Оглядев ограду, Шоркин подумал, что судоремонтный завод «Комета», на котором модернизировали атомные субмарины, охранялся менее тщательно и надежно.
Притормозив у ворот, Шоркин уже собрался выйти из машины, но, к его удивлению, створка сама двинулась в сторону, открывая проезд. По обе стороны асфальтированной дорожки стояли два стража райских врат. Оба были в бронежилетах, но оружия Шоркин не заметил, хотя понял — оно должно быть.
Один из охранников с легкостью опытного регулировщика махнул рукой, показав, чтобы Шоркин проезжал без задержки. Все это производило хорошее впечатление. Охрана работала профессионально: они ждали машину и знали в лицо её владельца.
У дверей дома Шоркина встретил ещё один страж.
— Михаил Яковлевич, — «секьюрити» обращался к гостю с полной определенностью, — проходите в дом. Ключ не вынимайте. Машину отгонит на стоянку наш человек.
И это понравилось Шоркину. В дни, когда автомобиль, припаркованный к дому, может таить в себе угрозу взрыва, предосторожность была нелишней.
В светлой гостиной вокруг невысокого дубового столика в мягких креслах сидели четверо. Хозяин дома встал, вышел навстречу. Протянул руку. Улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы, явно искусственные. Представился:
— Бергман. Корнелий Иосифович, — крепко тряхнул ладонь Шоркина. — Признаться, представлял вас иначе.
— Разочаровались?
— Наоборот. — Бергман ещё раз улыбнулся. — Особенно если учесть, что с первого взгляда мне нравятся немногие. А вы проходите, садитесь. И ни на кого не обращайте внимания. У нас тут небольшой междусобойчик… Все свои. Вас это не смутит?
Шоркин удивился.
— А что должно смущать?
Бергман развел руками.
— Разве угадаешь, как человеку нравится быть среди… — он нашел удобную форму: — быть среди незнакомых.
— Все нормально, я человек толерантный.
Бергман понизил голос.
— Простите, представлять вас не стану. На этом этапе незачем.
— Согласен. — Причин возражать Шоркин не имел.
— Отлично. Немного ожидания, и подадут обед. Пока садитесь.
Шоркин погрузился в кресло, которое буквально всосало его в себя, испустив глубокий выдох.
Гости Бергмана травили анекдоты.
— В газете объявление, — говорил профессорского вида мужчина в очках в тонкой золоченой оправе. — «Ликвидирую любую фирму в присутствии заказчика».
Гости абсолютно искренне хохотали.
— Штирлиц сидит и слушает радио, — продолжил рассказчик. — Играет военный оркестр. Подходит Мюллер. Спрашивает: «Вам ещё не надоела эта музыка, партайгеноссе?» — «Тише, тише, — ответил Штирлиц, — дирижирует сам Ельцин».
На этот раз посмеялись скорее из вежливости: анекдот уже знали.
— Господа, господа! — Слово взял очередной рассказчик. — Приходит в синагогу Рабинович. Спрашивает раввина: «Ребе, можно здесь присутствовать немного выпившему еврею?» Раввин подумал и говорит: «Пусть присутствует». Рабинович тут же закричал: «Ребята! Вносите Зяму!».
В гостиную вошел стройный молодой мужчина в строгом черном костюме и торжественным, чуть театральным голосом возгласил:
— Прошу в столовую, господа!
Разговоры мигом прекратились, словно у телевизора выключили звук. Гости двинулись к уже накрытому столу.
После обеда вышли в сад. Бергман взял Шоркина под руку и предложил прогуляться по тенистой аллее. Цвела сирень. Гудели пчелы.
Они двинулись неторопливо в сторону пруда.
— Михаил Яковлевич, нескромный вопрос.
Шоркин насторожился, и это не укрылось от внимания Бергмана.
— Я не собираюсь касаться ваших служебных тайн. Просто предупредил, чтобы не обидеть элементарностью самого вопроса.
Шоркин качнул головой.
— В чем дело, спрашивайте.
— Вы знаете, что такое трест? Если ближе к первоисточнику — то траст?
— Если вопрос без подвоха, то трест — это объединение предприятий.
Бергман весело хохотнул. Сжал руку гостя чуть выше локтя.
— Михаил Яковлевич, какой еврей задаст вопрос без подвоха? Или, как скажут в Одессе, разве что-то бывает без ничего?
— Тогда объясните.
— В деловом языке траст — это объединение бизнесменов на вере. Сами понимаете, в такого рода организациях одна гарантия — полное доверие между компаньонами.
— Понимаю. — Шоркин нахмурился, поскольку на самом деле пока ещё ничего не понял.
— Я верю Корягину и сразу предлагаю вам место моего заместителя по службе безопасности. Это обеспечит вам стабильное положение, хороший оклад.
— Сколько?
Бергман засмеялся, искренне, от души.
— Скажите, вы задавали такой вопрос, когда поступали в КГБ?
Шоркин смутился.
— Хотите сказать, теперь иные времена? Вы правы. — Голос Бергмана звучал успокаивающе. — Вопрос вполне законный. Если бы его не было, я стал бы сомневаться в вашей серьезности. Отвечу так: второе лицо будет получать столько, сколько весит его положение.
— Не будет ли моя должность лишней тратой для вас? Судя по тому, что я здесь увидел, охрана у вас поставлена профессионально.
— Спасибо. — Бергман кивнул, подчеркнув движением головы признательность за высокую оценку. — Однако безопасность значительно шире охраны дачи. Вы согласны?
