огда огромные народные массы отворачивались от них. Вот тут-то и всплывали калибаны(1), которых массы тотчас же признавали олицетворением и идолами той животной чувственности, что стала их уделом. Они любили своих идолов, их напыщенность, высокомерие и ненасытность. Искусство, прежде всего кино и большая опера, подготовило почву для их расцвета. Под конец уже не оставалось больше ни пошлости, ни бесстыдства, - --------------------------------------(1) Калибан - герой драмы Шекспира "Буря". ни ужасов, не вызвавших бы бурю восторгов. Если предпоследняя команда предавалась роскоши, порокам, буйствам еще внутри своих резиденций и на закрытых загородных виллах, то последняя вынесла все это на рыночные площади и общественные гуляния, напоказ народу, для услады их глаз. В этом они открыли для себя источник популярности. Удивительным оставалось, что тот же самый народ оказывался в высшей степени критически настроенным, вплоть до пуританства, по отношению к тем, кто наследовал право на особое положение в обществе. Молодой человек в скромном костюме, проезжающий верхом на лошади по Корсо, казался им более заносчивым и высокомерным, чем тот, который ехал мимо них на ста лошадиных силах в роскошном лимузине. Мавретанцы изучили этот антагонизм и рассматривали любое недовольство, какие бы формы и направления оно ни приобретало, как изжившее себя. Задушить его было одной из первейших задач их тренинга. Как только они справились с этим искусом, так на их лицах заиграла улыбка, никогда больше не сходившая с них. Вслед за ней, на более высокой стадии профессионализма, появился непроницаемый взгляд. Однако справедливость требует сказать, что с появлением таких личностей, как Ландфогт и в определенном смысле Дон Педро тоже, положение народных масс значительно улучшилось, если сравнивать его с периодом господства чудовищных диктаторов, чистых выходцев из трудового народа. Конечно, беспомощность осталась, права человека не были восстановлены. Но не стало хотя бы серых армий трудящихся, созываемых под вой сирен или грохот пушек. Им на смену пришли более сытые трудовые прослойки. Опять восстановили частный сектор; даже наблюдался некоторый достаток для всех при огромном изобилии для немногих. Все выглядело как цветочки вдоль тюремной решетки. Бюрократические структуры, такие, как Координатное ведомство или Центральный архив, интеллигентно перестроились под скрытые от глаз организации по контролю и учету, за исключением, правда, полиции. К этому добавилось еще, что техника излучения позволила разукрупнить промышленные районы, сделав возможным получение энергетических мощностей в любом пункте. Таким образом, государственная и частная собственность благотворно разграничили свои сферы: с одной стороны, энергией как централизованный производитель силы, с другой - многочисленные фабрично-заводские и другие промышленные единицы. Теперь в частном секторе абонировали энергию, оставаясь владельцами промышленной и продовольственной продукции, что находило свое выражение и в хождении обеих валют. К монополии на энергетическую мощь была подключена и система налогов - это делало отторгнутые деньги невидимыми. Таким образом, кое-что из сибаритских планов Горного советника было уже в зародыше сформировано. В такой ситуации в борьбе за власть все сводилось уже не столько к теориям, сколько к сильным личностям, борьба велась примитивнее и эмоциональнее.
После того как Луций выполнил свою миссию посла, он занял место напротив Ландфогта. Руками он оперся на головку эфеса. Впрочем, его наверняка просветили в приемной начальника протокола на предмет оружия при нем, да и наблюдали за ним сейчас. Красавицы со стены дарили улыбки. Экран теперь бесшумно светился сразу несколькими квадратами - видны были массы, которые все еще дефилировали перед катафалком, и лагеря, куда сгоняли подозрительных. Ландфогт с благоволением взирал на Луция. - Заверьте Князя в моей признательности за его участие, командор. Нам известны его чувства... - В этом месте он сделал паузу, глазки его оживились, и он добавил: - ...и мы разделяем их. Он любил неясные, поддразнивающие формулировки, допускавшие любое толкование. В данном случае он хотел дать понять, что оценил тактический характер визита, и, возможно, даже больше того - что смерть мессира Гранде ему уж не совсем так некстати. Покушение давало ему хороший повод для разворота своей власти, и, кроме того, он любил замены в верхушке своего аппарата. Несчастные случаи, как этот, избавляли его от необходимости проводить чистки. Не повредит, если во Дворце узнают, что случившееся не только не выбило его из колеи, но и укрепило его власть. Он кивнул печально: - Тяжелая утрата для нас, да и вообще для всех. Будет трудно усмирить народ в его справедливом возмущении. Он взял новую сигару и пододвинул ящичек Луцию. - Некурящий? Жаль. Я включу для вас аэроионизатор. Что вы скажете по поводу моего бункера, командор? - Такое впечатление, что здесь идеально сочетаются комфорт и безопасность. Ландфогт кивнул. Его благоволение возросло. За портьерой кукушка прокуковала полный час. - Правда, несколько тесновато - будуар на броненосце. Mais je ne boude la-dedans(1). Он громко засмеялся, покровительственно и с удовольствием похлопывая по "Приключениям аббата Фанфрелюша ". Потом спросил: - Проконсул уже в городе? - Нет, он все еще в своих садах. Луций заметил, что по лицу Ландфогта пробежала тень. Тот, похоже ожидал, что Князь срочно направился во Дворец. В его отсутствии явно проглядывало величие этого человека. Кто знал, было это его слабостью или силой? Во всяком случае, в этом усматривалось, что он не придал значения происшедшему. Ландфогт отключил аэроионизатор в знак того, что аудиенция окончена. Улыбки красивых женщин на стене застыли в неподвижности и стали похожи на маски. Луций поднялся и поклонился. Ландфогт величественно кивнул ему. Вошла Соня и вывела его из бункера.
