Молотов и Сталин на Красной площади 1932 г.
Разумеется, столь крутой политический вираж не мог не вызвать крайне напряженных споров в Политбюро. Фактически Сталин требовал от своих вчерашних соратников отказаться от позиции, которую они последовательно защищали от нападок «левых» последние годы. Кроме того, надо учитывать, что хотя прочие члены Политбюро и уступали по политическому значению Сталину каждый по отдельности, но совокупно они вполне были способны оспорить его влияние. Казалось, история встала с ног на голову. Вновь, как и в 1924 г., амбициозный вождь атаковал с «левых» позиций большинство Политбюро, требуя коррекции и ограничения НЭПа. Только тогда таким вождем был наркомвоенмор Троцкий, а теперь – генсек Сталин. Но вот эта разница между наркомом по военным и морским делам и генсеком и предопределила разный исход двух политических сражений. Начать разговор о последней схватке за власть в ВКП(б) при жизни Сталина надо с описания расстановки сил. Как говорилось ранее, к началу 1928 г. Сталин возглавлял группу политических деятелей, составлявших Политбюро, но большевистские лидеры, победившие последовательно «левую», «новую» и «объединенную» оппозиции, отнюдь не были бессловесными солдатами генсека, готовыми выполнять любой его приказ. Мы уже говорили, что в недрах коммунистической партии к концу Гражданской войны сложился целый набор группировок, ориентировавшихся на того или иного партийного лидера. Такие вожаки постепенно трансформировались из партийных «триариев», то есть особо надежных солдат партии, в партийных князей со своими «дружинами». Так вот, Политбюро к концу 1920-х годов представляло собой именно такое собрание князей. В этом смысле Сталин мог похвастаться разве что тем, что его «дружина» была самой многочисленной и хорошо вооруженной (в политическом смысле), но до полного единовластия ему было еще ой как далеко. По большому счету полностью в высшем руководстве СССР он мог рассчитывать только на секретаря ЦК ВКП(б) В. М. Молотова, наркомвоенмора Ворошилова, председателя центральной контрольной комиссии ВКП(б) Г. К. Орджоникидзе и наркома торговли А. И. Микояна. Все это были сталинские выдвиженцы, выступавшие под его знаменами еще со времен Гражданской войны. Причем даже они, к слову, не сразу перешли на точку зрения Сталина по поводу вектора дальнейшего развития Советского Союза. Но если старые соратники меняли свое мнение о НЭПе не сразу, то ряд видных партийных деятелей, сыгравших важную роль в политических баталиях 1924–1928 годов, новые веяния попросту отвергли с порога, объявив о недопустимости возрождения «левого уклона». К числу таких непримиримых следует отнести председателя Совнаркома (сейчас сказали бы – премьер-министра) А. И. Рыкова, наркома путей сообщения и заместителя председателя Совнаркома Я. Э. Рудзутака, главного редактора центральной партийной газеты «Правда» Н. И. Бухарина, председателя Всесоюзного центрального совета профсоюзов (ВЦСПС) М. П. Томского, секретаря московской партийной организации Н. А. Угланова, председателя ЦИК СССР (то есть в сегодняшней терминологии – спикера парламента) М. И. Калинина. Как видим, Сталину предстояло бороться с очень мощной группировкой, имевшей и административные рычаги, и влияние в партии, и опыт борьбы за власть.
Сталин с сыном Василием и дочерью Светланой. Середина 1930-х гг.
И тем не менее аппаратная мощь Секретариата продолжала оставаться абсолютным оружием. Да, не быстро, не сразу, но, капля за каплей, Сталин сокращал влияние своих оппонентов. Сторонники Рыкова и Бухарина переводились на менее значительные должности или удалялись на периферию. Некоторые, вовремя оценив перспективы, торопились отречься от прежних кумиров и заявить о своей преданности генеральному секретарю. В ряде случаев Сталину приходилось попросту прибегать к тривиальному шантажу. Так, в архивах департамента полиции были обнаружены документы о сотрудничестве с охранкой Калинина и Рудзутака. Документы были обнаружены – но не обнародованы. Думается, что именно в связи с этой находкой позиция Калинина и Рудзутака на переломе десятилетий резко изменилась. А с учетом того, что изменились взгляды не только этой пары, не исключено, что тот или иной компромат был предъявлен и другим партийным «князьям». Интригуя и действуя аппаратными методами, Сталину удалось организовать перевыборы в ВЦСПС и московской партийной организации, в результате чего Томский и Угланов лишились своих постов. Грубую политическую ошибку допустил Бухарин, посмевший встретиться с опальным Каменевым и рассказать ему о политической борьбе в недрах Политбюро. Запись этой беседы, сделанная Каменевым, попала к троцкистам, которые, равно ненавидя и Каменева, и Бухарина, с удовольствием обнародовали «крамольный» документ. В данном случае даже не важно, попала ли запись к троцкистам случайно или это была тонкая спецоперация ОГПУ, действовавшего в интересах Сталина, – в любом случае и Бухарин, и его сторонники были скомпрометированы. Теперь широкие партийные массы воспринимали бухаринцев как