Генеральная репетиция — страница 5 из 46

БАЛЛАДА О СОЗНАТЕЛЬНОСТИ(Подражание Д. Хармсу)

Э. Канделю

Егор Петрович Мальцев

Хворает, и всерьез:

Уходит жизнь из пальцев,

Уходит из желез.

Из прочих членов тоже

Уходит жизнь его,

И вскорости, похоже,

Не будет ничего.

Когда нагрянет свора

Савеловских родных,

То что же от Егора

Останется для них?

Останется пальтишко,

Подушка, чтобы спать,

И книжка, и сберкнижка

На девять двадцать пять.

И таз, и две кастрюли,

И рваный подписной,

Просроченный в июле

Единый проездной.

И все. И нет Егора!

Был человек и нет!

И мы об этом скоро

Узнаем из газет.

Пьют газировку дети

И пончики едят,

Ему ж при диабете

Все это — чистый яд!

Вот спит Егор в постели,

Почти что невесом,

И дышит еле-еле,

И смотрит дивный сон…

В большом красивом зале,

Резону вопреки,

Лежит Егор, а сзади

Знамена и венки,

И алым светом залит

Большой его портрет,

Но сам Егор не знает,

Живой он или нет.

Он смаргивает мошек,

Как смаргивал живой,

Но он вращать не может

При этом головой.

И дух по залу спертый,

Как в общей душевой,

И он скорее мертвый,

Чем все-таки живой.

Но хором над Егором

Краснознаменный хор

Краснознаменным хором

Поет: «Вставай, Егор!

Вставай, Егор Петрович,

Во всю свою длину,

Давай, Егор Петрович,

Не подводи страну!

Центральная газета

Оповестила свет,

Что больше диабета

В стране Советской нет!

Пойми, что с этим, кореш,

Нельзя озорничать,

Пойми, что ты позоришь

 Родимую печать».

И сел товарищ Мальцев,

Услышав эту речь,

И жизнь его из пальцев

Не стала больше течь.

Егор трусы стирает,

Он койку застелил,

И тает, тает, тает

В крови холестерин…

По площади по Трубной

Идет он, милый друг,

И все ему доступно,

Что видит он вокруг!

Доступно кушать сласти

И газировку пить,

Лишь при Советской власти

Такое может быть!

(1967)

ПЕСНЯ-БАЛЛАДА ПРО ГЕНЕРАЛЬСКУЮ ДОЧЬ

Он был титулярный советник,

Она генеральская дочь…

Постелилась я и в печь — уголек…

Накрошила огурцов и мясца.

А он явился, ноги вынул и лег:

У мадам у его — месяца.

А он и рад тому, сучок, он и рад,

Скушал водочки и в сон наповал!..

А там — в России — где-то есть Ленинград,

А в Ленинграде том — Обводный канал.

А там мамынька жила с папонькой,

Называли меня «лапонькой»,

Не считали меня лишнею,

Да им дали обоим высшую!

Ой, Караганда ты Караганда!

Ты угольком даешь на-гора года!

Дала двадцать лет, дала тридцать лет,

А что с чужим живу — так своего-то нет!

Кара-ган-да…

А он, сучок, из гулевых шоферов,

Он барыга, и калымщик, и жмот,

Он на торговской дает будь здоров —

Где за рупь, а где какую прижмет!

Подвозил он меня раз в гастроном,

Даже слова не сказал, как полез,

Я бы в крик, да на стекле ветровом

Он картиночку приклеил, подлец!

А на картиночке — площадь с садиком,

А перед ней камень с Медным всадником,

А тридцать лет назад я с мамой в том саду

Ой, не хочу про то, а то я выть пойду!

Ой, Караганда ты Караганда!

Ты мать и мачеха, для кого когда,

А для меня была так завсегда нежна,

Что я самой себе стала не нужна!

Кара-ган-да!

Он проснулся, закурил «Беломор»,

Взял пинжак, где у него кошелек,

И прошлепал босиком в колидор,

А вернулся — и обратно залег.

Он сопит, а я сижу у огня,

Режу меленько на водку лучок,

А ведь все-тки он жалеет меня,

Все-тки ходит, все-тки дышит, сучок!

А и спи, проспись ты, мое золотце,

А слезы — что ж, от слез — хлеб не солится,

А что мадам его крутит мордою,

Так мне плевать на то, я не гордая…

Ой, Караганда ты Караганда!

Если тут горда, так и на кой годна!

Хлеб насущный наш дай нам, Боже, днесь,

А что в России есть, так то не хуже здесь!

Кара-ган-да!

