— Да вали его! Вали!
Сквозь грохот упавшего стула прорвался злой возбужденный бас:
— Он, гад…
Лунев перепрыгнул через «сифилитика». Ударом ноги распахнул дверь и оказался в просторной комнате с двумя окнами. Шуба и Винт в одних рубахах, которые уже несли на себе следы яростной борьбы — выдернутые из-под брючных ремней подолы, порванные рукава, оторванные пуговицы, — навалились на китайца, стараясь прижать его к обеденному столу. Однако китаец отчаянно сопротивлялся — размахивал ногами, брыкался, выкручивался, как уж, попавшийся в руки ловца.
— Стоять! Поднять руки! Всем!
Шуба, пес шелудивый, был крепко бит и потому учен. Он ещё не видел, кто появился в квартире, но уже понял — менты. Властный голос, грохот, с которым распахнулась дверь, — все говорило о профессионализме напавшего.
Руки у Шубы работали быстрее головы. Он оттолкнул китайца подальше. Тот потерял равновесие и упал на пол.
Шуба вырвал из-под мышки «ТТ» — Тульский Токарева, 1939 года рождения пистолет, возраста пенсионного, но удобный и безотказный.
Ох, не стоило Шубе делать резких движений. Такого стрелка, как Лунев, обогнать дано не каждому.
«Глок» всхлипнул, будто простуженный стрелок кашлянул в кулак. Со звоном о стену ударилась выброшенная из пистолета гильза.
Шуба не успел даже сбросить с «ТТ» предохранитель. Пуля попала ему в грудь, отбросила тело на подоконник. «ТТ» вылетел из руки и, как хоккейная шайба, плашмя откатился по полу в сторону.
Второй выстрел достал Винта, который запырхался, извлекая пистолет из-под тугого ремня.
Комнату заполнила пороховая горелая горечь.
— Вставай!
Лунев тронул ногой китайца. Тот вскочил испуганный, с посеревшим лицом. Покорно поднял руки, демонстрируя смирение и покорность.
— Моя убивай не надо, — сказал он негромко. — Моя тебе хорошо плати.
— Опусти руки. — Лунев тронул его за локоть. — Твоя что тут делай?
Лунев задал вопрос и сам устыдился того, как его произнес. Сказалась дурная привычка коверкать слова, обращаясь к азиатам: «твоя-моя». А ведь большинство китайцев и корейцев, отправляясь в Россию, уже владеют минимальным набором ходовых русских слов. И если искажают их, то только в силу приверженности к родному языковому строю.
— Я бизнесмен. — Китаец говорил на сносном русском. — Продавай, покупай, кругом торговай.
— Как здесь оказался?
— Оказался? — Китаец задумался, силясь понять значение незнакомого слова. Потом до него дошло. — Оказался нехорошо. Они меня прямо хватай. Поймай как курила. Цап! И я уже тут. Ты сюда не приди — они меня совсем контроми. — Он чиркнул большим пальцем по горлу. — Злой, собака! Ю-ю!
— Как зовут?
— Меня? — Китаец подкрепил вопрос жестом, воткнув большой палец себе в грудь. — Чен Дусин. Бизнесмен. Очень рада.
— Это твое? — Лунев указал на вещи, лежавшие на диване.
— Моя.
— Забирай.
Китаец бросился к имуществу. При этом улыбался и качал головой:
— Забирай, забирай, чичас.
Неожиданно он плюхнулся животом на пол, ужом скользнул к лежавшему у дивана «ТТ».
Выстрел ударил по перепонкам. За спиной Лунева с шумом рухнуло что-то тяжелое.
Чен Дусин поднялся с пола. Посмотрел на Лунева. Отбросил пистолет.
— Я ему мало-мало пупу!
На полу, разметав руки, лицом вниз лежал «сифилитик». Рядом с правой рукой валялся его пистолет.
— Уй, собака!
— Забирай вещи быстрее! Уходить надо.
— Да, да, забирай!
Китаец схватил с дивана матерчатый, похожий на патронташ пояс. Было видно — приспособление предназначалось для перевозки денег под одеждой. Трясущимися пальцами вытащил из карманчика две стодолларовые купюры, протянул Луневу.
— Моя ваши. Благодарю.
Лунев подумал и взял деньги. В конце концов они заслужены. Сунул в карман. Тряхнул пистолетом.
— Паспорт!
Китаец протянул документ. Лунев раскрыл корочки. Взглянул на фотографию. Прочитал аккуратно вписанную печатными латинскими буквами фамилию: «Чен Дусин». Китаец не соврал.
— Ты, — Лунев ткнул кулаком в грудь китайца, — здесь не был. Ничего не видел. Понимаешь?
— Моя понимаешь. Моя здесь, — Чен обвел комнату рукой, — совсем не был. Никому не видел. Так?
— Так. Ты умный человек, Чен.
— Я умный. — Чен улыбнулся и стал застегивать пуговицы на пиджаке.
Лунев нагнулся, взял «ТТ», из которого стрелял китаец, вытер его носовым платком. Кинул оружие под стол. Платок сунул в карман.
Из дома они вышли вместе…
Тем же вечером в казино «Уссури» «шестерка» Гулливера из местной милиции сержант Вениамин Горошко докладывал шефу о происшествии на Магаданской улице, в доме четыре, квартире восемь. Там положили трех бойцов из верной Гулливеровской братвы. Неизвестно только, кто и за что. Во всяком случае, именно в таком духе докладывал верный Вениамин папе Лене — теперь Гулливера именно так именовали в его кругу. Веник мог бы доложить и точнее, но боялся. Шуба затеял собственный бизнес, минуя шефа, втянул в него корешей, хотя все знали: если работаешь на сторону без благословения папы Лени, дергаться не положено. Поэтому Веник изрядно темнил.
