Так же серо было небо, и туман клубился шапкой над Дудергофом, скрывая его леса и дачи. Сзади валика длинной пёстрой лентой на зелёном лугу стояли полки кавалерии. Белой широкой полосой лежала кирасирская дивизия, три пятна — красное, синее и малиновое — обозначали казаков, а левее тёмная вторая дивизия заканчивалась пёстрым белым с красным пятном гусарского полка. У самой Лабораторной рощи, хмурой, набухшей от дождя, стояли пушки и видны были всадники конных батарей.
Равнялись последний раз. Проверяли по шнуру носки. Бегом разбежались по местам жалонёры и пешие линейные кавалерии сели на лошадей...
Подле валика на стульях и скамейках, ещё с раннего утра, принесённые денщиками, сидели и стояли зрители, больше дамы и барышни, дети, офицеры штабов, изредка виднелась хорошо одетая штатская фигура, умилённо смотревшая на войска. Все лица были повёрнуты в сторону Красного Села. Туда же смотрел, небрежно сидя на коне с обнажённой шашкой в руке, великий князь Владимир Александрович и разговаривал громким голосом, звучавшим на всё поле, со своим начальником штаба, статным, седым, стройным генералом.
— Едет, ваше высочество, — почтительно прервал его начальник штаба, указывая глазами на Красное Село.
Оттуда вылетела тройка и быстро приближалась к пёстрой группе, стоявшей между народом и Красным Селом. Там была свита, лошадь государя и коляска императрицы.
Великий князь нахмурился и посмотрел на Дудергоф. Из серых туч ясно отделилась его косматая, покрытая елями, соснами и орехом вершина, и ветер рвал в клочья туманы рад ним, и обнажились верхние дачи. Внизу отчётливо стали видны павильоны и галерея татарского ресторана. Но солнца не было.
Коляска подлетела к свите и остановилась. Великий князь посмотрел на часы. Было без двух минут одиннадцать.
— Точен, — сказал он начальнику штаба, — как отец, как лёд...
Он незаметно, мелким крестом перекрестился. Волнение Отразилось на его красивом холёном лице.
— Па-гад! Сми-гно! — скомандовал он. — Батальоны, на пле-чо!
И точно ёж поднялся над бурым мокрым полем: пехота ощетинилась штыками.
— По полкам, слу-шай, на ка-га-аул!.. — Великий князь поднял свою рослую лошадь в галоп и тяжело поскакал навстречу государю.
Нарушая общую тишину резкими отрывистыми звуками, играли гвардейский поход трубачи собственного его величества конвоя. Государь поздоровался с казаками, и «ура!» вспыхнуло на правом фланге. Государь подъезжал к полку военных училищ. Полк вздрогнул двумя резкими толчками, юнкера взяли на караул, и тысяча молодых лиц повернулась в сторону государя.
Впереди свиты на небольшой серой арабской лошади с тёмной мордой, с которой умно смотрели большие чёрные глаза, накрытой громадным тёмно-синим вальтрапом, расшитым золотом, легко и грациозно сидел государь. Красная гусарская фуражка была надета слегка набок. Из-под чёрного козырька приветливо смотрели серые глаза, алый доломан был расшит золотыми шнурами, на лакированных сапогах ярко блестели розетки, и чуть звенела шпора.
— Здравствуйте, господа! — раздался отчётливый голос, и из тысячи молодых грудей исторгся восторженный выкрик, шедший от самого сердца.
И сейчас же величественные плавные звуки русского гимна полились на фланге и слились с ликующим юным «ура!». В ту же минуту яркий солнечный луч блеснул на алой фуражке и залил царственного всадника, свиту и коляску, запряжённую четвёркой белых лошадей, в которой в белых платьях сидели обе императрицы.
Природа точно ждала этого могучего крика «ура!», этого властного, твёрдой молитвой звучащего гимна, чтобы начать свою работу. Невидимый ветер рвал на клочья серый туман, и наверху ослепительно горело точно омытое вчерашним дождём солнце, на синем небе показались мягкие пушистые барашки. Чудо свершилось.
Помазанник Божий явился во всей своей славе и красоте, сказочно красивый, на сером арабском коне, смотревшим как-то особенно умно, выступавшем как-то особенно легко и горделиво. Сказка о великом и далёком царе раскрылась перед солдатами и народом, и они видели эту сказку...
Полубог был перед народом, и земные мысли отлетали от людей и чувствовалась близость к небу. Парили сердца...»
...Учёба в Николаевской академии шла размеренным, привычным ходом. Поручик Николай Юденич и его сокурсники быстро поняли, что поблажек никому не будет.
После каждой переходной сессии количество слушателей на курсе уменьшалось на два-три десятка человек. Потерпевших фиаско на годовых экзаменах отправляли назад в полки. Тех, кто пытался хитрить и «болеть», тоже ожидала подобная участь. Для проверки основательности рапорта о болезни на квартиру офицера-слушателя обыкновенно высылался академический военный врач.
