Приятно прикоснуться. Приятно ощутить упругость ее трепетной плоти. Но ей это не нравится, вон как напряглась, сейчас еще чего доброго обернется и по роже заедет.
Дело в том, что зайдя в стан плохого, человек теряет невинность незнания, получает несмываемую печать. Помните, Бог изгнал Адама и Еву из рая за то, что они познали что такое добро и зло, вкусив от плода познания – ПОТЕРЯЛИ
НЕВИННОСТЬ.
Поэтому и общество отвергает познавших плохое.
Знаете поговорку? "Конь леченый, жид крещеный и вор прощеный"? Нельзя покупать надорванного и залеченного коня (или машину побывавшую в аварии) и нельзя доверять бывшему осужденному за воровство.
Общество НЕ ВЕРИТ бывшим вылечившимся наркоманам и бывшим вставшим на путь – проституткам.
ОБЩЕСТВО ВЕРИТ ТОЛЬКО НЕВИННЫМ. А отдел кадров принимает на работу только НЕ
Октябрьская..
Выходить… Жаль расставаться с такой попочкой… Свидимся ли еще?
Девять дней…
"Девять дней одного года превратились в тыщу дней", – Сухинин усмехнулся, припомнив этот старинный студенческий куплет из их КВН-овской пародии на кино с Баталовым. Но нет, не смешно. Последнее время Сухинину что-то слишком часто становилось не смешно, в таких ситуациях, когда бы раньше он животики надорвал.
Всю среду ходил по офису из кабинета в кабинет, из курилки в буфетную, из буфетной обратно в курилку, сжимая в кармане телефончик, раздумывая и не решаясь, – позвонить Веронике или послать ей СМС. Наконец, принял буриданово решение. "Не звонить и не посылать. Лучше умереть в надежде, чем жить, услышав приговор, что надежды уже нет. Все равно послезавтра снова будет не убиенный повод увидеть её, потому как все близкие соберутся на девять дней", – подумал он и успокоился.
"Девять дней одного года превратились в тыщу дней"… Сухинин снова усмехнулся своим мыслям. Мог бы он тогда подумать, тогда, когда они репитировали домашнее задание их факультетской команды КВН, мог бы он подумать, что Пузачев, их капитан и главный острослов возьмет да и помрет в расцвете лет? А теперь Сухинин должен ехать к нему на девять дней… И получить при этом какой-то новый шанс, чтобы объясниться с Вероникой.
Кому бы рассказать? С кем бы поделиться? У робкого и безнадежно влюбленного всегда должен быть слушатель. Подушка и плечо. Митрохин на эту роль не годился.
Слишком зол. Да и по некоторым подозрениям, имевшимся у заинтересованной стороны, Митрохин сам был к Веронике не равнодушен. А то, что женат, так кого это обстоятельство нынче сдерживает в сердечных делах?
И как я додумался, братцы,
И сам до сих пор не пойму,
В любви перед нею признаться
Доверил дружку своему.
Да, Сухинин совершенно достоверно слыхал, как вчера Митрохин кому-то говорил по мобильному, "что в некоторых ранее чисто романтических делах наметились глыбы меркантильного интереса". Неужто, это он о том, что Вероника вдруг из просто красивой жены их друга и шефа превратилась в богатую наследницу, в богатую свободную женщину, в богатую невесту?
В любви надо прямо и смело
Задачи решать самому.
И это серьезное дело
Нельзя поручать никому!
О, сколько мудрого резонёрства было в советской лирике, разве сравнишь с нынешней! Вообще в качестве подушки и плеча годился сосед Борис Евгеньевич. За неимением лучшего. За неимением гербовой – пишем на простой. Борис Евгеньевич по-крайней мере умел выслушать не перебивая. И глядя ему в глаза за вечерней партией в шахматы, верилось, что услышанное от Сухинина, он не будет никому пересказывать и смеяться над Сухининым он тоже не будет. Но в Борисе Евгеньевиче Сухинин не находил главного – не находил в нем сочувствия и столь необходимых робкому влюбленному заверений в том, что он тоже, наверное любим, только покуда любим тайно. Почему? Ну, потому что на то есть необъяснимые пока причины. Но, тем не менее, его очень любят, и скоро все будет хорошо.
Однако, Борис Евгеньевич не гнал Сухинину подобной сладкой туфты. Он молча слушал, потом цыкал зубом, убирал шахматы и сказав "м-да", уходил к себе в свою двадцать четвертую квартиру.
Вообще, в студентах они с Митрохиным и Пузачёвым были такими наивными дураками!
Все спорили, какие специальности важней? Сухинин считал, что его геологоразведочный – самый перспективный. Митрохин, который учился на строительном по специальности СПСиШ что расшифровывалось, как "строительство подземных сооружений и шахт", всегда говорил, что если угольные шахты строить прекратят, то с его специальностью всегда можно будет перебраться в крупные города на строительство метрополитенов. Только самый умным из них оказался Пузачёв. В цикле разведка-строительство-добыча-транспортировка-эксплуатация, Пузачёв еще в советский период учуял своим длинным носом новую компоненту цикла.
Продажу. И переведясь на втором курсе на экономический, оказался прозорливо прав.
