– Ага, щас!
– За… душите!
Он не отпустил, но хватку ослабил. Лена крутанулась на месте, вырвалась, отпрыгнула от сундука. Оторопело уставилась на широкого рыхлого дядьку – не тело, а бугры и складки в тесном спортивном костюме. Попятилась, чувствуя, как под кожей трясётся каждая жилка. Нельзя показывать страх. Собакам точно нельзя. И дядькам, наверное, тоже.
– А ну стой, дрянь! – взревел дядька.
– Не подходите! Я в полицию заявлю, что вы насильник! – звонко выкрикнула Лена и сделала ещё шаг назад, выставив перед собой кулаки. «Если что, надо бить по голени. Ногой по голени. Лбом в переносицу. В пах», – судорожно вспоминала она руководство по самообороне.
– Ты глянь, борзая какая! – опешил дядька. Его пухлые лоснящиеся щёки побагровели от возмущения, а злобные глазки изумлённо выпучились – ещё немного, будут как у героев японской манги. – Да я сам тебя в полицию!
– Чего кричишь, дядя Курбан?
Лена обернулась на голос.
– Ну надо же! Опять ты, – ощерился длинный худой парень, поднимаясь со второго этажа. Он шагнул через две последние ступеньки и встал перед Леной – лёгкая усмешка, руки в карманах. В это же мгновение Лену снова рванули за ворот. Она вскрикнула, царапнула пальцами воздух, начала падать, но упёрлась спиной во что-то упругое.
– Не брыкайся, – предупредил дядька. Крепкая, будто каменная, рука обхватила её шею. Что делать в случае захвата сзади, Лена вспомнить не смогла. К тому же её замутило от смеси чесночного запаха и слащавого одеколона. И от злости. Ярости. Ненависти. – Я же говорил, ещё раз сунетесь, руки переломаю и ноги повыдёргиваю! Говорил? – Лена не ответила, и дальше дядька вещал, видимо, для длинного парня: – А они всё лезут и лезут. Закладчики чёртовы. Сопляки безмозглые. И ладно бы оборванцы какие, так нет! Модные, чистенькие, прилизанные, явно не нуждаются. Вот что им, придуркам, надо? Чего не хватает?
– Ума? – предположил парень.
– Чего тебе не хватает, а? – это опять Лене. – Голодаешь? Жить не на что? Или думаешь, это игра? Думаешь, тебе ничего не будет?
– Я не закладчица, – прохрипела Лена.
– Да? А кто тогда? Кто?
– Она родственница Рузы, – сказал длинный с сомнением в голосе. – Они тут стояли втроём, как положено – посерёдке двора, помнишь? Два дня назад. Когда Руза их мариновала.
– Она разве?
– Она, дядя Курбан. Я сначала не понял, но теперь уверен.
– Ема-а-а! Так ты Рузина? – растерялся дядька.
– Да! Да, да, да! – забилась Лена.
– Ладно, ладно, отпускаю. И нечего возмущаться, сказала бы сразу, я б не тронул.
– Я бы сказала, если бы вы спросили, – прошипела Лена дядьке, потом накинулась на длинного: – А ты? Что, весело? Ты прекрасно знал, что я не закладчица и тут живу, но захотелось развлечься? Понравилось?
– Вот только не надо на меня валить, – оскорбился парень.
– И кстати, зачем ты полезла в бабкин сундук? – недобро прищурился дядька.
– Какая разница? – взвилась Лена. Она чувствовала, что внутри что-то рвётся, рушится, как плотина под натиском мощной волны. Несправедливость! С ней все несправедливы! – Это преступление? Вы здесь все ненормальные! Все злобные! Все ненавидите! Обвиняете! Я и сама здесь не хочу, но куда мне деться? Куда?
– Вынеси ей водички попить, дядя Курбан, – попросил длинный. А тот рад был найти повод и юркнуть в свою квартиру. От Лены подальше.
– Да пошли вы все со своей водичкой, – устало сказала Лена и побрела на другой конец галереи.
Она прошла что-то около половины пути, остановилась, поднесла руки к лицу, подумала, что синяки на предплечьях начали сходить, но теперь появятся на шее, и наконец расплакалась. А ведь не могла с того самого дня, то есть – вечера. Чувствовала, как невыносимая тоска растёт, распирает изнутри, но слёз не было. Зато теперь они полились, да так, что Лена захлёбывалась и подвывала, прикрыв лицо ладонями и раскачиваясь из стороны в сторону. Ей показалось, что прошли часы, пока причитания не сменились хриплыми короткими вздохами. Но стало легче, намного легче. Словно из Лены выпустили всю плохую кровь, и теперь она, пустая и ослабевшая, могла наполниться чем-то новым. Чистым.
Лена неловко вытерла лицо рукавом, стараясь не смотреть на длинного парня. А он стоял молча, привалившись плечом к стене, и не смотрел на Лену.
– Это тебя из-за Курбана накрыло? – вполголоса поинтересовался он.
– Нет… Да… Не только.
– Он вспыльчивый, но толковый мужик. Ничего бы тебе не сделал. Попугал бы и отпустил.
– Угу. У вас в этом дурдоме все добрые.
– Да, все. Более-менее.
– А что же вы тогда как дикие собаки бросаетесь?
– Я не бросался.
– Зато другие.
Лена устала, до того устала, что перестала чувствовать. Тело ватное, мысли неповоротливые. Сползла по стене, уселась на пол. Парень присел перед ней на корточки, заглянул в лицо.
– Тут чужаков не слишком жалуют, – сказал он. – Опасаются. Потому что чужаки разрушают.
