умы…
— Это… это… — Ларошев вскочил. Сбросил, наконец, с плеч дурацкое одеяло, под которым была весьма даже сносного вида полосатая рубаха и слегка мятые, но, похоже, очень неплохого качества брюки. Он коротко обнял меня, потом плеснул еще коньяка в бокалы. — Это отличная мысль, Лебовский!
Я поднял свой бокал, пригубил. Среди друзей моих родителей хватало ценителей коньяка. Но я так и не оценил, чем же хорош этот напиток. Впрочем, я и не стремился, будем честны.
— Может не будем тратить времени? — с осторожным воодушевлением спросил я. Вот сейчас я понимал, что опять вступаю на тонкий лед. К Ларошеву вполне могла вернуться его паранойя, он мог вспомнить, что ни черта обо мне не знает, что я с самого начала повел себя таким образом, чтобы втереться в доверие… Надежда была только на то, что все эти годы ему очень хотелось, чтобы появился кто-то, вроде меня. Юный, восторженный, заглядывающий ему в рот и внимающий с восторгом его речам.
— Вы правы, Лебовский! — Ларошев одним глотком закинул в себя содержимое бокала, сноровисто попрятал все следы нашего возлияния, буквально выхватив у меня из рук бокал, стоило мне допить свою порцию. И стремительно направился по дорожке, увлекая меня за собой. Обратно к корпусам университета.
Я заметил ее издалека. Она стремительно приближалась, ее черная монашеская хламида развевалась, облегая ее фантастическую фигуру. Она шла ко мне, в этом не было никаких сомнения. Глаза сверкали яростью и бешенством. И чем ближе она подходила, тем более явно переносный смысл этого выражения становился прямым — в глубине расширенных зрачков Феодоры вспыхнуло багровое пламя. Ее пальцы заплясали быстрый замысловатый танец.
Глава 15. Управление гневом
Это какое-то дежа вю… Темнота. Голоса в соседней комнате и тихий шепот на ухо.
— Тссс! Сделай вид, что ты еще не пришел в себя!
Чья-то горячая ладошка нашла мою руку и сжала. Я осторожно приоткрыл один глаз. Я опять был в лазарете. За стеклянной стеной в свете одинокой тусклой лампочки препирались два человека — кругленький Кащеев и изящный Ларошев.
—…моей девочки, — вполголоса увещевал Ярослав Львович. — Так что прежде чем спускать собак, надо очень внимательно во всем разобраться.
— Ваша так называемая девочка чуть не погубила Лебовского посреди университетского парка, а вам этого недостаточно?! — слышно, что Ларошеву с трудом удается сдерживаться и не повышать голос.
— Владимир Гаевич, я прошу вас лишь не поднимать шум прямо сейчас, — сказал Ярослав Львович. — А сначала расспросить Феодору, в чем дело. Я не верю, что она напала без повода. Она умная девочка, и не просто не могла…
— Вы повторяетесь, Ярослав Львович, — скрипнул стул, видимо, Ларошев поднялся. — Я так и не услышал хоть какого-то вменяемого аргумента, почему я прямо сейчас не должен идти к Гезехусу с требованием, чтобы вашу умную девочку немедленно не отправили в тюрьму.
— Прежде всего, ваш обожаемый Лебовский жив, — Кащеев тоже встал. — Просто подождите, когда Феодору приведут сюда.
— И что тогда будет? — в голосе Ларошева появились язвительные нотки. — Что ей помешает наброситься на нас с вами?
— Здравый смысл, — ответил Ярослав Львович.
— В наличии которого у нее я лично сомневаюсь, — Ларошев усмехнулся.
— Вы сомневаетесь, что у меня хватит сил ее остановить в случае чего? — холодно заметил Кащеев.
Ларошев промолчал. Лизонька крепче сжала мою руку, поняв, что я собираюсь пошевелиться. Я замер. В коридоре раздались шаги. Дверь скрипнула. На несколько секунд воцарилось молчание. Я снова приоткрыл один глаз, чтобы подсмотреть, что там происходит.
В дверях стояла Феодора. Даже опухшие от слез глаза не портили ее миловидное личико. Но вот выражение… Оно было смесью решительности, упрямства, боли и чего-то еще. У меня особо не было времени обдумать произошедшее. Все, что я помнил после того, как в глазах Феодоры засветилось багровое пламя, это дикую всепоглощающую боль и темноту. А потом я снова очнулся здесь.
— Ярослав Львовчи, я должна вам что-то сказать, — Феодора бросила короткий взгляд на Ларошева. — Наедине.
— Нет-нет, Владимир Гаевич, не спешите высказываться, — Кащеев придержал Ларошева за плечо. — Дайте нам всего один час. Обещаю, если вам потом все еще будет хотеться непременно посвятить в это дело Гезехуса, я никоим образом не буду вам мешать.
— Только если с Лебовским все в порядке, — твердо сказал Ларошев.
— Вы можете в этом убедиться прямо сейчас, — Ярослав Львович усмехнулся. — Как я понимаю, последние несколько минут он в сознании и подслушивает наш разговор. Верно, Лизонька?
— Да, Ярослав Львович, — ответила Лизонька и отпустила мою руку. А я открыл глаза и сел. Как-то скрываться больше не было смысла.
— Вот видите, Владимир Гаевич, — Кащеев положил руку на плечо Феодоры. — Побудьте здесь. Мы поговорим и вернемся. Я уверен, что мы сможем разобраться во всем как цивилизованные люди, верно, Феодора?
