Он прижался лбом к рыжему боку. Спросил тихо:
— Что мне делать?
— Как что? Седлать надо. — Мажит стоял рядом. Чёрные глаза его озорно сверкали из-под бараньей шапки. — Уходить надо, Педар-ага. Неспокойно вокруг.
Мажит держал в руках седло и сбрую Тумана.
— Надо торопиться, — повторил он. — Духи гор гневаются, а наш путь пролегает через страшные теснины. Там камни катятся с гор, сметая всё на своём пути, там реки выходят из берегов... — так приговаривал он, взнуздывая ишака.
— Ты ходил за стену? — осторожно спросил Фёдор.
— За стеной много людей, — охотно ответил Мажит. — Они прячутся в том сосновом лесу, через который мы прошли вчера. Я говорил с ними. Они держат путь к Цейскому ущелью. Хотят пройти его, пока Цейлон не вышел из берегов.
— Кто эти люди? Ты знаешь их?
— Я знаю их, а они знают меня. Звали с собой, но я отказался.
Фёдор уставился на аккинского грамотея в немом изумлении.
— Зачем так смотришь, Педар-ага? Разве русский командир в Дарьяле не говорил тебе, что дорога к Коби непроходима, что там повсюду царствует чума и бесчинствуют шайки наймитов Мустафы? Там, в лесу, — мирные торговцы. Они боятся Йовты, они боятся Ярмула, они боятся попасть, как это у вас говорят, между молотом и наковальней. Гнев горных духов можно отвратить усердной молитвой. Набег шайки голодных волков можно отвратить, только убив их. А эти люди не хотят убивать. Они не воины, а торговцы. Мы совершили намаз и теперь надеемся благополучно миновать Цей.
Однако Аймани не спешила трогаться в путь. Видимо, она не верила в чудодейственную силу молитв.
— Ещё не время, — твердила она целый день. А под вечер объявила, что снова намерена ночевать в покинутом поселении.
— Моя сестра умеет говорить с духами гор. Урхур и Товриаг отвечают ей, если она спрашивает их... — бормотал Мажит, помешивая в котелке варево, щедро сдобренное горными травами.
— Довольно, грамотей, кормить меня детскими байками и дурман-травой. — Фёдор в сердцах сплюнул, зарядил ружьё, оба пистолета и отправился в лес торговцев повидать и мяса свежего добыть.
Хвойный дух и бешеная скачка изгнали из его груди ночные страхи и тяжёлые сомнения. Охота оказалась удачной: пара зайцев и случайно подвернувшийся Соколику под копыта телёнок оленя, совсем юный несмышлёныш, утолили охотничий азарт казака.
Он спустился вниз по горе до самого дна ущелья. Там через частокол сосновых стволов он увидел реку. Вчера ещё игривый Мамисондон кипел и пенился огромными валами. Река, яростно рыча, несла вниз по ущелью расщеплённые стволы, катила камни, остервенело билась в берега, покушаясь на новые жертвы. Фёдор стоял на берегу до сумерек, наблюдая, как стремительно прибывает вода в реке. Потом долго кружил по лесу, вернулся к месту стоянки глубокой ночью. Никаких следов купеческих караванов, равно как и прочих свидетельств присутствия людей в этих местах, он не обнаружил.
Аймани встретила его отрешённым взглядом и миской горячей похлёбки.
— Ложитесь спать, — бросил он. — Первым стану дежурить я.
Она сделала вид, что не замечает его гнев. Улеглась покорно, накрылась плащом с головой. А он ещё добрую половину ночи, сопутствуемый печальным Ушаном, обыскивал древние руины в надежде, если уж не найти верные следы Гасана-аги, то хотя бы вернуть утраченный покой.
Аймани покинула их, по своему обыкновению, не прощаясь. Фёдор проснулся поздним утром, разбуженный отвратительным смрадом палёной шерсти. Соколика и Тумана он нашёл уже осёдланными, а Мажита готовым к дальней дороге. Его давешнюю богатую добычу аккинский грамотей умело освежевал, засолил, сложил в седельные сумки. В весёлом костре догорали шкурки убитых животных.
— Я смотрю — ты вовсе перестал таиться, грамотей. Огонь возжёг до небес, шкуры запалил. Неужто и волков не боишься?
— Чего бояться? — смиренно ответил Мажит. — Люди ушли из этих мест. Караван тронулся ещё вчера, волки последовали за ним.
Фёдор двигался быстро, надеясь до темна вступить в Цейское ущелье. Соколик перебирал стройными ногами, оставляя позади изумрудные луга, обжитые лишайниками обломки скал, небольшие рощицы поникших от сырости дерев. Неутомимый Туман следовал за ним. Скоро им начали встречаться прибитые холодным дождём клоки потемневшей овечьей шерсти — метки, оставленные Аймани. Время от времени Фёдор пускал коня рысью, уходил вперёд, теряя Мажита и Тумана из вида. Кружил, высматривая знаки на одиноких валунах, в прибитой дождём траве, в зарослях горной полыни. Он возвращался к Мажиту, пускал коня шагом, вслушивался в заунывное звучание чуждых его уху песен.
Наконец они вышли на древнюю дорогу — поросшую травой узкую колею. Проложенная неизвестными строителями в незапамятные времена, она коричневой ящерицей взбиралась по боку пологой горы к самой её вершине, чтобы потом сбежать вниз по противоположному склону и вывести путника к подножию следующей горы.
— Пойдём по ней, — твёрдо заявил Мажит и, не дожидаясь одобрения Фёдора, пустил Тумана вверх по склону горы.
