После преодоления фронта окружения пробираться стало не в пример легче. Причина этого крылась в необоснованной доверчивости немецких солдат даже к случайным людям. В результате местонахождение постов проверки становилось широко известно, и зачастую те, кто шел по дорогам, предупреждал о них идущих себе навстречу. Те, кто не желал нарваться на контроль, и в первую очередь окруженцы, получив нужную информацию, легко обходили опасные места.
Проверка документов в такой ситуации теряла смысл, тем более, что немцы почти полностью доверили ее местной полиции. Следовало бы, по мнению комбрига, сделать так, чтобы контрольно-пропускные пункты нельзя было миновать никоим образом. А также, чтобы и немецкие солдаты осуществляли контроль вместе с местными.
Красноармейцам разными способами оказывали поддержку крестьяне, в частности, предоставляя им продукты и ночлег. Они же предупреждали не только о немецких частях, но и о партизанах. Немец, который вел протокол допроса А. Ф. Марушева, отметил в скобочках, что крестьяне, по большей части, стоят в стороне от партизан. Последние являются «реальной опасностью для бойцов Красной Армии, покинувших линию фронта» [43, Fr. 348].
Комбриг А. Ф. Марушев отмечал также, что во время всего своего пути от Киева до Славянска он видел много восстанавливаемых немцами мостов. Однако их охрана оставалась недостаточной или же вовсе отсутствовала, что облегчало действия диверсантов, засылаемых партизанами. В таком же безнадзорном состоянии пребывали запасы зерна на железнодорожных станциях, и их растаскивали местные жители. И нет никакой гарантии, что часть разворованного не попадет к партизанам. Тогда это будет для немцев двойная потеря.
Отношения между немцами и местными, в целом, хорошие. Однако комбригу не раз приходилось замечать, как проходившие через населенные пункты войска реквизировали продукты питания. Зачастую реквизиции осуществлялись бессистемно и без какой-либо оплаты, а у некоторых крестьян забирали почти все. Положение усугублялось тем, что для крестьянства вера в ценность денег всегда была меньше, чем в ценность хлеба.
Немцы, оставаясь на ночлег в крестьянских домах, вели себя крайне беспечно. Комбриг часто замечал, как они укладывались спать в одной комнате, а свое оружие оставляли в другой без какого-либо присмотра. Такое поведение очень опасно, особенно в районах, где есть партизаны. Также необъяснима беспечность и доверчивость солдат вермахта, обслуживающих линии связи. Их вера в то, что никто не решится нарушить никем не охраняемую линию, ни на чем не основана и просто пагубна.
И, наконец, население Украины, по которой пролегал путь комбрига на восток, уже длительное время не видело газет и не слышало радио. Потребность в информации на фронте и в стране они черпают от окруженцев, а те, естественно, выдают все в преувеличенном виде. Такое положение облегчает распространение вредной для немцев агитации среди населения [43, Fr. 348–350].
У противника существовали довольно строгие правила обращения с военнопленными. Сразу после окончания боя требовалось отделения командиров и комиссаров от рядового состава. У пленных отбирались каски, противогазы, ремни и все документы, кроме личных. Важные документы, а также картографический материал и дневники отправлялись по инстанции наверх. На месте проводился опрос наиболее важных из числа захваченных в плен в интересах боевой обстановки. После всех вышеназванных действий надлежало как можно быстрее отправить всех в тыл.
На сборном пункте изымалось личное оружие и оставшиеся бумаги, кроме удостоверений личности и медицинский справок. Проводились дополнительные допросы всех, чьи показания могли оказать влияние на ход боевых действий в полосе дивизии. Результаты допросов направлялись в вышестоящие инстанции вплоть до армии. Здесь же, на сборном пункте, проводился подсчет количества командиров и рядовых с составлением соответствующих документов, предоставлялось питание [145, Fr. 1189].
Как видно из сказанного выше, варианты ситуаций, которые заканчивались пленением нашего командира или политработника, достаточно многообразны. Чтобы как-то сгруппировать их, можно предложить два наиболее общих подхода:
– пленение в непосредственной боевой обстановке и
– пленение вне непосредственной боевой обстановки.
В первом случае предполагается, что пленение произошло вследствие неблагоприятного развития боевой ситуации, когда сопротивление становилось невозможным в силу следующих обстоятельств: ранения, контузии, исключающих или серьезно затрудняющих самостоятельное передвижение, крайней степени физической и эмоциональной изнуренности, отсутствия боеприпасов, а также при сочетании названных факторов в условиях непосредственного контакта с противником.