Что-то сон нейдет, был, да вышел весь,

А завтра делать дел — прорву адскую!

Завтра с базы нам сельдь должны завезть,

Говорили, что ленинградскую.

Я себе возьму и кой-кому раздам,

Надо ж к празднику подзаправиться!

А пяток сельдей я пошлю мадам,

Пусть покушает, позабавится!

Пусть покушает она, дура жалкая,

Пусть не думает она, что я жадная,

Это, знать, с лучка глазам колется,

Голова на низ чтой-то клонится…

Ой, Караганда ты Караганда!

Ты угольком даешь на-гора года,

А на картиночке — площадь с садиком,

А перед ней камень…

Ка-ра-ган-да!..

(1967)

БАЛЛАДА О ПРИБАВОЧНОЙ СТОИМОСТИ

Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма…

Я научность марксистскую пестовал,

Даже точками в строчке не брезговал.

Запятым по пятам, а не дуриком

Изучал «Капитал» с «Анти-Дюрингом».

Не стесняясь мужским своим признаком,

Наряжался на праздники «призраком»,

И повсюду, где устно, где письменно,

Утверждал я, что все это истинно.

От сих до сих, от сих до сих, от сих до сих,

И пусть я псих, а кто не псих?.. А вы — не псих?

Но недавно случилась история —

Я купил радиолу «Эстония»,

И в свободный часок на полчасика

Я прилег позабавиться классикой.

Ну, гремела та самая опера,

Где Кармен свово бросила опера,

И, когда откричал Эскамилиё,

Вдруг свое я услышал фамилиё,

Ну черт-те что, ну черт-те что, ну черт-те что!

Кому смеш о, мне не смешно. А вам — смешно?

Гражданин, мол, такой-то и далее —

Померла у вас тетка в Фингалии,

И по делу той тети Калерии

Ожидают вас в Инюрколлегии.

Ох и вскинулся я прямо на дыбы,

Ох, не надо бы вслух, ох, не надо бы!

Больно тема какая-то склизкая,

Не марксистская, ох, не марксистская!

Ну прямо срам, ну прямо срам, ну стыд и срам!

А я-то сам почти что зам!.. А вы — не зам?

Ну, промаялся ночь, как в холере, я.

Подвела меня, падла, Калерия!

Ну, жена тоже плачет, печалится —

Культ — не культ, а чего не случается?!

Ну, бельишко в портфель, щетку, мыльницу,

Если сразу возьмут, чтоб не мыкаться.

Ну, являюсь, дрожу аж по потрохи,

А они меня чуть что не под руки.

И смех и шум, и смех и шум, и смех и шум!

А я стою — и ни бум-бум… А вы — бум-бум?

Первым делом у нас — совещание,

Зачитали мне вслух завещание —

Мол, такая-то, имя и отчество,

В трезвой памяти, все честью по чести,

Завещаю, мол, землю и фабрику

Не супругу, засранцу и бабнику,

А родной мой племянник Володичка

Пусть владеет всем тем на здоровьичко!

Вот это да, вот это да, вот это да!

Выходит так, что мне туда!.. А вам — куда?

Ну, являюсь на службу я в пятницу,

Посылаю начальство я в задницу,

Мол, привет подобру-поспокойненьку,

Ваши сто мне — как насморк покойнику!

Пью субботу я, пью воскресение,

Чуть посплю — и опять в окосение.

Пью за родину, и за не родину,

И за вечную память за тетину.

Ну, пью и пью, а после счет, а после счет,

А мне б не счет, а мне б еще… И вам — еще?!

В общем, я за усопшую тетеньку

Пропил с книжки последнюю сотенку,

А как встал, так друзья мои, бражники,

Прямо все как один за бумажники:

— Дорогой ты наш, бархатный, саржевый,

Ты не брезговай, Вова, одалживай!

Мол, сочтемся когда-нибудь дружбою,

Мол, пришлешь нам, что будет ненужное.

Ну, если так, то гран-мерси, то гран-мерси,

А я за это всем — джерси. И вам — джерси.

Наодалживал, в общем, до тыщи я,

Я ж отдам, слава Богу, не нищий я,

А уж с тыщи-то рад расстараться я —

И пошла ходуном ресторация…

С контрабаса на галстук — басовую!

Не «Столичную» пьем, а «Особую»,

И какие-то две с перманентиком

Все назвать норовят меня Эдиком.

Гуляем день, гуляем ночь, и снова ночь,

А я не прочь, и вы не прочь, и все — не прочь.

С воскресенья и до воскресения

Шло у нас вот такое веселие,

А очухался чуть к понедельнику—

Сел глядеть передачу по телику.