Возвратившись к начальнику протокола, Луций осведомился, есть ли уже в ведомстве преемник мессира Гранде. Этому любителю молоденьких мальчиков с характерными вежливыми ужимками, каких Ландфогт предпочитал иметь у себя на дипломатической службе, ничего об этом известно не было. - --------------------------------------(1) Но я не жалуюсь (фр.). - Я хотел бы использовать свой визит для выяснения еще одного обстоятельства, находящегося в ведении полиции. - Va bene(1), если оно не носит принципиального характера. В противном случае вам придется обращаться еще раз, после назначения. Луций колебался. - Речь идет о деле, связанном с парсами. - В таком случае никаких затруднений не предвидится. Я попрошу проводить вас к доктору Беккеру, руководителю отдела, а тем временем доложу ему о вас. Его опять повели по новому лабиринту ходов, до кабинета, на двери которого висела табличка: "Д-р Томас Беккер, отдел "Другие народы"". Помещение было узким, большой письменный стол, заваленный кипами журналов, оставлял свободным только место для прохода. Стены были заняты встроенными полками. В углу стоял старомодный граммофон. На полках в музейном порядке были разложены различные приспособления и оружие. Предметы из дерева, камня, бронзы, костей, слоновой кости были разбросаны повсюду, словно детские игрушки, - на книгах и бумагах. Это вносило сильную струю в общую атмосферу кабинета. Складывалось впечатление, что это тихий рабочий кабинет ученого-этнолога, занятого своим любимым делом. Однако вид этих странных фетишизированных предметов был пугающим, и не только из-за того, что игрушки носили магический характер. Чувствовалось также, что в них нашел свое отражение острый, незаурядный ум. Кабинет походил на - --------------------------------------(1) Да, пожалуйста! (итал.). хранилище черепов. По-видимому, коллекционирование голов входило в узкую специализацию доктора Беккера. Ведь препарируют же их в одних регионах в качестве военных трофеев, а в других - с целью культового идолопоклонства предкам. В этом кабинете мумифицированные и отбеленные черепа были искусно украшены драгоценными камнями и разрисованы цветными линиями. У некоторых из них глазницы были заполнены ракушками или перламутровыми кружками. В углу висела связка голов в натуральную величину - из бассейна Амазонки; все они были сплетены в одну связку за волосы, как головки высушенного лука. Луция пробирала дрожь в этом кабинете охотника за черепами. Он чувствовал, что находится в таком месте, где наука совершенно откровенно становится опасной - делается средством в руках полиции. Строгие прямые линии Координатного ведомства приняли здесь форму крюка и петли. Девиз "Знание - сила" старого Фрэнсиса Бэкона упрощался здесь до лозунга "Знание - убийство". И сам покой в этом помещении был только кажущимся. Доктор Беккер, казалось, был погружен в своего рода подведение итогов; кипы перфорированных карточек, на которые он ставил красными чернилами маленькие значки, грудами росли на его рабочем месте. Он поднял голову, как человек, у которого совсем нет времени, и указал на второй стул рядом с собой. Луций сел и посмотрел на ученого, одетого в неброский серый мундир, похожий скорее на домашнюю куртку. Узкий высокий лоб с лысым черепом и венчиком рыжих волос и голубые глаза, остро сходящиеся на собеседнике, были ему знакомы. Это обстоятельство оказалось весьма кстати, больше даже, чем от него можно было ожидать. - Недавно я имел удовольствие слышать вашу беседу с профессором Орелли об одном диковинном острове, о котором он вам рассказывал. Доктор тщательно придавил свои карточки резной костью и кивнул: - Да, я припоминаю. Вы завтракали на "Голубом авизо" за нашим столом. Такая поездка - одно удовольствие. В воздухе так и носится дух Гесперид. Он еще добавил, словно хотел подчеркнуть разницу между ними: - Орелли - старый друг студенческих лет, товарищ по Нео-Боруссии. Он указал при этом на ленточку, выглядывавшую из-под расстегнутого мундира. Потом продолжил: - Мы ценим его научные сообщения, всегда вызывающие интерес, хотя они и нуждаются в научном контроле. Это был пинок в сторону Академии. - В по