Во втором случае у военнослужащего еще сохранялась возможность иных действий, без прямой угрозы для своей жизни, помимо сдачи в плен. Сюда же можно отнести умышленный переход на сторону противника с целью прекращения борьбы и сохранения своей жизни. Таких людей немцы именовали перебежчиками (Überläufer). К их числу относили не только тех военнослужащих, которые перешли линию фронта с намерением сдаться, но также нередко тех, кто, находясь в окружении, решил добровольно прекратить сопротивление. К первым, по такой немецкой классификации, относился, например, полковник И. Я. Бартенев, о котором речь пойдет ниже, ко вторым – полковники А. А. Кайгородцев и И. Г. Репников.
Как именно полковник А. А. Кайгородцев стал военнопленным доподлинно неизвестно, ясно только, что он находился в окружении и некоторое время пытался выйти через линию фронта, прежде чем оказался в плену. А вот про И. Г. Репникова можно рассказать весьма подробно, благо сохранился протокол его допроса с описанием его злоключений. Итак, в ходе зимней наступательной операции под Москвой 340-я дивизия, действуя в составе 50-й армии, попала в окружение. Две попытки прорыва – 13 и 17 февраля 1942 года, – оказались безуспешными. В этих боях полковник был ранен в ногу и, несмотря на запрет командира своего соединения, остался в лесу. Здесь же находилось большое количество командиров и красноармейцев, слонявшихся безо всякой цели, и из их числа он выбрал двух лейтенантов и столько же рядовых бойцов, чтобы они его сопровождали.
Предпринятое 17 февраля немцами прочесывание, заставило группу полковника И. Г. Репникова перебраться в лес южнее д. Карпово. В окрестностях валялось много трупов лошадей, мясо которых использовали для пропитания. Блуждание по открытой местности, ночевки в снегу привели к тому, что 21 февраля полковник обморозил ноги и уже не мог передвигаться самостоятельно. С этого времени он стал подумывать о сдаче в плен.
Однако еще в течение двух месяцев полковник и четверо его сопровождающих провели в лесу. Особенно тяжелыми оказались ночевки. Изредка удавалось развести костер, но у его огня могли разместиться только двое, а остальным приходилось то и дело вставать и двигаться, чтобы не замерзнуть. Немного легче стало с наступлением потепления. Весной, когда началось таяние, из-под снега удалось раздобыть матрасы, одеяла, палатки. Так продержались до конца июня 1942 года.
Все это время полковник никак не мог решиться на сдачу. Мешал страх перед расстрелом, однако обнаруженные в лесу немецкие листовки вселяли надежду. Наконец, он отбросил сомнения и стал уговаривать своих спутников. Те быстро согласились. В качестве места для сдачи выбрали деревню, расположенную подальше от линии фронта, так казалось безопаснее. Первая попытка, предпринятая 24 июня, закончилась неудачей, так как полковник смог пройти всего 1 км. На следующий день удалось добраться до д. Слободка, к которой они подошли с белым флагом. Неподалеку от деревни их остановил автомобиль с немецкими солдатами и офицерами. Полковник И. Г. Репников представился старшему из них, передал ему свой пистолет, планшет, компас, планшеты лейтенантов и карты. Немецкий офицер заверил, что теперь все будет хорошо. «Если бы я знал раньше, то я бы как раненый отдал приказ моим товарищам отнести меня к немцам сразу», – заявил полковник [231, Fr. 509–510].
Как видно из рассказа, такой способ сдачи в плен нельзя в полной мере назвать переходом на сторону противника. Полковник И. Г. Репников не пересекал линию фронта, находясь с момента своего ранения в немецком тылу. Поэтому именовать его «перебежчиком», как это сделали немцы, у нас нет никаких оснований.
По нашему мнению, тех командиров и политработников, которые сдались в плен в условиях окружения, нельзя считать перебежчиками, даже если они это сделали исключительно добровольно и вне требований конкретной боевой обстановки и без непосредственной угрозы собственной жизни. Перебежчиком в полном смысле этого слова следует именовать только тех, кто, покинув свою воинскую часть, перешел к противнику через линию фронта.
В зависимости от названных ситуаций, попытаемся ввести несколько терминов, характеризующих условия, при которых военнослужащих оказался в плену.
– взят или захвачен в плен – для тех случаев, когда в силу тяжелого ранения, контузии или болезни возможности к сопротивлению оказались исчерпаны или отсутствовали совсем (например, во время нахождения на лечении в медицинском учреждении); сюда же можно отнести те малочисленные ситуации, когда солдаты противника захватили продолжавшего оказывать сопротивление командира или политработника с применением к нему физической силы, в рукопашной;
– сдался в плен –для случаев прекращения сопротивления в бою как при условии легкого ранения, болезни, так и израсходования боеприпасов, неисправности оружия, а также в полностью здоровом состоянии или с легким ранением, при наличии боеприпасов и исправном оружии в условиях непосредственной угрозы жизни; сюда же можно отнести случаи сдачи в плен вне боя, но в условиях окружения, когда по тем или иным (моральным или физическим) причинам дальнейшее сопротивление казалось бессмысленным, хотя прямая угроза жизни на момент сдачи отсутствовала.