— Владимир Гаевич… — я остановился на крыльце общаги. — Вы что-нибудь слышали про Золотые Соболя? Ну, такие монеты, которые когда-то…
— Лебовский, вы в своем уме? — Ларошев упер руки в бока. Я подавил смешок. — Я все-таки целый декан историко-филологического факультета. А почему вы спрашиваете?
— Просто у нас с ребятами сегодня зашел разговор про эту историю, — начал импровизировать я. — И мы поспорили, нет ли на этих монетах проклятия или чего-то подобного. Насколько я понял, Пепеляев их отчеканил как некий символ сибирской государственности, но вышло у него…
— Проклятия? — Ларошев нахмурился и задумчиво потер лоб. — Вообще это многое бы объяснило, конечно…
— Что именно? — спросил я, когда понял, что Ларошев не собирается продолжать.
— Многие события, Лебовский, — отчеканил декан. — Только сейчас неподходящее время об этом разговаривать, вот что. Это беседа на несколько часов, а тебе уже по-хорошему через часа четыре надо проснуться, привести себя в порядок и готовиться к выступлению и новым знакомствам. Я готов об этом поговорить, но завтра. После собрания.
Я кивнул и взялся за ручку двери. На самом деле, спать мне не хотелось, но Ларошев был в чем-то прав. Завтра ответственный день, и если я буду выглядеть как похмельный опоссум, то вряд ли кто-то из толстосумов отнесется ко мне серьезно.
— Владимир Гаевич, вы меня собираетесь до кровати провожать? — спросил я, обнаружив, что декан тоже собирается войти.
— Разумеется! — ответил он. — За такими, как ты, нужен глаз да глаз!
«Да, мамочка!» — подумал я и послушно поплелся в комнату.
Я лежал под одеялом и пялился в темный потолок. Сна, как обычно в ситуациях «обязательно выспаться перед важным событием!» — ни в одном глазу. Когда тихонько скрипнула дверь, я сначала даже не напрягся. Подумал, что наверное это вернулся Витек. Укутался одеялом поплотнее, потому что как-то прохладнее стало, от сквозняка, видимо.
Интересно, что это за тихое позвякивание? Витек надел на ноги колокольчики? Я открыл глаза и понял, что это был не Витек. В центре комнаты кружилась Талтуга. С развевающимися волосами, окутанная бледным свечением. А по стенам уже начали метаться знакомые семь теней.
— Я просто сплю, — прошептал я. Не сводя глаз с завораживающего танца девушки. Страшно или тревожно мне не было. Честно говоря, после твари, сожравшей Синклера, танец шаманки с тенями — это совершенно невинное зрелище.
— Он приходить, — сказала Талтуга и опустила руки. Тени на стенах замерли. Волосы продолжали развеваться, будто снизу на них дул поток холодного ветра. — Он искать тебя. Но он еще не знать, кто ты.
— Все понятно объяснила, да, — я усмехнулся.
— Ты трогать золото, он тебя почувствовать, — сказала Талтуга, не обращая на мои слова никакого внимания. — Они лететь сюда. Я не сказать, что это ты.
— Матонин летит сюда на цеппелине? — спросил я.
— И тот, другой, черный, — сказала она. — Но они не знать, кого ищут.
— А что не так с золотом? — я попытался приподняться на локте, но не смог пошевелиться. Наверное, все-таки сон.
— Кровавый металл, — сказала Талтуга. — Нельзя трогать. Только в короне можно.
— Безумный Юрий нашел сына императрицы, и теперь они вместе что-то затеяли? — спросил я.
— Безумный Юрий… — задумчиво повторила Талтуга.
— Так что мне делать? — спросил я. — Убить их обоих?
— Ты пока не смочь, — сказала Талтуга. — Я набросить на тебя тень, они не видеть. Пока ты не трогать золото.
— Юрий меня не узнает? — черт бы побрал эту манеру выражаться! Кажется, она отлично знает русский язык, а коверкает только намеренно. И вообще непонятно, что ей за дело до всей этой истории.
— Мне есть дело, — сказада Талтуга. — Не трогать золото. Как только ты трогать, они видеть. Тень умрет.
Свечение начало угасать. Тени поблекли. Волосы Талтуги улеглись обратно на плечи. Она притопнула ногой, снова раздалось мелодичное позвякивание колокольчиков. Я провалился в темноту.
— Лебовский, просыпайся! — Ларошев бесцеремонно тряс меня за плечо. — Пора вставать! В душ, на завтрак и на собрание! Что у тебя есть из одежды? Только этот костюм?
Я с трудом разлепил глаза и посмотрел как мой суматошный декан критично разглядывает мою одежду, развешанную на стуле.
— Это ужасно! — сказал он. — Надо заняться твоим гардеробом!
— Но меня вполне устраивает этот костюм, — пробурчал я, выбираясь из-под одеяла. — Мне его Ярослав Львович подобрал.
— Впрочем, сегодня он как раз подойдет, — продолжал Ларошев спор с самим собой. — Произвести впечатление умного, но бедного мальчика. Если они сочтут тебя слишком обеспеченным…
— В душ вы тоже со мной пойдете? — спросил я, натягивая халат, который мне в числе прочего белья выдала кастелянша.
— Подожду здесь, — Ларошев критично осмотрел стул, поддернул брючины идеально отглаженного кремового костюма и сел. — Поторапливайся, Лебовский!