Но она ничего не ответила. И вообще не пошевелилась. Она смотрела на меня, а в ее глазах я снова увидел те самые отблески багрового пламени. Впрочем, не уверен, что мне не показалось. Уже через секунду ее глаза стали обычными, а лицо стало упрямым и непроницаемым.
— Мы скоро вернемся и сможем все обсудить, — сказал Ярослав Львович, подталкивая Феодору к двери. Мы остались в палате втроем. Ларошев подошел к кровати и сел на краешек.
— Я думал, что вы умерли, Лебовский, — сказал он. — Это было ужасно. Ужасно.
— Честно говоря, я не очень хорошо помню, что случилось, — сказал я. — Я увидел Феодору, потом она подошла ближе, а потом я оказался здесь.
— Ох… — Ларошев запустил пятерню в свои кудрявые волосы. — Она толкнула вас в грудь, и вы упали. Ваше тело окутало темное пламя. Вас страшно трясло, как будто в припадке. Изо рта, ушей и носом шла кровь. А она скрылась точно так же быстро, как и появилась. Если бы не эта девушка… — Ларошев посмотрел на притихшую Лизоньку. — Я хотел сразу идти к ректору. Правилами строжайше запрещены такие выходки. Но Ярослав Львович… Лебовский, с вами точно все в порядке?
— Сейчас да, — я помахал руками и покрутил головой в доказательство. — Но вообще… не уверен.
— Что вы имеете в виду? — брови Ларошева сошлись на переносице.
— Подождите… — я потер виски. — Я пока не уверен…
Вчера я проснулся в особняке Егорова. Я отчетливо помнил свой бег по темным улицам Томска, взволнованное лицо Натахи за стеклом… И как Гиена меня разбудил. А потом мы встретили Леннона и Кортеса, убежденных, что ночь я провел в другом месте. В том, которое снилось мне во сне. Тогда я счел это идиотским розыгрышем и не стал разбираться. Потом я уснул над книжкой, а разбудил меня Витек. А потом разъяренная Феодора чуть не убила меня прямо посреди парка. И на розыгрыш это было уже совсем не похоже. Я был уверен, что мне приснился кошмар. А она? Я почувствовал, как кровь бросилась мне в голову. За что она меня атаковала? За то, что я не подрался с Йованом, как она хотела? Или? Или?… Я крепко зажмурился и сжал виски. Перед моим мысленным взором всплыло мутное зеркало с темными пятнами. И мое отражение в нем. Зло ухмылявшееся, кривляющееся. Я видел его и прошлой ночью, в холле университета, и вчера, в мызе. Могло ли это быть как-то связанным с тем, что произошло? В тот раз в Владой, в этот раз — с Феодорой?
Я открыл глаза. Ларошев и Лизонька смотрели на меня одинаково встревоженными взглядами. Но молчали, не прерывая моих раздумий.
Скрипнула дверь. На пороге стоял Кащеев, Феодоры рядом с ним было не видно.
— Лебовский, я задам тебе только один вопрос… — начал Ярослав Львович. Лицо его было недобрым, голос звучал угрожающе.
— Нет… Подождите… — я убрал руки от головы. — Я, кажется, начал понимать, что произошло…
— Тогда потрудитесь объясниться, потому что я склоняюсь к мысли, что господин Ларошев прав, и нам немедленно нужно отправиться к ректору, — мрачно проговорил Кащеев.
— Где Феодора? — спросил я.
— Не твое дело, Лебовский, — сказал Кащеев. — Я все еще жду твоих объяснений.
— Хорошо… Я попробую… — я шумно выдохнул и снова потер пальцами виски. — Не знаю, как это прозвучит, но…
Я рассказал ему про отражение, про дикую оргию в мызе мародеров. Про сон с участием Феодоры. Про разбудившего меня Витька.
— Я понимаю, что это сейчас звучит как-то неправдоподобно, — закончил я. — Но, боюсь, мне больше нечего пока рассказать…
— Сейчас я позову сюда Феодору, и ты повторишь свой рассказ слово в слово, Лебовский, — сказал Кащеев. Выражение его лица я не смог интерпретировать. Но, кажется, сдерживаемый гнев, с которым он вошел в палату, его покинул. Он вышел за дверь, и меньше, чем через минуту втолкнул в комнату Феодору. Ее лицо снова было опухшим от слез.
— Ну? — сказал он и посмотрел на меня. Я послушно повторил свой рассказ. Тот посмотрел на Феодору. — Что думаешь, милая?
— Доппельгангер? — сказала она. — Но я думала, что это бабкины сказки…
— Доппельгангер? — переспросил я. — Что это? Злой двойник? Типа мистера Хайда?
— Увы, не сказки, — сказал Ярослав Львович и придвинул к моей кровати стул. — Только с основания университета описано по меньшей мере три таких случая. И еще насчет двух были подозрения.
— Светлана Корнеева, в тридцать втором, Мирослав Бедный, в семьдесят четвертом и Валерий Крафт в девяностом, — перечислил Ларошев. — Темный двойник Светланы успел погубить сорок два человека. Остальных остановили быстрее.
— Но я… никого не убивал… кажется… — сказал я.
— Это пока, — хмыкнул Ярослав Львович. — С каждым появлением твоему двойнику будет требоваться все большая мерзость.
Все замолчали и уставились в разные точки, избегая смотреть на меня. Ларошев сверлил глазами пол. Кащеев смотрел в стену. Феодора разглядывала свои руки. Лизонька снова взяла меня за руку. Мне совсем не понравилось повисшее в комнате настроение.
— Что такое? — спросил я.
— Видишь ли, Лебовский… — начал Ярослав Львович.