что они делают здесь, если не приносят тебе новости?
— Вт именно! — торжествующе прошипел дядя Вернон. — Бросай дурить нам голову, парень! Как будто мы не знаем, что все ваши новости тебе таскают эти мерзкие птицы!
Гарри заколебался. Это было нелегко, но он заставил себя сказать правду — хотя ни тетя, ни дядя, конечно, и понятия не имели, чего ему стоило признаться в этом даже самому себе.
— Совы… совы не приносят мне никаких новостей, — безучастно отозвался он.
— Я не верю, — тут же воскликнула тетя Петуния.
— Я тоже, — с нажимом произнес дядя Вернон.
— Мы уверены, ты что-то замышляешь! — убежденно сказала тетя Петуния.
— Мы не идиоты, знаешь ли, — добавил дядя Вернон.
— Вот это и вправду для меня новость, — в приливе раздражения буркнул Гарри, и прежде, чем Дёрсли успели его остановить, он резко развернулся, пересек лужайку перед домом, перепрыгнул через низенький садовый заборчик и зашагал по улице прочь.
Он отлично сознавал, что, похоже, нарвался на неприятности. Тетя и дядя не преминут устроить ему взбучку за грубость, но сейчас это его мало заботило; голова его была занята куда более важными мыслями.
Гарри был уверен, что это звучное «хлоп» издал кто-то трансгрессировавший.[2] Именно с таким звуком когда-то исчез, просто растаяв в воздухе, домашний эльф Добби. Неужели Добби снова появился на Бирючиновой аллее? А может быть, Добби прямо сейчас идет за ним следом? При этой мысли он резко развернулся и огляделся, но аллея казалась абсолютно безлюдной, а Гарри был уверен — становиться невидимым Добби не умеет.
Гарри побрел по улице, не разбирая дороги, — он уже настолько хорошо изучил здесь каждый закоулок, что ноги сами несли его по излюбленному привычному пути. Через каждые несколько шагов он оглядывался через плечо. Кто-то… кто-то из мира магов точно был рядом, когда Гарри валялся под окном на полузасохших бегониях тети Петунии. Почему он не заговорил с Гарри, почему не дал понять, что видит его, почему он прячется теперь?
И когда отчаяние окончательно захлестнуло Гарри, его уверенность в том, что там вообще кто-то был, растворилась.
В конце концов, с чего он, собственно, взял, что это был какой-то магический звук? Если так отчаянно искать малейший намек на весточку из мира, к которому он, Гарри, принадлежит, то в самом обычном шуме может почудиться все, что угодно. Может быть, это просто кто-то чем-то грохнул в соседнем доме?
Уныние и какая-то пустота внутри — вот и все, что сейчас чувствовал Гарри, и его вновь охватило то тоскливое чувство безнадежности, которое мучило его все лето.
Завтра утром будильник разбудит его ровно в пять, и он заплатит сове, которая приносит ему «ОракулЪ-daily»… но что толку продолжать читать газету? Все это время Гарри просто просматривал заголовки на первых полосах с отчаянной надеждой: когда эти идиоты-газетчики наконец поймут, что Волдеморт вернулся, это уж точно станет главной новостью номера, настоящей сенсацией. Все остальное Гарри мало интересовало.
Если повезет, прилетят и совы с письмами от Рона и Гермионы. Хотя, конечно, он давно уже перестал надеяться, что друзья расскажут ему что-нибудь существенное.
"Мы не можем писать сам-знаешь-о-чем, ты же понимаешь… Нам запретили писать о важном — письма же могут перехватить… мы очень заняты, но подробнее я написать пока не могу… тут столько всего происходит, мы все тебе расскажем при встрече…"
"При встрече"… А когда они встретятся? Когда? По всей видимости, никто и не собирался сообщать ему об этом. На открытке, которую Гермиона отправила ему ко дню рождения, была небрежная приписка: "Надеюсь, мы уже очень скоро увидимся", но когда же наступит это ее "скоро"?
Насколько Гарри мог понять из туманных намеков в их письмах, Гермиона и Рон были где-то вместе, и, вероятнее всего, — в доме родителей Рона. При мысли, что они веселятся в Норе, а он вынужден торчать тут, на Бирючиновой аллее, на него накатывало самое настоящее бешенство. Он так сердился на друзей, что две коробки шоколадных конфет из "Медового Замка",[3] которые прислали ему на день рождения Рон и Гермиона, просто выбросил, даже не открыв. Впрочем, после нескольких увядших листиков салата, которые тетя Петуния тем вечером предложила ему на ужин, он горько об этом пожалел.
И чем это таким были заняты Рон и Гермиона? Почему он, Гарри, не был занят тем же? Разве он еще не доказал — ему многое по плечу, он способен справиться с тем, что им вряд ли по силам? Разве они забыли обо всем, что он сделал? Разве это не он был на кладбище и видел, как погиб Седрик, разве не его привязали к той надгробной плите и едва не убили?
