ры бросали своих подчиненных на произвол судьбы, стараясь спасти в первую очередь самих себя. Уже 1 июля разведывательный отдел 2-й танковой армии противника зафиксировал в отчете, что «повсюду пленные дают показания, что их офицеры их бросают (verlassen), в особенности высший командный состав. Они собираются позади отдельных или маленьких групп танков и пытаются прорваться вместе с ними на восток» [180, Fr. 104].
Исследователи, занимавшиеся изучением личности и деятельности генерала А. А. Власова, обратили внимание, что из обоих окружений – Киевского и Волховского, – он выходил в сопровождении женщин. Этому факту попытались придать какую-то особенную, негативно характеризующую командарма окраску.
Пленный полковник-артиллерист на аэродроме г. Сталино, 1942 год
Даже не имея перед собой полной картины, можно сказать, что генерал А. А. Власов не был единственным или исключительным в этом отношении. Из окружения вместе с представителями женского пола выбирались генералы П. С. Иванов, Г. И. Тхор (с дочерьми), генералы Д. Е. Закутный, С. Е. Данилов, С. Я. Огурцов и П. Д. Артеменко, полковники В. А. Хлебцев и М. Г. Кириллов (с медсестрами), А. М. Гогоберидзе и Н. И. Васильев (с женами). Наконец, есть фотография некоего полковника артиллерии, которого немцы отправляют с аэродрома в г. Сталино в сопровождении женщины-военнослужащей. И вряд ли этот список полон.
Один случай, когда генералу назначили в качестве сопровождающей женщину-медсестру мы можем привести в качестве примера. Речь идет о начальнике связи 2-й Ударной армии генерале А. В. Афанасьеве. «Бродя по лесу, от истощения Афанасьев ослаб, в связи с чем к нему для поддержания его при ходьбе была прикреплена медицинская сестра» [301, Т. 2. Кн. 1. с. 52]. Именно так – прикреплена! Видимо 45-летний генерал уж очень устал и проголодался, гораздо больше, чем обычная девушка-медсестра.
Примечательно, что названных командиров сопровождали не просто женщины-военнослужащие, а, как правило, медсестры, поварихи или же близкие родственницы. Не встретился ни один случай, чтобы таковыми оказались, скажем, связистки или машинистки из штаба, каких также имелось в достатке или же девушки-шоферки. Из «специализации» женщин можно сделать вполне определенный вывод, зачем старшие и высшие командиры брали их с собой: чтобы те приготовили им еду, постирали, а в случае болезни или ранения – полечили. Для тех же целей выходившие из окружения старшие командиры брали с собой еще и адъютантов. Старшие и высшие командиры Красной Армии, видимо, уже настолько отвыкли от самообслуживания, что не справлялись с ним без посторонней помощи, или же считали его недостойным своего высокого звания или должности.
Уже с первых дней войны немцы столкнулись с этим непривычным для себя явлением – женщинами-солдатами (Flintenweibe). Среди бойцов Красной Армии, в том числе и на командных должностях встречалось большое количество женщин-военнослужащих. Немцы долго не знали, что с ними делать, считать ли их военнопленными, поскольку они носили соответствующую форму, или же бандитами, так как по их представлениям женщины не должны воевать с оружием в руках. В последнем случае они подлежали расстрелу, что нередко случалось в первую неделю войны на разных участках советско-германского фронта.
Однако уже 2 июля 1941 года в войска поступило разъяснение ОКХ. В соответствии с ним, «с одетыми в униформу женщинами, попавшими в плен, вне зависимости от того, вооружены они или нет, следует обращаться как с военнопленными. Напротив, по отношению к женщинам, не одетым в униформу, но с оружием в руках, есть основания обращаться как с бандитами» [106, Fr. 968].
К чести командиров, оказавшись в окружении, многие генералы и полковники принимали решение пробиваться на восток, к линии фронта с тем, чтобы продолжать борьбу с немецкими войсками. Зная об этом, немцы, завершив разгром той или иной советской воинской части, проводили зачистку местности, на которой только что проходили боевые действия. Это делалось с целью выявить масштаб потерь, понесенных в боях, собрать и подсчитать трофеи, а также обнаружить и взять в плен оставшихся в живых красноармейцев, командиров и политработников.
Зачистка, как правило, проводилась способом прочесывания: немецкие солдаты, разворачивались в цепь и, поддерживая визуальный и голосовой контакт друг с другом, обходили местность. С этого момента для генералов и полковников начиналась своеобразная игра в прятки с противником. Стараясь ничем не выдать себя, они прятались в лесах, укрываясь за деревьями или в кустарнике, уходили в труднодоступные болота, надеясь, что солдаты противника так их не обнаружат.
У спрятавшихся командиров при прочесывании немцами местности оставалось немного вариантов для действий. Они могли попытаться, оставаясь незамеченными, убежать от противника в противоположном от него направлении. Однако, если немцы видели такие перебежки, они, как правило, открывали огонь на поражение. Отчеты о боевых действиях содержат упоминания достаточного количества подобных случаев, многие из которых завершаются фразой: «убит при попытке к бегству».