Сообщает мне дикторша новости

Про успехи в космической области,

А потом: «Передаем сообщения из-за границы.

Революция в Фингалии! Первый декрет народной

власти о национализации земель, фабрик, заводов

и всех прочих промышленных предприятий.

Народы Советского Союза приветствуют и поздравляют

братский народ Фингалии со славной победой!»

Я гляжу на экран, как на рвотное,

То есть как это так, все народное?!

— Это ж наше, — кричу, — с тетей Калею,

Я ж за этим собрался в Фингалию!

Негодяи, бандиты, нахалы вы!

Это все, — я кричу, — штучки Карловы!

Ох, нет на свете печальнее повести,

Чем об этой прибавочной стоимости!

А я ж ее — от сих до сих, от сих до сих!

И вот теперь я полный псих! А кто — не псих?!

(1964–1966)

БАЛЛАДА О СТАРИКАХ И СТАРУХАХ, С КОТОРЫМИ Я ВМЕСТЕ ЖИЛ И ЛЕЧИЛСЯ В САНАТОРИИ ОБЛАСТНОГО СОВЕТА ПРОФСОЮЗА В 110 КМ ОТ МОСКВЫ

Все завидовали мне — «Эко денег!» —

Был загадкой я для старцев и стариц.

 Говорили про меня: «Академик!» —

Говорили: «Генерал-иностранец!»

О бессонниц и снотворных отрава!

Может статься, это вы виноваты,

Что привиделась мне вздорная слава

В полумраке санаторной палаты?

А недуг со мной хитрил поминутно:

То терзал, то отпускал на поруки.

И все было мне так странно и трудно,

А труднее всего — были звуки.

Доминошники стучали в запале,

Привалившись к покорябанной пальме;

Старцы в чесанках с галошами спали

Прямо в холле, как в общественной спальне.

Я неслышно проходил — «Англичанин!».

Я козла не забивал — «Академик!».

И звонки мои в Москву обличали:

«Эко денег у него, эко денег!»

И казалось мне, что вздор этот вечен,

Неподвижен, словно солнце в зените…

И когда я говорил: «Добрый вечер!» —

Отвечали старики: «Извините».

И кивали, как глухие глухому,

Улыбались не губами, а краем:

Мы, мол, вовсе не хотим по-плохому,

Но как надо, извините, не знаем…

Я твердил им в их мохнатые уши

В перекурах за сортирною дверью:

«Я такой же, как и вы, только хуже!»

И поддакивали старцы, не веря.

И в кино я не ходил — «Ясно, немец!».

И на танцах не бывал — «Академик!».

И в палатке я купил чай и перец —

«Эко денег у него, эко денег!»

Ну и ладно, и не надо о славе…

Смерть подарит нам бубенчики славы!

А живем мы в этом мире послами

Не имеющей названья державы…

Декабрь 1967

БАЛЛАДАО ТОМ, КАК ОДНА ПРИНЦЕССА РАЗ В ДВА МЕСЯЦА ПРИХОДИЛА ПОУЖИНАТЬ В РЕСТОРАН «ДИНАМО»

…И медленно, пройдя меж пьяными, Всегда без спутников, одна…

А. Блок

Кивал с эстрады ей трубач,

Сипел трубой, как в насморке,

Он и прозвал ее, трепач,

Принцессой с Нижней Масловки.

Он подтянул, трепач, штаны

И выдал румбу с перчиком,

А ей, принцессе, хоть бы хны,

Едва качнула плечиком —

Мол, только пальцем поманю,

Слетятся сотни соколов,

И села, и прочла меню,

И выбрала бефстроганов.

И все бухие пролетарии,

Все тунеядцы и жулье,

Как на комету в планетарии,

Глядели, суки, на нее…

Бабье вокруг, издавши стон,

Пошло махать платочками,

Она ж, как леди Гамильтон,

Пила ситро глоточками.

Бабье вокруг — сплошной собес! —

Воздев, как пики, вилочки,

Рубают водку под супец,

Шампанское под килечки.

И, сталь коронок заголя,

Расправой бредят скорою:

Ах, эту б дочку короля

Шарахнуть бы «Авророю»!

И все бухие пролетарии,

Смирив идейные сердца,

Готовы к праведной баталии

И к штурму Зимнего дворца!

Душнеет в зале, как в метро,

От пергидрольных локонов,

Принцесса выпила ситро

И съела свой бефстроганов.

И вновь таращится бабье

На стать ее картинную,

На узком пальце у нее

Кольцо за два с полтиною.