И снова они карабкались вверх, преодолевая бурные потоки, обходили отвесные скальные выступы, мокли, мёрзли, выбивались из сил.
Они падали возле чахлого костерка, едва успев расседлать коней и утолив кое-как голод. А с рассветом снова пускались в путь от одной переправы к другой, обходя осыпи, продираясь через непроходимые заросли рододендронов, вскачь или украдкой пересекая обнажённые вершины невысоких гор.
Метки Аймани стали встречаться чаще. Фёдору не составляло труда отыскивать их среди камней или на ветвях, словно феи горных ручьёв нашёптывали ему. Он так верно шёл по следу аккинской колдуньи, словно горные духи — её братья вели под уздцы Соколика, задавая нужное направление.
Аймани встретила их у входа в Цейскую теснину, в том месте, где сколы гор стали неумолимо крутыми, где их вершины надёжно спрятались в густом тумане. Слева и справа от них возвышались серые стены утёсов все в пятнах жёлто-розовой камнеломки и голубоватого лишайника. Прямо у их ног ревел в исступлённом бешенстве дикий Цейдон. Она сидела на обломке скалы, откинув за спину башлык, отжимала мокрые волосы. Плащ повис на её плечах мокрыми лохмотьями. Лук с оборванной тетивой лежал рядом, возле её ног.
— Что случилось, Аймани? — тревожно спросил Фёдор.
— Обвал, — нехотя ответила она. — Я шла по следам каравана. Дюжина простаков надеялись в такую погоду перевалить Сказский перевал. Соль тащили в Грузию... Соль да золотую казну. Теперь грозный Адай похоронил всех вместе с их богатством. Вперёд дороги нет. Нам не пройти вдоль реки. Надо лезь на гору.
Фёдор поднял голову, посмотрел на теряющийся в сыром тумане склон.
— С конём там не пройти.
— Если пройти немного вперёд, — она махнула израненной рукой, — можно дойти до моста. Перейти по нему, пока ещё Цейдон милостив к нам. На той стороне ущелья есть тропа. Я видела — она пока цела. Смотри, смотри: вода всё прибывает! Поспешим!
Она подхватила лук, побежала по скользким камням. Фёдор потянул Соколика следом.
— Зачем же мы ждали целый день? Зачем не вышли вчера? — он старался перекричать рёв Цейлона. Казалось, Аймани не слышит его упрёков. Она бежала вперёд, не останавливаясь. Обернулась уже у самого моста — хрупкого сооружения из жердин, скреплённых старой пеньковой верёвкой. Сразу за мостом, по эту стону Цейдона, начинался обвал. Груды камней вперемешку с рыжей грязью наполовину перегородили русло Цейдона, скрыв под собой и древнюю тропу, в всех, кто имел несчастье быть на ней в тот страшный миг. Фёдор всматривался в нагромождение камней: не сдвинется ли валун, не зашевелится ли рыжая, пропитанная влагой почва? Был ли суровый Адай милостив к ним? Сразу ли убил?
— Не думай о них! — крикнула Аймани, угадав его мысли. — Нам надо перебежать мост!
— По такому мосту с конём не пройти!
Тем временем Мажит нагнал их. Аккинский грамотей ступил на ветхий мост, не покидая седла Тумана. Как во сне, Фёдор видел белёсую кисточку на кончике хвоста невозмутимого сына гор. Фёдору чудилось, будто и сквозь оглушительный вой Цейдона он слышит тягучую, как горный мёд, песню о двух побратимах, отправившихся за море сватать невесту. Фёдору казалось, что широкие копыта ишака ступают не по решету почерневших от времени жердин, а по облакам серебристых брызг, что вздымает в воздух обезумевший от гнева Цейдон.
— Смотри! — Аймани из всех сил старалась перекричать вой беснующейся реки. — Он перешёл, и ты перейдёшь!
— Ну что, Соколик? — Фёдор погладил белую звезду на лбу скакуна. — Я перейду один, а ты ступай за мной. Хорошо?
— Нет! Не так! — не унималась Аймани. — Не оставляй коня одного на мосту, иначе горные духи заберут его себе.
— Дура! — не сдержался казак. — Мост не выдержит нас двоих!
Аймани подошла к нему вплотную, впилась в лицо синим взглядом.
— Вспомни, как тонул в Тереке твой старший брат. Сколько тебе было лет тогда?
— Думаю, не больше десяти... А откуда ты...
— Он хорошо умел плавать? Да?
— Конечно. Не раз переплывал Терек даже по весне в половодье, даже водки выпив изрядно, достигал дальнего берега. Но в тот раз не ведаю, что случилось. Он начала тонуть, а я на берегу стоял. Молился сначала, а потом со страху сам в воду сиганул. Эх, о чём я думал тогда? Как сам-то выжил — не пойму, но брата вытащил. Но откуда ты...
— Вера спасла твоего брата, вера продлила его жизнь. Вспомни Терек, вспомни ваш перевоз. Конец лета, речка обмелела, притихла на время, до осенних дождей...
Отец Фёдора не считался в их станице завидным женихом. Младенческая хворь искривила его ноги, скрючила пальцы на руках, сделала непослушным язык. С годами неукротимый Ромкин дух и неустанные заботы его матери-вдовы помогли превозмочь хвори. К двадцати годам Ромка стал садиться в седло. Сначала на старого пегого мерина взбирался с огромным трудом, сжимая зубами узду. Потом пересел на смирную пегую кобылу. Да так потом и не вылезал из седла. Даже на старости лет, проживая за печью на попечении жены и старших дочерей, до храма Божьего пешком никогда не ходил, всё верхами добирался, положив ивовый посох поперёк седла.