Суворов читал, и лицо его светлело. В документе излагалась просьба о прекращении войны и заключении мира.
— Виват! — воскликнул полководец. — Виват! Пусть меж нами будет вечный мир! Мы не рождены врагами, а потому я складываю оружие, чтобы не проливать кровь наших народов.
Сказав это, Суворов сорвал с себя саблю и отбросил её прочь. Поляки, не ожидавшие такого приёма, застыли в изумлении. Грозный полководец явился пред ними совсем иным человеком, чем он им представлялся.
А Суворов меж тем, обернувшись к кибитке, звал ординарца:
— Подать сюда вина! Да скоро!
Нашлась только бутыль крепчайшей водки, которую втайне хранил запасливый ординарец. И ещё он подал полкаравая ситного.
— За благородство польского народа! За вечный меж нами мир! — провозгласил тост Александр Васильевич.
Прерванный поход
В конце 1794 года по возвращении из Польши Николай Раевский получил продолжительный отпуск для устройства семейных дел.
Энергичная и деятельная Екатерина Николаевна приложила немало старания, чтобы женить своего первенца на дочери главного библиотекаря императорской дворцовой библиотеки Константинова. Это был умный, образованный человек, грек по происхождению. Его женой была единственная дочь известного российского учёного Михаила Васильевича Ломоносова.
Жена молодого двадцатитрёхлетнего полковника Софья Алексеевна Константинова приходилась знаменитому Ломоносову внучкой.
Сыграв в Петербурге свадьбу, молодожёны в начале лета уехали на Кавказ. Незадолго перед этим Нижегородский драгунский полк направили в крепость Георгиевск, находившуюся в тридцати вёрстах от Пятигорска.
Крепость была знаменита тем, что в 1783 году в ней был подписан договор о принятии грузинского царства под высокий протекторат России.
Вблизи крепости позже возник город Екатериноград — место пребывания наместника Кавказа Павла Сергеевича Потёмкина — двоюродного брата всесильного светлейшего князя Григория Александровича Потёмкина. Имея такого покровителя, наместник чувствовал себя настоящим хозяином края и позволял себе многое.
Новый город находился у слияния реки Малки с Тереком. В недалёком прошлом это была заурядная станица Екатерининская, но, желая польстить императрице, генерал-губернатор переименовал её в город со столь пышным названием — Екатериноград.
Через год в нём вырос двухэтажный дворец, в отдалении в строгом порядке появились кирпичные и деревянные строения воинских и гражданских учреждений; ещё дальше — казармы для солдат и дома чиновников. При выезде из города возвышалась массивная триумфальная арка с надписью «Дорога на Кавказ». Именно отсюда начиналась дорога через Крестовый перевал в Тифлис.
Это был первый путь, проложенный восемьюстами солдат через Главный Кавказский хребет. Он был настолько удобный, что Потёмкин без затруднения одолел его восьмериком в обычной коляске.
При этом царском наместнике Екатерины были учреждены из бывших крепостей первые кавказские города: Кизляр, Моздок, Екатериноград, Ставрополь, Георгиевск. Генерал Павел Потёмкин вызвал на Кавказ немецких колонистов, чтобы с их помощью устроить заводы для шелководства и виноделия и дать сельскому хозяйству Кавказа более широкое и правильное развитие.
Действия кавказского наместника явно пришлись по душе императрице. Она пожаловала ему в чине генерал-поручика ленту Святого Владимира 1-й степени, бриллиантовую табакерку со своим портретом и ещё шесть тысяч рублей звонкой монетой.
В 1787 году Потёмкина направили в Дунайскую армию, и вскоре на его место назначили генерал-аншефа Ивана Васильевича Гудовича.
Кроме крепости Георгиевск, Нижегородский драгунский полк размещался в станице Прохладной. На Тереке было неспокойно: приходилось довольно часто предпринимать вылазки против местных чеченских банд.
В один из летних дней 1795 года во дворец грузинского царя Ираклия примчался гонец из соседнего княжества. Его, уставшего, с лихорадочным блеском глаз, провели в зал, где царь обычно принимал просителей.
Приблизившись к Ираклию, гонец упал на колени.
— Ты кто? — спросил встревоженный грузин. — С чем прибыл?
— Я из Карабаха, от Ибрагим-хана. Мой господин повелел передать, что у границ Карабаха появилось иранское войско, — отвечал гонец. — Сказывают, будто бы иранский хан Ага-Мохаммед намерен вести войска на Тифлис. Мой господин велел предупредить тебя об опасности.
Более тридцати лет Ираклий правил княжеством Восточной Грузии. Опытный политик и дипломат, он установил добрые отношения с соседними ханствами: Карабахским, Талышским, Эриванским. Их правители клятвенно пообещали оказывать в трудный час поддержку в войне против Персии. На свою сторону Ираклий пытался привлечь и дербентско-кубинского хана Шейха-Али, но тот, боясь персидского владыки, хитрил, отделывался от переговоров пустыми обещаниями.
Выслушав гонца, Ираклий поднялся с кресла. Ему было за семьдесят, он был среднего роста, с седой патриаршей бородой. Подойдя к гонцу, царь уставился на него тяжёлым испытующим взглядом. Тот продолжил:
— Войско ведёт сам Ага-Мохаммед, его полчища неисчислимы. Они вторглись на нашу землю, и народ уже проливает кровь.