А время, подлое, течет,

И, зал пройдя, как пасеку,

«Шестерка» ей приносит счет,

И все, и крышка празднику!

А между тем пила и кушала,

Вложив всю душу в сей процесс,

Благополучнейшая шушера,

Не признающая принцесс.

…Держись, держись, держись, держись,

Крепись и чисти перышки,

Такая жизнь — плохая жизнь —

У современной Золушки!

Не ждет на улице ее

С каретой фея крестная…

Жует бабье, сопит бабье,

Придумывает грозное!

А ей — не царство на веку,

Посулы да побасенки.

А там — вались по холодку,

«Принцесса» с Нижней Масловки!

И вот она идет меж столиков

В своем костюмчике джерси,

Ах, ей далеко до Сокольников,

Ах, ей не хватит на такси!

(1967)

ИЗ ЦИКЛА «КОЛОМИЙЦЕВ В ПОЛНЫЙ РОСТ»

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ ВОССТАЛ ПРОТИВ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОМОЩИ СЛАБОРАЗВИТЫМ СТРАНАМ

История эта очень печальная. Клим Петрович рассказывает ее в состоянии крайнего раздражения и позволяет себе поэтому некоторые не вполне парламентские выражения.

…Прямо — думал я одно: быть бы живу!

Прямо — думал: до нутрЯ просолюся!

А мотались мы тогда по Алжиру

С делегацией ЦК профсоюза.

Речи-встречи, то да се, кроем НАТО,

Но вконец оголодал я, катаясь.

Мне ж лягушек ихних на дух не надо,

Я им, сукиным детям, не китаец!

Тут и Мао, сам-рассам, окосел бы!

Быть бы живу, говорю, не до жира!

И одно мое спасенье —

Консервы,

Что мне Дарья в чемодан положила.

Но случилось, что она с переляку

Положила мне одну лишь салаку.

Я в отеле их засратом, в «Паласе»,

Запираюсь, как вернемся, в палате.

Помолюсь, как говорится, Аллаху

И рубаю в маринаде салаку.

А наутро я от жажды мычу,

И хоть воду мне давай, хоть мочу!

Ну, извелся я!

И как-то под вечер

Не стерпел и очутился в продмаге…

Я ж не лысый, мать их так!

Я ж не вечен!

Я ж могу и помереть с той салаки!

Вот стою я, прямо злой, как Малюта,

То мне зябко в пинжаке, то мне жарко.

Хоть дерьмовая, а все же валюта,

Все же тратить исключительно жалко!

И беру я чтой-то вроде закуски,

Захудаленькую баночку с краю.

Но написано на ей не по-русски,

А по-ихнему я плохо читаю.

Подхожу я тут к одной синьорите:

— Извините, мол, ком бьен,

Битте-дритте,

Подскажите, мол, не с мясом ли банка?.

А она в ответ кивает, засранка!

И пошел я, как в беспамятстве, к кассе,

И очнулся лишь в палате, в «Паласе» —

 Вот на койке я сижу нагишом

И орудую консервным ножом!

И до самого рассветного часа

Матерился я в ту ночь, как собака.

Оказалось — в этой банке не мясо,

Оказалась в этой банке салака!

И не где-нибудь в Бразилии «маде»,

А написано ж внизу, на наклейке,

Что, мол, «маде» в СССР,

В маринаде,

В Ленинграде,

Рупь четыре копейки!

…Нет уж, братцы, надо ездить поближе,

Не на край, расперемать его, света!

Мы ж им, гадам, помогаем —

И мы же

Пропадаем, как клопы, через это!

Я-то думал: как-никак заграница,

Думал, память как-никак сохранится.

Оказалось, что они, голодранцы,

Понимают так, что мы — иностранцы!

И вся жизнь их заграничная — лажа!

Даже хуже, извините, чем наша!

(1968–1970)

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ ВЫСТУПАЛ НА МИТИНГЕ В ЗАЩИТУ МИРА

У жене моей спросите, у Даши,

У сестре ее спросите, у Клавки,

Ну ни капельки я не был поддавши,

Разве только что маленько — с поправки!

Я культурно проводил воскресенье,

Я помылся и попарился в баньке.

А к обеду, как сошлась моя семья,

Начались у нас подначки да байки!

Только принял я грамм сто для почина

(Ну, не более чем сто, чтоб я помер!),

Вижу — к дому подъезжает машина,

И гляжу — на ней обкомовский номер!

Ну, я на крылечко — мол, что за гость,

Кого привезли, не чеха ли?!

А там — порученец, чернильный гвоздь,

«Сидай, — говорит, — поехали!»