Но Гулливер родом вовсе не из Непала, и делали его не пальцем и не палкой. Он смотрел в корень и тряс из мента душу, добиваясь подробностей. Гулливер подозревал, что в рассказе Веника не все чисто.
— Ты же кентовал с Шубой. Что он затеял?
— Не знаю, убейте меня, Алексей Павлович…
— Надо будет — убью. Так что Шуба затеял?
— Он Мао Цзэдуна водил. Наверное, пообщипать собирался.
Мао Цзэдун в новом лексиконе — китаец, но его появление в деле ничего не проясняло.
— И ты считаешь, что один Мао трех ребят положил? Или к нему из Гонконга кто-то на помощь подкатил? Как там следователи считают?
— Ребят из иномарки шлепнули. Беззубого из шубинского «ТТ» положили.
— Нашли иномарку?
— Волыну? Нет, она ушла. Вы помните разборку на Светлой речке?
— Ну. — Гулливер нахмурился. Тот случай он переживал до сих пор. Его ребята купились на обещание азербайджанца по кличке Мулла прийти на мирное толковище, явились к месту без оружия, их там и перестреляли, как беспомощных котят. Гулливер тогда засадил большие деньги, чтобы получить результаты баллистической экспертизы. Было установлено, что его боевиков положили из пистолета иностранного производства, в котором использовались девятимиллиметровые патроны «парабеллум». Но куда ушел ствол и кто его держал в руках, установить следствию не удалось. На ствол объявили розыск.
— Так что с той разборкой?
— Судя по всему, мужиков положили из той же машинки. Все тик в тик.
Гулливер засадил в пространство матюка, круто и длинно.
— Я этого Муллу возьму на кукан! Он этот день запомнит. Ты, Веник, держи меня в курсе…
— Так точно.
Венька отошел от папы Лени и вытер вспотевшую шею платком: пронесло.
Школа, в которой Дора Михайловна заведовала до того, как открыла собственную частную гимназию, догорала медленно и чадно. Денег на ремонт администрация края не выделяла. Здание ветшало. Учителя один за другим уходили на вольные хлеба. Математики — в фирмы бухгалтерами, преподаватели иностранного языка — переводчиками в совместные предприятия. Было видно, что государственное образование рушится и судьбы его меньше всего беспокоят чиновных мужей. Мало это беспокоило и Дору Михайловну. Она уже получила регистрационные документы на частную гимназию и ждала, когда губернатор даст команду передать ей приглянувшийся особняк бывшей музыкальной школы.
Неплохо обстояли и сердечные дела Доры Михайловны. В домашнем треугольнике отношения устаканились и для каждого угла определилось собственное место. Постепенно Дора Михайловна вообще освободила Гулливера от обязанности уделять ей часть ночного времени. Она завела себе друга — спортсмена, который сошел с дистанции официальных соревнований по возрасту, устроила его учителем физкультуры в своей школе. Постоянно изнывавший от неутоленной страсти Тихон Головко — Тишечка — был другом преданным, горячим. При каждой возможности он проявлял обуревавшие его чувства и страстность. То старался ущипнуть Дору Михайловну за ягодицы, то словно случайно касался её коленей, трогал грудь. Директрису это заводило, но она изображала сердитость, вразумляюще говорила: «Ты что, сдурел?! А если нас увидят?» Сама же чувствовала, что такие заигрывания возвращают её к молодым годам, когда она была полна сил и очарования, и парни на танцах наперебой приглашали её, чтобы потискать упругое, отзывчивое на ласки тело…
Счастье взаимного чувства дало неожиданную трещину в одночасье. Однажды Дора Михайловна засиделась в кабинете. В школе давно отзвенели все звонки. Опустели классы, стало тихо в коридорах. Заперев дверь директорской, она пошла к выходу. На первом этаже у входа в спортзал остановилась. Ей показалось, что там кто-то плачет.
Дора Михайловна осторожно открыла дверь. Звуки сделались яснее, и теперь было можно понять, что происходило в дальнем углу за спортивными матами, сложенными высокой кучей: там… любились…
Стараясь ступать как можно тише, директриса подошла к матам вплотную. Первым, что она увидела, были красные ягодицы и спина, обтянутая черной футболкой. Все это ритмично двигалось, создавая впечатление, что учитель физкультуры Тихон Антонович тренируется в отжиме на руках.
— У вас дополнительные занятия? — Дора Михайловна пропела вопрос со всей музыкальностью, на которую была способна. — Я вам не помешала?
Нет ничего более неприятного, нежели оказаться без порток перед лицом начальства. Особенно если нельзя поддернуть штаны, которые сняты и лежат в стороне. Поэтому физкультурник опустил руки вниз, ладони сложил лопаточками одну на другую и прикрыл ими шерстяной рыжий клок ниже пупка: стеснительность — это чувство врожденное.
— Тихон Антонович, — слова холодные и строгие, как военный приказ, — потрудитесь завтра же подать заявление об уходе. По собственному желанию. Между нами возникла несовместимость. Теперь, глядя на ваше лицо, я все время буду видеть ваш покрытый пупырями зад…