– А Пузачёв случайно не еврей? – пьяно хохоча, спросил уехавший теперь в Америку Андрюха Бакланов.
Точно, либо еврей, либо хохол, как ему в голову пришло, что продавать газ самая важная часть работы. Важнее чем его разведать, важнее, чем построить насосные станции и подземные хранилища.
На девять дней Сухинин решил приехать за час до назначенного, чтобы никто не помешал бы объясниться с Вероникой. Не хорошо приезжать раньше времени, более прилично – опоздать, но иной возможности оказаться с Вероникой наедине Сухинин придумать не мог. А робким и безнадежно влюбленным так трудно создать естественные условия для объяснений! Они ведь не могут, как простые люди сказать объекту о своих возвышенных чувствах, – давай отойдем на лестницу или на кухню на пять минуток, чтобы нам никто не мешал… Это только тупые идиоты могут объясниться на лестнице или на кухне за пять минут, а робкому и безнадежно влюбленному нужны такие условия для объяснений в чувствах, какие не создает даже роддомовский инкубатор для недоношенных.
Итак, он надел тёмный костюм в полосочку, который по его мнению стройнил, черную шелковую рубашку, к которой не был нужен галстук… И еще он купил сорок одну черную розу. Еще вчера заказал такой букет в цветочном на Арбате.
Букет еле-еле поместился на заднем сиденье.
– Через Ясенево рванем? – спросил шофер.
– А как ты иначе с Наметкина на Калужское поедешь? – переспросил усевшийся спереди Сухинин.
– Там на внешней стороне МКАД пробка сейчас, – вздохнул шофер.
– Вертолёта нимае, – развел руками Сухинин.
Вероника была не в черном. На ней было узкое синее шерстяное платье, которое ей очень шло. И к ее длинным светло-русым волосам, и особенно к ее дивно голубым глазам.
– Розы? – улыбнулась Вероника, и едва коснувшись носиком крайней в букете, грациозным движением отодвинула цветы.
– Ты так рано? – удивилась она.
– На дороге пробки, я решил перестраховаться, – соврал Сухинин и добавил для убедительности, – на похороны то я едва не опоздал.
– Ах, да, верно, – сжав кулачки под грудью, вздохнула Вероника, – ну что же, поднимемся в гостиную, выпьем по чашке кофе, – предложила она.
Сухинин глядел на нее и раздумывал, пытаясь отгадать, рада она или наоборот раздосадована столь ранним его приездом сюда в дом на реке Десне? В дом, по которому еще летал дух Игоря Пузачёва.
– Водки хочешь? – спросила Вероника, когда они поднялись в малую гостиную.
Сухинин пару раз бывал здесь и знал, что есть еще и большая малахитовая гостиная и турецкая кальянная, и библиотека-курительная с прекрасным видом из окна на излучину Десны и на широкий плес, что открывался за изгибом реки.
– Нет, не хочу, – как можно мягче отказался Сухинин, – если только ты сама будешь.
Вероника не ответила.
Как-то очень естественно упала вдруг в кресло. Не села, не плюхнулась, а просто упала всем телом, всей спиной в большое мохнатое кресло возле камина.
"Наверное, это тренированный и отрепетированный жест", – подумал Сухинин. И ревниво представил себе, как Игорь Пузачёв подходил к ней сзади, как простирал руки, как накладывал свои ладони ей на грудь.
– Знаешь, Митрохин спросил меня, что я собираюсь делать с акциями? – не то, интересуясь мнением Сухинина, не то, просто делясь с ним, сказала Вероника.
– Акциями? – переспросил Сухинин.
– Ну да, акциями, что у Игоря, – пояснила Вероника.
– Да, у него ведь одиннадцать процентов, – кивнул Сухинин.
– Ну, так я сказала, что я не знаю, – пожав плечиками, сказала Вероника, – потом если мне вступать по закону в наследование, то это не раньше, чем через полгода.
И тут Сухинина словно током прошибло.
Мама родная, как же он раньше то не сообразил, ведь грядет Совет учредителей и заключение договора с немецкой фирмой Райн-Гельт-Гас-Интернациональ…А ведь и совет директоров и заключение договора не рассчитывали на смерть Игоря, это форс-мажор.
– Митрохин сказал, что для успешного подписания договора, им нужны гарантии, что Игоревы акции останутся в контролируемом советом пуле, – сказала Вероника.
– И, – выдохнул Сухинин.
– И предложил мне объединить с ним то, что я получаю по наследству, – тихо сказала Вероника.
– Это как? – недоуменно, спросил Сухинин.
– Пожениться, – просто ответила Вероника.
– Но ведь он…
– Это не проблема, ты же понимаешь, – нараспев протянула Вероника.
И сердце забилось неровно,
И с горечью вымолвил я:
– Прощай, Вероника Петровна, -
Неспетая песня моя!
В шесть приехал Митрохин, и с ним больше половины ожидавшихся гостей.
– А жалко, что Андрюхи Бакланова нет, – посетовал Митрохин, свойски на бандитско-православный манер целуясь с вновь-вошедшими.
С Сухининым они тоже расцеловались.
"Judas, Must You betray me with the kiss?"* – вспомнилось Сухинину, когда их с Митрохиным щеки трижды соприкоснулись.