Ну, ежели зовут меня,

То — майна-вира!

В ДК идет заутреня

В защиту мира!

И Первый там, и прочие — из области.

Ну, сажусь я порученцу на ноги.

Он — листок мне.

Я и тут не перечу.

«Ознакомься, — говорит, — по дороге

Со своею выдающейся речью!»

Ладно, мыслю, набивай себе цену,

Я ж в зачтениях мастак, слава Богу!

Приезжаем, прохожу я на сцену

И сажусь со всей культурностью сбоку.

Вот моргает мне, гляжу, председатель:

Мол, скажи свое рабочее слово!

Выхожу я

И не дробно, как дятел,

А неспешно говорю и сурово.

«Израильская, — говорю, — военщина

Известна всему свету!

Как мать, — говорю, — и как женщина,

Требую их к ответу!

Который год я вдовая,

Все счастье — мимо,

Но я стоять готовая

За дело мира!

Как мать вам заявляю и как женщина!..»

Тут отвисла у меня прямо челюсть —

Ведь бывают же такие промашки! —

Это сучий сын, пижон-порученец,

Перепутал в суматохе бумажки!

И не знаю — продолжать или кончить,

В зале вроде ни смешочков, ни вою…

Первый тоже, вижу, рожи не корчит,

А кивает мне своей головою!

Ну, и дал я тут галопом — по фразам

(Слава Богу, завсегда все и то же!),

А как кончил —

Все захлопали разом,

Первый тоже — лично — сдвинул ладони.

Опосля зазвал в свою вотчину

И сказал при всем окружении:

«Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!

Очень верно осветил положение!»

Такая вот история!

(1968)

О ТОМ, КАК КЛИМ ПЕТРОВИЧ ДОБИВАЛСЯ, ЧТОБ ЕГО ЦЕХУ ПРИСВОИЛИ ЗВАНИЕ «ЦЕХА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА», И, НЕ ДОБИВШИСЬ ЭТОГО, — ЗАПИЛ

…Все смеются на бюро:

«Ты ж как витязь —

И жилплощадь, и получка по-царски!»

Ну, а я им:

«Извините, подвиньтесь!

Я ж за правду хлопочу, не за цацки!

Как хотите — на доске ль, на бумаге ль,

Цельным цехом отмечайте, не лично.

Мы ж работаем на весь наш соцлагерь,

Мы ж продукцию даем на отлично!

И совсем мне, — говорю, — не до смеху,

Это чье же, — говорю, — указанье,

Чтоб такому выдающему цеху

Не присваивать почетное званье?!»

А мне говорят

(Все друзья говорят —

И Фрол, и Пахомов с Тонькою):

«Никак, — говорят, — нельзя, — говорят,—

Уж больно тут дело тонкое!»

«А я, — говорю (матком говорю!),—

Пойду, — говорю, — в обком, — говорю!»

А в обкоме мне всё то же:

«Не суйся!

Не долдонь, как пономарь поминанье.

Ты ж партейный человек, а не зюзя,

Должен все ж таки иметь пониманье!

Мало, что ли, пресса ихняя треплет

Все, что делается в нашенском доме?

Скажешь — дремлет Пентагон?

Нет, не дремлет!

Он не дремлет, мать его, он на стреме!»

Как завелся я тут с пол-оборота:

«Так и будем сачковать?!

Так и будем?!

Мы же в счет восьмидесятого года

Выдаем свою продукцию людям!»

А мне говорят:

«Ты чего, — говорят,—

Орешь, как пастух на выпасе?!

Давай, — говорят, — молчи, — говорят,—

Сиди, — говорят, — и не рыпайся!»

А я говорю, в тоске говорю:

«Продолжим наш спор в Москве», — говорю!

…Проживаюсь я в Москве, как собака.

Отсылает референт к референту.

«Ты и прав, — мне говорят, — но, однако,

не подходит это дело к моменту.

Ну, а вздумается вашему цеху,

Скажем, встать на юбилейную вахту?

Представляешь сам, какую оценку

Би-Би-Си дадут подобному факту?!»

Ну, а потом — про ордена, про жилплощадь,

А прощаясь, говорит на прощанье:

«Было б в мире положенье попроще,

Мы б охотно вам присвоили званье».

«А так, — говорят, — ну, ты прав, — говорят,—

И продукция ваша лучшая!

Но все ж, — говорят, — не драп, — говорят, —

А проволока колючая!..»

«Ну что ж, — говорю,—

Отбой! — говорю.—

Пойду, — говорю,—

В запой», — говорю.

Взял — и запил.

(1968–1970)

Возвращение на Итаку