– Что разрушают? – неохотно спросила Лена.
– Всё. А мы сохраняем.
Лена обвела взглядом рухлядь на галерее и чуть усмехнулась:
– Да уж, это старьё надо беречь.
– Вот именно, только не старьё. Прошлое, если хочешь.
– Я ничего не хочу, – прошептала Лена.
Парень будто не услышал. Его чёрные зрачки расширились, поглотили карие с жёлтыми искрами радужки. Лена словно зацепилась за них, не смогла отвести взгляд. А он сказал вкрадчиво:
– Каждый – часть общего. Но отдельная часть. Дверь, за которой время. Окно, за которым место. И наоборот. Каждый – ключ. Он отмыкает и сохраняет. И вправе требовать уважения. Деликатности. И даже почитания.
Лена моргнула и освободилась.
– Чушь, – выдохнула она. – Ты всем приезжим такое говоришь, чтобы цену себе набить?
Он зло прищурился, но через секунду широко улыбнулся:
– А как же!
Поднялся, прогнулся назад, чтобы размять спину, с хрустом выпрямился и протянул Лене руку. Она недоверчиво посмотрела на его узкую ладонь с длинными пальцами, но взяла. Он помог ей подняться и сказал:
– Ваня. Так меня зовут.
– Младший сын Иван-дурак? – не удержалась от ехидства Лена.
– Единственный. И не Иван, а Ваня.
Развернулся и пошёл к лестнице.
– Что видно из твоего окна? – крикнула вдогонку Лена.
– Небо, – ответил он не оборачиваясь.
– Небо?
– Да, только небо.
С супом не получилось, она не успела. Тётя Руза начала было высказываться о никчёмных девицах, но в этот раз Марина не стала изображать глухонемую, вмешалась. Вывела тётку в коридорчик и там пару минут что-то тихо, сбивчиво объясняла. Наверное, о Лениных красных глазах и отёкшем зарёванном лице.
– Помоги пакеты разобрать, – буркнула тётка, вернувшись в кухню. И на этом всё. Только сопела недовольно. Сопеть ей никто не запретит.
Лена начала складывать продукты в старый холодильник, но не утерпела, достала всё назад и вытерла полки влажными салфетками.
– Чистоплюйка, – надулась тётка.
«Да, я такая, и что?» – подумала Лена. Но промолчала.
А вот Марине, видимо, молчать надоело. Руза требовала, чтобы она срочно готовила обед, потому что кто-то же должен. Марина не спешила – десять минут ничего не решают, а Диник старался, и сейчас ей нужно посмотреть его прописи. Диник предлагал и тёте посмотреть. Тётя отмахивалась и снова наседала со своей готовкой. Марина не соглашалась… Они пререкались, голоса словно ударяли Лену по затылку, да ещё холодильник не закрывался. Лена хлопнула дверцей так, что дрогнули рюмки на полке, и сразу втянула голову в плечи, ожидая упрёков.
Ничего, ноль, не до неё им. Отлично.
Лена не будет привлекать внимание и переждёт ссору на улице. Тем более есть одна вещь, которая её беспокоит.
«Куда ты опять лезешь, мало тебе приключений?» – угрюмо поинтересовался внутренний голос. Но Лена злилась – не на кого-то одного, а на всех сразу. И эта злость требовала выхода. Деятельности. Будто Лена сама себе хозяйка, будто способна управлять своей жизнью.
Она постояла возле квартиры Александры Антоновны, прислушалась. Тихо. Значит, неуёмная старушка не помешает и можно поискать лестницу с драконами. Длинный Ваня не дал по ней подняться, ловко выпроводил в прошлый раз. Почему? Он хитрый, скользкий и что-то скрывает. Что-то важное.
Лена на цыпочках пробралась по узкому проходу и задержалась у почтовых ящиков – разномастные, покорёженные, они лепились к стене без видимого порядка, причём некоторые на такой высоте, что без стремянки не достать. Чокнутый дом, чокнутые ящики.
Теперь за угол, и Лена упрётся в три двери.
Нет, не упрётся.
Она непонимающе смотрела на широкий разлом в полу и переброшенную через него дверцу шкафа. Серьёзно? Ну да, у бабушки Любы похожий шкаф, вон и маленькая замочная скважина есть. Лена помнила его кожей – железный ключик с плоской круглой головкой, его острый край больно впивался в подушечку пальца. Щёлк. И вот у Лениной куклы новое платье, а бабушка верещит, что Лена испортила отрез её похоронного чёрного люрекса.
Нет, дверца шкафа слишком ненадёжная. Да и не нужно Лене на ту сторону, где словно светятся в полумраке белёные стены. Ей бы понять, в каком месте свернула не туда.
Она вернулась назад, то есть попыталась вернуться – проход оказался заложенным большими ноздреватыми кирпичами. Серыми. Раствор между ними был сухим и, если поскрести ногтем, осыпался мелким крошевом. Значит, выход замуровали давно. Но ведь Лена откуда-то пришла… Без паники, это обман, морок, злая шутка. Так не бывает. Умом Лена чётко осознавала это, но чувствовала, как её потряхивает изнутри, – ещё немного, и начнёт вопить. Нельзя. Думай! Чего он хочет, этот подлый дом? Чтобы она прошла дальше?
Она перебежала по дверце шкафа зажмурившись – была уверена, что под ногой затрещит и сломается, но дверца выдержала. А Лена так сильно разогналась, что со всего маху приложилась к стене на той стороне. Отдышалась. Отняла руки от побелки и заметила два отпечатка – её взмокшие ладони оставили тёмные следы.