– Я вам не Павлик, а Павел Сергеевич. Или сержант Пшеницын. Нахожусь при исполнении. Будете повышать на меня голос – привлеку к административной ответственности.
Пергамент молча открывала и закрывала рот.
– Можете быть свободны, – подвел итог Пшеницын.
Пергамент развернулась и молча вышла из спортзала.
– Мощно, – сказала Аня.
Пшеницын пожал плечами.
– Ты что, ее совсем не боишься?
– А что она мне может сделать? Я при исполнении.
– Вот поэтому я в тебя и влюбилась. – Аня встала, взяла Пшеницына за руку и прижалась к нему всем телом. – Давай, а?..
– Нет, – сказал Пшеницын, – мы же договорились. Пока с этими делами завязываем.
– Что, и в баню ко мне больше не придешь?
– Посмотрим. Может, и приду. Как вести себя будешь.
– Я плохая девчонка, товарищ милиционер, я плохо себя вела, отшлепайте меня.
– Ладно, хватит уже. Ты можешь узнать, с кем встречалась Шарова?
– А чего узнавать, я и так знаю. С Лешкой Зуевым из десятого «Б».
– Ты уверена?
– Конечно, уверена. Она с ним английским занималась, готовила его к экзаменам. Только они там не английским занимались.
– Ты это точно знаешь?
– Куда уж точнее.
– Она тебе сама об этом говорила? Или это просто сплетня?
– Пшеницын, вот ты представитель власти, а сердце женщины не понимаешь. Мы такие вещи сердцем чувствуем. Конечно, они трахались. Это всегда видно со стороны.
На краю сознания Пшеницына зародилась какая-то тревожная мысль. Он постарался ее удержать.
– Погоди. А что касается нас с тобой – это тоже видно со стороны?
Аня задумалась.
– Наверное, видно.
– Думаешь, Пергамент насчет нас все поняла?
– Может быть, и поняла.
– Фак.
– Она ничего не докажет.
– А ей и не надо ничего доказывать.
– Ладно, все, расходимся. Это была глупая идея – прийти сюда.
– А я тебе что говорила?
Пшеницын махнул рукой и вышел из спортзала.
Он вошел в учительскую и положил ключ перед Ольгой Николаевной. Пергамент сидела за столом у окна, погрузившись в какие-то бумаги. Было понятно, что ни черта в этих бумагах она сейчас не видит. У нее были красные уши, вся она кипела. Нужно было срочно залить этот пожар, пока не рвануло.
Пшеницын наклонился к Ольге Николаевне и негромко сказал:
– Дайте нам пару минут.
И показал глазами в сторону Пергамент. Ольга Николаевна кивнула и выскользнула из кабинета. Пшеницын подошел к Пергамент, взял стул, с грохотом пододвинул его к столу и сел. Пергамент вздрогнула, но глаза не подняла.
– Людмила Ивановна, прошу прощения за то, что я сегодня…
– Не нужно этого, – оборвала его Пергамент. – Вы делаете свою работу, я – свою.
– Вот об этом я и хотел поговорить.
Пергамент наконец посмотрела на него.
– Говорю сейчас неофициально, – начал он и замолчал.
Пауза затянулась.
– Слушаю, – сказала Пергамент.
– Еще раз подчеркиваю, что говорю совершенно неофициально. Более того, если вы кому-то передадите мои слова, я скажу, что этого разговора не было.
И снова замолчал, глядя прямо в маленькие черные глаза.
– Хорошо, – сказала она, тем самым принимая его условия.
– Пропала Нина Шарова.
Лицо Пергамент ничего не выражало.
– Об этом будет официально объявлено в течение нескольких часов. Будет розыск, появятся ориентировки и так далее. Вот об этом я и говорил с Аней Трубниковой. Мне нужно было кое-что узнать.
– Узнали?
– Да. В смысле нет.
– Как это?
– Пропала молодая симпатичная девушка. Какие могут быть версии?
– Ее похитили, изнасиловали и убили, – уверенно сказала Пергамент, как будто это самое обычное дело.
– Все правильно.
– У вас есть подозреваемый?
– На этот вопрос я вам не отвечу. Но вместо этого задам другой вопрос.
– Спрашивайте.
– У вас ведь работает учитель географии Кораблев…
– Он еще преподает астрономию.
– О’кей. Пусть будет астрономию. Мне это фиолетово. Я слышал, он недавно развелся с женой? Живет один?
– Да. Его жена вышла замуж за Бокова.
– А вот этого я не знал. Давно?
– На прошлой неделе.
– У Кораблевых был ребенок?
– Да, мальчик. Три года. Боков собирается его усыновить.
– Очень интересно. – Пшеницын встал. – Спасибо вам за помощь. Прошу о моем визите и нашем разговоре никому не рассказывать.
– Это все, что вы хотели мне сказать?
– Я и так уже сказал слишком много, Людмила Ивановна. Надеюсь, дальше этих стен наша беседа не уйдет.
– Можете не сомневаться, Павел Сергеевич.
Выйдя из учительской, Пшеницын двинулся было к выходу, но потом развернулся и зашел в туалет. Там он уперся спиной в дверь и с размаху ударил ногой по раковине. Край, на котором было нацарапано «Пшеницын – чмо», откололся. Пшеницын поднял его и выбросил в открытую форточку. Выходя из туалета, Пшеницын чуть заметно улыбался.