Витек и третий сосед в комнату так и не возвращались. Либо ушли до того, как Ларошев меня разбудил. Я кинул на плечо полотенце и пошел к лестнице. Душ на три десятка леек был в подвале. Горячую воду здесь подавали с семи до девяти утра и с семи до девяти же вечера. Все остальное время помыться было тоже можно, но только холодной. Я оттирался жесткой мочалкой и грубым почти хозяйтсвенным мылом до скрипа кожи. Ощущение было такое, что этот дурацкий запах бомжового пальто и мусорной Ушайки, въелся в ноздри и все равно не торопится меня покидать. Ночью я ополоснулся по-быстрому, особенно под ледяными струями не понежишься, зато сейчас я остервенело намяливал каждый кусочек своей кожи. А запах как будто становился острее. И всколыхнул ночные воспоминания. Того как черные пальцы утаскивают Синклера за шею. Хруст костей. Вопли. Сиплый голос бомжа.
Надеюсь, все это того стоило. И монеты эти будут стоить баснословных денег…
Поняв, что я скоро начну сдирать мочалкой кожу, я выключил воду, вытерся насухо, натянул халат и поднялся наверх.
Нда, картина маслом… Ларошев вовсе не сидел на том же стуле, где я его оставил. Он стоял перед столом и задумчиво разглядывал лежащую на нем глиняную копию Золотого Соболя.
— Откуда это у тебя? — спросил он, не успел я переступить порог.
— Вы рылись по моим карманам? — зло спросил я. — Не слишком ли близко вы решили со мной познакомиться, Владимир Гаевич?
— Нет-нет, это получилось случайно, — Ларошев замахал руками. — Я всего лишь хотел немного отряхнуть ваш костюм и привести его в божеский вид, а это выпало из кармана.
— В мызе валялась, я подобрал, — я с как можно более равнодушным видом взял слепок со стола и покрутил в пальцах. — Собственно, из-за этой штуки мы вчера и затеяли тот разговор про проклятие.
— Но откуда оно у вас в мызе? — Ларошев подозрительно прищурился. — Мне кажется, вы чего-то не договариваете, Лебовский!
— Вы даже не представляете, сколько всего я вам про себя не рассказал! — я развесил мокрое полотенце на натянутой вдоль стены веревке. — Например, вы понятия не имеете, что я люблю есть на завтрак, или, скажем, какие девушки мне нравятся. И вы точно не в курсе, кого я представляю, когда мне хочется подрочить. Может вы лучше все-таки расскажете мне про эти Соболя, и какие события объяснило бы проклятие?
— Обязательно расскажу, — горячо заявил Ларошев. — Но потом! А вы… Вы опять заговариваете мне зубы!
— Владимир Гаевич, клянусь, что я весь ваш! — я хмыкнул. — Вот честное слово! Тема с поисками кладов для возрождения исторического факультета мне нравится гораздо больше, чем вы можете себе представить. Сегодня я просто вывернусь наизнанку, чтобы заполучить нам первых клиентов.
— А эта штука? — Ларошев потянулся к глиняной монете.
— А эта штука будет чем-то вроде примера, — я отвел руку с монетой от декана. — Когда ведешь речь о поиске всяких древних реликвий, лучше иметь что-то такое в руках, чтобы можно было показать, о чем идет речь.
— Хм… — Ларошев наморщил лоб. — Звучит даже довольно разумно.
— А я о чем? — я пожал плечами и сунул монету обратно в карман пиджака. Кажется, моя импровизация сработала. Все-таки эта грань, за которой энтузиаст-Ларошев превращался в собаку-подозреваку была удивительно тонкой. И мне пока не всегда удавалось ее улавливать.
— Одевайся! — Ларошев тревожно посмотрел на часы. — Надо успеть еще позавтракать!
— Да, мамочка, — почти про себя пробормотал.
Всю дорогу до столовой Ларошев сыпал разными фамилиями и давал краткие характеристики их носителями. Кого-то я запомнил, кого-то нет, но не пытался сам себе устроить экзамен на знание сильных мира сего в Сибири. Некоторые фамилии были знакомые — Ворсины, Крюгеры, Демидовы. Некоторые я слышал впервые — Игнюки, Зарадаевы, Круженко. Слушал внимательно. И пока ел, слушал внимательно. Впитывал новые сведения и закусывал их ватрушкой с компотом. Не перебивал тараторящего Ларошева, который, кажется, волновался гораздо больше меня.
— И последнее, — Ларошев отступил на шаг и осмотрел меня со стороны. — Когда будешь выступать, сильно не старайся. Тебе сейчас ни к чему попечитель. И даже меценат ни к чему. Попечитель будет требовать от тебя академических успехов, а меценаты вовсе не так бескорыстны, как им хотелось бы казаться. Но выступить тебе придется. Твой выход — один из последних, так что время сориентироваться у тебя будет. Все понял?
— Ну, более или менее, — я кивнул. — Спасибо, Владимир Гаевич!
— Тогда вперед! — Ларошев толкнул передо мной дверь и отступил в сторону. — Удачи!
Я вошел в просторный актовый зал, украшенный по торжественному случаю лентами и гирляндами из белых и зеленых бумажных шаров. С правой стороны для дорогих гостей были накрыты фуршетные столы, но студентам оттуда ничего брать не полагалось. Но ничего другого рассмотреть я не успел.
— Что-то у тебя знакомое лицо, парень, — лениво растягивая буквы проговорил опирающийся на стену Юрий Матонин. На этот раз он был одет не в шелковые шаровары, а во вполне цивилизованный костюм-тройку жемчужно-серого цвета. — Мы не встречались раньше?