В стенах академии самым тщательнейшим образом изучались тактика, стратегия, работа с картами, новые виды отечественного и иностранного вооружения (прежде всего новейшие артиллерийские системы), армии ведущих мировых держав, военно-административное дело, основные законы войны.
По поводу принципа неизменности основных законов войны в стенах академии среди слушателей-генштабистов долгие годы ходило стихотворение неизвестного автора, вероятно из числа своих же офицеров:
Сражался голый троглодит,
Как грубым свойственно натурам,
Теперь же просвещённый Бритт
Трепещет в хаки перед Буром.
Но англичанин и дикарь
Хранят все свойства человека:
Как били морду прежде, встарь,
Так будут бить её до века...
Поручик лейб-гвардии Юденич закончил Николаевскую академию Генерального штаба в 1887 году более чем успешно — по первому разряду. Он получил право носить на мундире академический знак в неполные двадцать пять лет. Уже одно это стало лучшей характеристикой офицера. Теперь его начальник мог поручиться за то, что такой выпускник академии был вполне подготовлен к исполнению любого Порученного дела с усердием и настойчивостью. Иных офицеров из стен знаменитого в русской армии дома в два этажа на Английской набережной Невы не выпускали.
Окончание академии по первому разряду значило очень много. Результатом выпускных экзаменов стало причисление Юденича к офицерскому корпусу Генерального штаба, то есть к элитной по знаниям, перспективности и положению части офицеров Российской Императорской армии и флота.
Николаевская академия Генерального штаба давала не только прекрасные знания военного дела, но и отличную перспективу на будущее. Но Николай Николаевич был склонен верить словам своего будущего соратника А.И. Деникина, с которым сошёлся в годы Русско-японской войны:
— Академия Генерального штаба даёт метод к познанию военного дела, но главный учитель всё-таки жизнь...
Всё же факт остаётся фактом: в годы Первой мировой войны выпускники Академии Генерального штаба занимали подавляющее большинство высших командных должностей в Русской армии. Академистами были каждый четвёртый командир полка, более двух третей начальников пехотных и кавалерийских дивизий, 62% корпусных командиров...
Выпускник академии Юденич получает очередное звание — капитана. Он назначается старшим адъютантом штаба 14-го армейского корпуса Варшавского военного округа. Здесь гвардейский офицер приобретает хороший опыт штабной работы по организации военного управления. К тому же округ был приграничным, а не внутренним.
В военном министерстве уже взяли на заметку перспективного пехотного офицера и не давали ему, ради его же служебного роста, долго засиживаться на одном месте и в одной должности. Уже в 1889 году он назначается командиром роты родного ему лейб-гвардии Литовского полка.
Литовцы входили в состав 3-й Гвардейской пехотной дивизии и вместе с полками лейб-гвардии — Кексгольмским императора австрийского, Санкт-Петербургским короля Фридриха-Вильгельма III и Волынским вместе с дивизионной артиллерийской бригадой располагались в столице Царства Польского. В Варшавском гарнизоне квартировалась ещё и Отдельная гвардейская кавалерийская бригада — лейб-гвардии 2-й Уланский Его Величества и Гродненский гусарский полки с конно-артиллерийской батареей.
После большого города с европейской цивилизацией, каким являлась Варшава, Юденич вновь оказывается на Востоке, в хорошо знакомом Туркестане и южном Казахстане. Он получает в январе 1892 года назначение старшим адъютантом штаба Туркестанского военного округа и оказывается в крае оазисов, пустынь и гор, которому отдаст пятнадцать лет своей жизни.
Через четыре года Юденич становится штаб-офицером при управлении 1-й Туркестанской стрелковой бригады, которая в случае войны развёртывалась в стрелковую дивизию. Он успевает за это время пройти цензовое командование пехотным батальоном. Продолжительная штабная работа дала основательный опыт организации армейской службы, руководства войсками на полевых учениях и в условиях гарнизонной жизни.
Юденич успешно, то есть своевременно по выслуге положенных лет, продвигается по служебной лестнице. В1892 году он получает звание подполковника (майорского звания в русской армии в то время не было), а ещё через четыре года становится полковником — в тридцать четыре года благодаря своим несомненным командирским способностям и знаниям, полученным в Николаевской академии Генерального Штаба.
Теперь перед офицером корпуса генштабистов открывался прямой путь к генеральскому чину. Не хватало лишь боевого опыта и орденских наград за войну. Не столь важно за какую — но обязательно за войну, за доблесть, проявленную за «Веру, Царя и Отечество».
Сослуживец Юденича по Варшавскому военному округу Д.В. Филатьев, позже генерал-лейтенант, вспоминал о чертах характера тридцатилетнего Николая Николаевича:
«Прямота и даже резкость суждений, определённость решений и твёрдость в отстаивании своего мнения, полное отсутствие склонности к каким-либо компромиссам».
Хорошо известно, что мечтой едва ли не каждого офицера, поднимавшегося по служебной лестнице, было командование полком. Полк — пехотный или кавалерийский — являлся самостоятельной боевой единицей любой армии, в том числе и русской. Именно на этом оселке шло познание командирской личности.