Прекрати думать об этом! — жестко приказал себе Гарри уже в сотый раз за это лето. Не хватало еще и наяву постоянно вспоминать, что произошло на том кладбище, — как будто мало того, что по ночам его до сих пор мучают кошмары…
Он свернул в кривой переулок Магнолий, и примерно на полпути по ней он миновал тот самый узкий проулок за гаражами, где он когда-то впервые увидел своего крестного. Один Сириус, похоже, понимал, что творится у Гарри на душе. И хотя в его письмах, ничуть не более содержательных, чем письма Рона и Гермионы, тоже не было никаких новостей — Сириус, по крайней мере, находил нужные слова, чтобы предостеречь и хоть чем-то утешить Гарри, а не изводил непонятными многозначительными намеками:
"Понимаю, как все это тебя уже измучило[4]… Держись, береги себя, и все будет хорошо… Будь осторожен и не делай глупостей…"
"Что ж, — думал Гарри, миновав улицу Магнолий, свернув на шоссе Магнолий и шагая к уже начинавшему темнеть парку аттракционов, я, по большому счету, и веду себя так, как велит Сириус…". По крайней мере, искушение привязать чемодан к метле и самому отправиться в Нору ему удалось побороть. Впрочем, в глубине души Гарри полагал, что его поведение можно считать безукоризненным. Особенно если учесть, как расстроен и зол он был и чего ему все это стоило — торчать в Бирючиновой аллее и прятаться по клумбам, отчаянно надеясь услышать хоть какой-нибудь намек на действия Лорда Волдеморта! И тем обиднее было выслушивать советы об осторожности от Сириуса, который провел двенадцать лет в Азкабане, тюрьме мира магов, потом сбежал оттуда, чтобы все-таки совершить то самое убийство, за которое уже был осужден, — а теперь снова скрывается, улетев на похищенном гиппогрифе.
Гарри перебрался через запертые ворота парка и побрел по выжженной солнцем траве. Как и все окрестные улицы, парк уже обезлюдел. Подойдя к аттракционам, он уселся на те единственные качели, которые Дадли и его приятели еще не успели сломать, ухватился рукой за цепь и мрачно уставился в землю. Прятаться на клумбе перед домом Дёрсли у него больше не получится. Значит, если он по-прежнему хочет слушать новости, завтра ему придется придумывать новый способ. А теперь ждать ему было нечего, впереди была лишь очередная беспокойная ночь — даже когда кошмары о Седрике оставляли его, Гарри видел тревожные сны про длинные темные коридоры, которые упирались в тупики и запертые двери. Эти ночные видения, как ему казалось, были связаны с тем чувством безысходности, которое не отпускало его днем. Старый шрам на лбу частенько вновь начинал ныть, но Гарри больше не пытался убедить себя, будто Рон, Гермиона или Сириус найдут это важным. В прошлом году боль в шраме предупреждала его, что Волдеморт становится сильнее, — но теперь, когда Волдеморт возродился, друзья, вероятно, просто напомнят ему, что в частых болях в шраме нет ничего особенного… беспокоиться не о чем… все это прошлогодний снег…
От несправедливости всего происходящего внутри у него все кипело — так, что он был готов завопить от ярости. Да если бы не он, никто даже не узнал бы, что Волдеморт возродился! А что он получил вместо награды? На четыре недели его загнали в Литтл Уингинг, где он был наглухо отрезан от своего мира… где ему приходилось ползать среди засохших бегоний только для того, чтобы послушать новости о воднолыжных упражнениях попугайчиков! Как мог Дамблдор так легко забыть о нем? Почему Рон и Гермиона где-то развлекаются вдвоем, почему они его даже не позвали? Сколько еще ему придется выслушивать наставления Сириуса, который наказывает ему сидеть смирно и быть пай-мальчиком? Как сопротивляться искушению написать в этот дурацкий «ОракулЪ-daily», что Волдеморт вообще-то возродился? Голова Гарри готова была вот-вот взорваться от бешено бившихся в ней злых мыслей, внутри у него все сжималось от ярости. Душный бархатный вечер окутывал его с головы до ног, воздух был полон запахом теплой, сухой травы, и вязкую тишину нарушал только приглушенный шум машин за парковой оградой.
Он сидел на качелях, машинально раскачиваясь и потеряв счет времени, как вдруг его размышления прервали чьи-то голоса, и он обернулся на звук. Неверного света уличных фонарей было достаточно, чтобы разглядеть силуэты нескольких подростков, топавших через парк. Один из них во все горло орал похабную песню, остальные громко гоготали. Негромко стрекотали спицами колес дорогие гоночные велосипеды, которые они вели рядом с собой.