— Бесспорно.
— Тогда продолжим о трасте. Такой союз прочен, когда каждый участник вносит в него свою долю.
Шоркин почувствовал, что дело, ещё минуту назад казавшееся таким перспективным, стало ускользать из его рук. Он помрачнел, нахмурился.
— Что я могу внести в такое дело, как ваше? — Шоркин сунул руку в брюки и вывернул наружу карман.
— Не спешите, Михаил Яковлевич. — Бергман не дал ему договорить. — Вы знаете, что по ценности следует сразу же за деньгами? Информация, Михаил Яковлевич. Именно в информации сила власти.
— И вы хотите получать её от меня?
— Почему нет?
— Это служебное преступление.
— Ах, бросьте! Не надо пассажей в духе пропаганды. Они не уместны в деловом разговоре. Учтите, я не люблю крутить возле и около. — Бергман в упор посмотрел на Шоркина, стараясь угадать, какой груз правды одноразово выдержит этот привыкший к казенному лицемерию подполковник. Тот, однако, не выдавал беспокойства — ко всякого рода разговорам привык и знал, как вести себя в случаях, когда ему что-то не нравилось.
— Я слушаю.
— Вы, Михаил Яковлевич, — продолжал Бергман, — привыкли к тому, что пролетариям власть дала право говорить: «Государство — это мы». На деле ваши рабочие и колхозники никогда властью не были. Более того, ею даже себя не чувствовали. Властью пользовались слуги народа — секретари райкомов, председатели исполкомов, вы — милиция, КГБ… Потому пролетарии и не бросился защищать Советы, когда их начали рушить в столице…
Шоркин скептически покачал головой:
— Это ваше открытие?
Он понимал — Бергман прав, но принимать его правоту без сопротивления не хотел.
— Зря иронизируете, Михаил Яковлевич. Вы умный человек и такие открытия должны делать сами, без подсказок. Разве вы не видите, что разговоры московских и местных политиков о нуждах народа, о заботах государства — это обычный треп. Он предназначен для лопоухих простаков. В нынешних условиях каждый человек должен заботиться о себе сам. Надеяться, что кто-то подумает о вашем благе, — глупость. Таков непреложный закон рынка. На нем только два субъекта — продавец и покупатель. Их интересы более или менее совместимы. Умный продавец заинтересован, чтобы покупатели имели деньги. А вот сборщик налогов стоит особняком. Это паразит, прилипала… Особенно в условиях, когда он обдирает тебя, а взамен не может гарантировать услуг, на которые ты вправе надеяться. Имею в виду безопасность личную и деловую. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
— Да, безусловно.
— Так вот, исправлять положение должны мы. Я не оговорился — мы. Поскольку в государстве реальной властью все больше становятся предприниматели и банкиры. Всем остальным, я имею в виду чиновников государства, в том числе органам безопасности, придется служить нам. Чем раньше эти люди признают истинное положение вещей, тем лучшее место они сумеют занять в обществе. Заметьте, Михаил Яковлевич, я говорю «признают», а не поймут. Потому что умные люди, в том числе вы, все прекрасно понимают, но инерция мышления, верность старым идеалам мешают им стать реалистами. Вы все ещё боитесь сказать себе: ваза разбилась, и новой её не сделать. Новую нужно покупать.
— Верность идеалам называется честью.
— Не спорю. Но если корабль пошел ко дну, никто не осудит матроса, который постарается спастись вплавь.
— С вами трудно спорить, Корнелий Иосифович.
— Конечно. На моей стороне здравый смысл…
Прогуливаясь по дорожке, посыпанной песком, они вышли к плетенному из бамбука столику. Он стоял в тени густолистой сливы. Рядом со столиком два шезлонга. На столике — бутылка виски «Бифитер», сифон с газированной водой, блюдо с фруктами.
— Присядем? — Бергман показал на шезлонги. — Как говорят, в ногах правды мало.
Шоркин присел, не возражая.
— Вам налить? — Бергман взял бутылку, посмотрел на просвет.
— Спасибо, не надо.
Бергман поставил виски на место.
— Я тоже не люблю виски. Водка приятней.
— Зачем же покупать то, что не нравится?
Бергман взглянул на Шоркина печальными выпуклыми глазами.
— Я прагматик, Михаил Яковлевич. Мне нравятся домашние тапочки, махровый халат, лежание на диване… Но умом понимаю — нужно носить костюм, сидеть за столом, сражаться с конкурентами, покупать виски, которое сам не пью, и все это, чтобы выглядеть человеком современным, светским. Дураки те, кто верит, будто богатство делает нас счастливыми. Оно прибавляет немало неудобств или опасностей. На каравай, который я пеку, с открытыми ртами смотрят десятки жадных глаз. За деньги, которыми я обладаю, идет скрытая, но жестокая борьба.
Шоркин откинулся на спинку шезлонга и почувствовал, как эластичная ткань приняла его. Солнце грело приятно, совсем не жарко. В саду все дышало покоем и миром. Но Шоркин понимал, сколь обманчиво это впечатление. Бергман не скрывал опасностей, которые витали вокруг него. Его откровения заставили Шорки вспомнить детство, когда с куском хлеба, густо намазанным липовым медом, он выходил из избы на улицу. Свежий воздух, вкус сладости на губах окрашивали жизнь в радостные тона. Но вдруг со всех сторон налетали осы. Большие, нахальные, нисколько не путающиеся взма