Когда он спускался по лестнице, предназначенной для подъема, прозвенел звонок. Двери всех кабинетов открылись разом. Оттуда выбегали школьники и направлялись в столовую, бросая портфели на ходу. Школа полнилась криками и разговорами.
Пшеницын был уверен, что план по отвлечению внимания Пергамент от него и Ани сработает. Но даже не подозревал, к каким последствиям он приведет.
9
Пшеницын вернулся в райотдел и сразу поднялся к Соловьеву. Он собирался рассказать, что пропавшая Нина встречалась с Алексеем Зуевым. Но начальник не дал ему и рта раскрыть.
– Сегодня в Шиченгу приехал журналист из «Русского Севера». Будет писать об этом деле. Я эту газету знаю. Они не ограничатся официальной информацией. Этот газетчик будет копать и наверняка постарается найти какую-нибудь гадость о нас или об администрации. Я их манеру знаю. Они всегда стараются привлечь читателей за счет того, что ругают власть.
– У нас свобода слова, – неопределенно сказал Пшеницын.
– Свобода не должна превращаться во вседозволенность, – поучительно ответил Соловьев. – Нужно сразу поставить этого журналиста в рамки.
– Это как? В камере его закрыть?
Соловьев удивленно посмотрел на него.
– Ты почему так со мной разговариваешь? Забыл, где работаешь?
– Геннадий Сергеевич, сейчас другое время. Журналисту нельзя просто приказать писать о чем-то или не писать. Он все равно напишет то, что захочет.
– Время всегда одинаковое. Всегда можно найти способ…
– Я могу с ним встретиться и предложить делиться информацией. И надеяться, что он окажется ленивым и нелюбопытным настолько, чтобы этой информацией воспользоваться.
Соловьев помолчал.
– Ты неглупый парень, Павлик.
Пшеницын посмотрел на начальника ясными и ничего не выражающими глазами.
– Разрешите выполнять?
– Выполняй.
Пшеницын вышел из кабинета начальника в состоянии крайнего раздражения. Соловьев, проживший всю жизнь при тоталитаризме, не понимал новых неписаных правил. Одно из этих правил гласило – нельзя ссориться с прессой. После президентских выборов четвертая власть стала реальной силой в стране. Если в газете появлялась публикация о деятельности какой-то официальной структуры, необходимо было на эту публикацию отреагировать. Провести расследование и доложить, какие меры приняты.
Если милиция попытается нажать на журналиста – это будет скандал до небес. И виноватым будет он, Пшеницын.
Гостиница «Северная», двухэтажное деревянное здание, была рядом с райбольницей. У входа стояла белая «Нива», забрызганная грязью. В холле было полутемно. На стойке поместилась большая лампа с зеленым абажуром. Под ней сидел пожилой мужчина и читал книгу. Мужчина этот был отставной военный, служил где-то на Чукотке. В Шиченгу переехал года три назад, у него здесь вроде жили какие-то родственники. Пшеницын напряг память и вспомнил фамилию – Ситников.
– Здравствуйте, – сказал он. – Журналист в каком номере?
Ситников поднял голову от книги и посмотрел на Пшеницына. Пшеницын заметил обложку книги. Плутарх, том второй.
– В седьмом.
– Спасибо.
Пшеницын поднялся на второй этаж и постучал в дверь седьмого номера. Тишина. Пшеницын спустился в холл.
– Его нет в номере.
– Он там, – уверенно сказал Ситников и перевернул страницу.
– Не открывает.
– Может, спит.
– Когда он приехал?
– Сегодня утром.
– Он выходил из номера?
– Нет.
– Дайте запасной ключ.
Ситников задумался.
– Давайте соображайте быстрее. Вдруг у него там сердечный приступ?
Ситников открыл шкафчик и достал из него ключ.
– Я пойду с вами.
Пшеницын взял ключ у него из руки.
– Сидите здесь.
Ситников не стал спорить.
Пшеницын открыл дверь и вошел в номер. Обстановка была, что называется, спартанская – две кровати по стенам, стол. Потом Пшеницын увидел журналиста и сразу понял, что проблемы будут.
Розанов лежал в одежде поверх одеяла на одной из кроватей. Лицом к стене.
– Здравствуйте, – сказал Пшеницын и сделал несколько шагов в его сторону. – Я сержант Пшеницын. У вас все в порядке?
Журналист не пошевелился. Пшеницын подошел к кровати и наклонился. Глаза были открыты, журналист смотрел на стену. Пшеницын прикоснулся к его плечу. Розанов нехотя повернул голову и посмотрел на него.
– Что вам нужно? – спросил он.
– У вас все в порядке?
– Нет, – сказал журналист.
– Вызвать врача? Здесь больница рядом.
– Не нужно. Врач не поможет.
– Что случилось?
– Ничего особенного. Просто моя жизнь утратила всякий смысл.
Пшеницын посмотрел в окно. За окном были видны окна больницы. Одно окно было открыто, на подоконнике сидел человек в больничной пижаме и курил. Рядом торчали костыли.
Пшеницын усмехнулся.
– Ха, утратила. А раньше какой смысл был?
– Раньше?
– До того, как она утратила смысл, какой он был?
Пшеницын сел на кровать напротив Андрея. Ему вдруг стало весело.