раскольников, которые за спиной Политбюро плетут заговоры, пытаясь договориться с разоблаченными оппозиционерами. Одновременно сталинские сторонники зашли с другой стороны. В середине 1928 г. начался полностью сфальсифицированный процесс против инженеров угольной промышленности, которых обвиняли в том, что они, дескать, будучи сознательными врагами советской власти и иностранными шпионами, всячески подрывали советскую угольную промышленность – готовили диверсии, принимали заведомо неверные технологические решения, короче – «вредительствовали». Так как арестованные работали в городе Шахты, процесс получил название «шахтинского». С шахтинского дела начался лавинообразный поиск «вредителей» и «агентов буржуазных разведок» по всей стране. Шпиономания постепенно приобрела черты всеобщей истерии. Важно отметить, что Сталин многозначительно предупредил – по мере развития социализма классовый враг по обе стороны границы будет усиливать свое сопротивление, и не исключено, что некоторые «вредители» уже проникли в партию. В 1929 – 1930-х годах, попав в полную политическую изоляцию, все политические лидеры антисталинской фракции были обвинены в «правом уклоне» и изгнаны из Политбюро. Позднее, во второй половине 1930-х, практически все они были осуждены вторично и казнены. Надо сказать, что далеко не все, кто поддержал Сталина в 1929–1930 годах, избежали впоследствии репрессий. Но вот те, кто в тот переломный момент выступил против, выжить шансов почти не имели.
Сталин, Киров и Светлана Аллилуева на отдыхе в Сочи. Не позднее 1934 г.
Окончательно победив своих политических конкурентов и став фактически единовластным руководителем страны, Сталин начал осуществление политики форсированной индустриализации, или, как ее часто называют, политики «Большого скачка». Собственно, основные постулаты этой доктрины практически полностью совпадали с предложениями «левых» – за счет сверхэксплуатации деревни страна получила значительные валютные средства. Что, в свою очередь, позволило закупать на Западе оборудование и технологии для индустриальных новостроек. Но в сравнении с тезисами троцкистов первой половины 1920-х годов Сталин шагнул куда дальше. Вместо неэквивалентного обмена с селом за счет максимального разведения «ножниц цен» в СССР 1930-х годов было фактически воссоздано крепостное право. Крестьянство было принудительно объединено в колхозы, которые были обязаны сдавать хлеб государству по фиксированной (и крайне невысокой) цене. Теоретически, после того как колхоз сдавал запланированный объем зерна государству и выделял необходимый для посева следующего года семенной фонд, остаток зерна должен был распределяться между колхозниками в соответствии с отработанными трудовыми днями. Но, как правило, вышеупомянутые остатки либо были ничтожны, либо вообще составляли величину отрицательную. Так как отработанные трудодни отмечались в табели вертикальными линиями (палочками), колхозники мрачно шутили, что, мол, за наши трудодни ничего, кроме палок, не получишь. Выживать жителям села приходилось за счет подсобного хозяйства. Аналогия с крепостническими временами, когда крестьянин должен был сначала отработать помещику барщину, а уж потом мог и на себя пахать, бросалась в глаза. В 1930 г., когда массовая коллективизация была в общих чертах уже завершена, Сталин опубликовал в «Правде» статью «Головокружение от успехов», в которой он, не отказываясь от генеральной линии на ликвидацию кулачества и повальную коллективизацию деревни, все же осуждал некоторые перегибы на местах. Тем самым он свалил всю ответственность за многочисленные эксцессы в ходе коллективизации на неких местных самодуров, которые, дескать, извратили генеральную линию. Однако кардинально после этой статьи ситуация не изменилась.
Сталин со Светланой Аллилуевой. Середина 1930-х гг.
Как и в сельскохозяйственной политике, в области индустриального развития сталинская команда далеко обогнала чаяния троцкистов. Масштабы темпов индустриализации СССР в то десятилетие поражают. В стране создавались не просто новые заводы и фабрики – из небытия возникали новые отрасли промышленности. С другой стороны, надо признать, что ставка на штурмовщину и попытки заменить трезвый технико-экономический расчет трудовым энтузиазмом нередко вели к размазыванию невеликих материальных ресурсов между несколькими производственными объектами, появлению долгостроев и замораживанию капитальных средств на долгий период. Разумеется, такой подход вел к дезорганизации финансовой сферы, постепенно деньги стали терять значение как основное расчетное средство, все чаще капитальные объекты строились вообще без сметы и техплана, а материальные ресурсы распределялись директивным порядком по фондам и лимитам. Даже верный паладин Сталина – Орджоникидзе, ставший к этому моменту наркомом тяжелой промышленности, сокрушался: «Деньги расходуются без всяких смет…Отчетность чрезвычайно слаба и запутана. До сих пор никто не может сказать, сколько стоила постройка Сталинградского тракторного завода», но изменить ситуацию не мог.