— Ещё что известно?
— Я знаю, что Ага-Мохаммед деспот, свирепый человек. Он уничтожает всё на своём пути: сжигает селения, женщин и детей угоняет в рабство. Его нельзя остановить, его можно одолеть, если объединиться…
— Не тебе меня поучать, — оборвал гонца Ираклий.
Жестокость персидского владыки была ему известна. Сын влиятельного в Персии хана, Ага ещё мальчиком попал в заложники к врагу отца. Застав однажды Агу в своём гареме с одной из наложниц, тот приказал оскопить его.
Проявленное зверство оставило у юноши след на всю жизнь: он стал нетерпим, безжалостен, мстителен. Не проходило дня, чтобы он не сделал ближним неприятности. Даже добрые советы он воспринимал с подозрением и обидой.
Однажды он попытался бежать от хозяина-хана, но его поймали, наказали и предупредили, что в следующий раз ему выколют глаза.
Узнав о глумлении над сыном, отец Аги поклялся жестоко отомстить, но вскоре сам был отравлен.
Ага сделал вид, что смирился со своей участью, ударился в религию и послушание. Читал священные книги, выучил суры Корана, старательно и подолгу молился, вёл душеспасительные беседы. Даже совершил хадж[9] в далёкую святую Мекку.
По возвращении у него возник тайный замысел стать властелином Персии. Прошли долгие годы беспощадной борьбы, насилий и подкупов, пока план не осуществился.
И вот его враги повержены, стёрты с лица земли. Упоенный долго ожидаемой победой и властью, стоит он, скопец Ага-Мохаммед, в окружении верных служителей. Перед ним на центральной площади Тегерана дворец недавнего смертельного соперника.
— Сделано ли, как я повелел? — потребовал он женским голосом.
— Можно ли ослушаться, луноликий! — послышалось в ответ.
Стоявшие с лопатами и заступами слуги бросились к парадным ступеням, выворотили плиты, и под ними открылась яма.
— Бросайте в неё грязную собаку!
С подкатившей повозки стащили труп недавнего персидского владыки. От него исходило зловоние.
— Вы чувствуете, как смердит мой враг? Только падаль так может вонять!
Труп сбросили в яму, засыпали землёй, сверху уложили плиты.
— Вот где место моего врага. Я отомстил ему! Теперь каждый раз я буду попирать ногами его смердящий прах.
Семеня, скопец ступил на плиты и стал их топтать.
— Вот так!.. Вот так его!.. — брызгал он слюной в диком упоении.
А потом к его ногам уложили тяжёлые кожаные сумы. Один из ханов, поклонившись в ноги, доложил:
— Мы рассчитались с врагами, как ты повелел.
Он раскрыл клапаны сум, и там холодно блеснуло что-то осклизлое.
— Сколько же здесь? — указал скопец перстом.
— Двадцать тысяч пар, мой повелитель. Твои враги теперь бессильны. Они слепы, их глаза перед тобой…
Персидский владыка Ага-Мохаммед собрал восьмидесятитысячную армию и вторгся в пределы кавказских княжеств, сея у народа страх и ужас. А 11 сентября его орды ворвались в Тифлис.
Город запылал огнём, отовсюду неслись истошные крики, жителей охватила паника. За восемь дней жилища города превратились в руины и пепел. Завершив своё чёрное дело в грузинской столице, беснующиеся отряды переметнулись в другие районы Закавказья.
Грузинский царь Ираклий и кавказские князья обратились к России за помощью. Екатерина не стала возражать.
За план разгрома персидских полчищ сел фаворит престарелой российской императрицы Платон Зубов. Стремясь упрочить своё положение первого в правительстве лица, он попытался придать замыслу масштабность и грандиозность.
— Этим походом, матушка, — докладывал он Екатерине, — мы без труда низвергнем Персию, а заодно и Турцию. Непременно вынудим их владык пасть к вашим стопам. А сделаем вот как. Из Кизляра наша армия пойдёт главными силами вдоль моря на Дербент. Оттуда — на Баку, Шушу и затвердит их за собой. Когда разгромим кровожадного Агу и захватим торговые пункты, вся торговля с Индией и Турцией окажется в наших руках. Но это ещё не всё. После того как проникнем в самую сердцевину Персии и низвергнем её, армия повернёт к Константинополю. Пред нашей грозной силой, матушка, туркам не устоять, и мы последуем к проливам. А навстречу ей прямиком чрез Балканы двинется наша Молдавская армия. Она тоже устремится к проливам. Константинополю возникнет угроза с двух сторон. Сможет ли он удержаться против подобного манёвра? Вряд ли…
— Ну уж, Платон Александрович, ты замахнулся, — с недоверием сказала Екатерина. Умная и проницательная, она и в свои шестьдесят шесть лет не теряла трезвость рассудка. Правда, вспыхнувшее чувство к молодому и пылкому фавориту несколько пригасило его. — Не в тягость ли сие будет для России?
— Ничего, матушка, поднатужимся, зато потом всё окупится. Но ведь это ещё не всё. Соизвольте выслушать до конца.