Можно было прятаться до последнего, в надежде, что немцы не заметят, или что-то отвлечет их в самый последний момент. Зачастую такие надежды не оправдывались, и тогда оставался выбор: или сдаться, или попытаться оказать сопротивление, если еще оставались патроны. В таких случаях немцы, как правило, не церемонились. Если они видели или предполагали намерение оказать сопротивление, они немедленно применяли оружие и стреляли на поражение или забрасывали гранатами. Так, например, 17 июля 1942 г. на участке 2-й моторизованной бригады СС некие комиссар и военврач были застрелены, когда они по время пленения попытались схватиться за оружие [111, Fr. 835].
Бывший секретарь обкома ВКП (б) А. Ф. Федоров оставил в своих воспоминаниях описание, как ему удалось ускользнуть от немцев. В надежде на еду и кров он с группой окруженцев зашел в одно из сел. Но на пороге хаты, в которую хотел зайти, вдруг заметил немца. «Не отдавая себе отчета, по всей вероятности, от страха, я выхватил из кармана пистолет и выстрелил в него… Пригнувшись, я бросился в сторону, за хату, к огородам… И в ту же секунду началась пальба, застрочил автомат, потом другой, третий, взвилась осветительная ракета. Я мчался, что есть духу по огородным грядкам, спотыкался, падал, поднимался и опять бежал…
– Хальт!
Дал в сторону «хальта» два выстрела и мчусь дальше, по косогору к речке. Тут опять ракеты и стрельба. Колено почему-то страшно заболело. Думаю: “Ранили, сволочи”, но бежать могу. И со всего размаха – бултых в реку» [486, с. 34].
То обстоятельство, что А. Ф. Федоров заметил немецкого солдата первым, первым выстрел и сразу бросился наутек, спасло ему жизнь. Сумерки и неожиданность случившегося не позволили немцам стрелять прицельно, в противном случае все могло закончится совершенно иначе. Если бы немецких солдат было несколько и они, а не А. Ф. Федоров, заметили первыми, и дело происходило бы днем, а не в вечерних сумерках, шансов на спасение, боюсь, не осталось бы.
Однако не всегда попытка к бегству оказывалась удачной. Немцы, стоило им заподозрить малейшую угрозу своей жизни, не разбираясь в случившемся, сразу открывали огонь на поражение. Бывший житель д. Мошни А. В. Артюшевич рассказывал, как 29 июня 1941 года в деревню, уже занятую немцами, со стороны леса въехала грузовая машина. Когда до околицы осталось около 200 м, раздался выстрел. Кто и по какой причине стрелял – не ясно, и можно строить любые предположения по этому поводу. Для нас же важна реакция немцев: около трех десятков солдат сразу же открыли огонь по автомашине. Из сидевших в ней командиров не выжил никто. А были они в высоких званиях – от майора и выше. А один оказался даже генералом. Как предположил белорусский краевед Н. И. Быховцев, в д. Мошни погибла группа командиров 5-го стрелкового корпуса и среди них – генерал Г. П. Козлов [278, с. 205–208].
Также, например, не повезло бригадному комиссару И. К. Гринько. Около 18.00 по берлинскому времени 18 сентября 1941 года он в составе конной группы командиров и политработников штаба 66-го корпуса, пытаясь вырваться из Киевского окружения, нарвался у с. Остаповка на солдат немецкого 7-го разведывательного батальона 4-й танковой дивизии. Окрики «Хальт!» не остановили их, а только заставили еще больше пришпоривать коней. Тогда немцы открыли огонь. Из 67 всадников четверо были убиты, 31 сдались в плен, оставшиеся, лишившись своих скакунов, разбежались. Среди погибших оказался комиссар И. К. Гринько: немецкая пуля попала ему в голову [181, Fr. 510; 185, Fr. 509].
Нередко прочесывание завершалось тем, что рано или поздно в нескольких шагах от командира останавливался немецкий солдат и, наведя винтовку или автомат, предлагал сдаться. Выбор в такой ситуации был невелик: или почти верная смерть, или сдача в плен. Судя по количеству пленных генералов и полковников – а это несколько сотен человек, – большинство по разным мотивам предпочло последнее.
Некоторым везло, и им удавалось скрываться весьма продолжительное время. Отличное описание своих мытарств по тылам противника оставил комбриг А. Ф. Марушев. Немцы, в большинстве случаев, не интересовались, как передвигались советские командиры и политработники по их тылам, какие условия позволяли им столь длительное время (не только дни, а недели и месяцы) оставаться незамеченными ни фельджандармерией, ни местными полицаями, ни тыловыми службами. Исключение составляет протокол допроса комбрига А. Ф. Марушева, проведенный офицерами отдела Ic штаба XXXXIV корпуса.
Как поведал им комбриг, труднее всего было незамеченным преодолеть линию окружения. Самым удобным временем для этого являлась ночь, хотя, как отмечал А. Ф. Марушев, немцы хорошо несли службу: в каждом подозрительном случае немедленно освещали небо ракетами, «превращающими ночь в день». Такая бдительность сильно ограничивала возможности для передвижения, и в лучшем случае удавалось пройти 2–4 км за ночь. А один раз комбригу пришлось пролежать без еды и питья два с половиной дня на свекловичном поле, чтобы не быть обнаруженным. Если бы немцы в этот момент провели прочесывание, его бы непременно нашли.