– Расквитался, да? – засмеялась официантка, схватила пальто, отнесла его в кафе.
Профессор прятался до тех пор, пока пароход не вышел на рейд, но из укрытия видел полицейских, обшаривавших пляж и прилегающие к порту улицы. Вот и осталось на память об этом происшествии пальто, с которым Профессор ни за что не хотел расставаться. Он получил пальто, он научился ненависти. А через много лет, когда его картинами – на них были запечатлены бездомные дети, старые нищие, рабочие, портовики, взламывавшие тюремные стены, – восхищалась вся Бразилия, кто-то заметил, что на всех изображен буржуа в огромном пальто и пальто это обладает характером не менее ярким, чем его владелец.
…Педро, Большой Жоан и Безногий вошли в пакгауз. Игра на минуту оборвалась. Кот взглянул на них:
– Не желаете перекинуться в «семь с половиной»?
– Нашел дураков с тобой играть, – буркнул Безногий.
Большой Жоан стал следить за игрой, а Педро отвел Профессора в дальний угол: надо было подумать, как выкрасть изображение Огуна из полиции. Спорили, предлагали действовать так и эдак, и наконец около одиннадцати Педро стал собираться.
– Вот что, ребята, – сказал он, обращаясь ко всем сразу. – Дело мне предстоит нелегкое. Если к утру не вернусь, значит загребли. В полиции долго держать не станут, перекинут в колонию, там сидеть придется, покуда не удастся дать деру. Или ждать вашей помощи…
С этими словами он ушел. Большой Жоан проводил его до ворот. Профессор снова подсел к играющим. Новички испуганно следили за тем, как уходит их вожак: они безгранично верили ему и теперь не знали, как быть и что делать.
Леденчик на полуслове оборвал молитву, вышел из своего угла:
– Что тут у вас?
– Педро пошел на трудное дело. Если к утру не придет, значит попался.
– Мы его вызволим откуда угодно, – ответил Леденчик так непринужденно, точно минуту назад не просил Пречистую Деву спасти его грешную душу. И снова отправился к своим образкам, но теперь уже молиться за душу Педро Пули.
Игра возобновилась. Ливень, гром и молнии, беспросветное небо. Холод. Капли дождя падали на игроков, потерявших азарт, – даже Кот не радовался выигрышу. Всеми овладело уныние. Наконец Профессор не выдержал:
– Пойду погляжу, как там и что…
Большой Жоан и Кот отправились вместе с ним, а на пороге в эту ночь улегся, положив нож под голову, Леденчик. Рядом с ним хмуро всматривался в непроглядную тьму Вертун. Он думал о том, где обретается в такую непогоду шайка Лампиана, каково им на бескрайних просторах каатинги[16]. Может быть, они тоже сражаются сейчас с полицией, как Педро Пуля? И еще Вертун думал, что Педро, когда вырастет, не уступит в отваге самому Лампиану. Тому принадлежат сертаны, необозримые пространства каатинги – Педро станет повелителем Баии, всех ее улиц, набережных, дворов. А он, Вертун, сертанец родом, будет то там, то тут – то в каатинге, то в городе, потому что Лампиан – его крестный, а Педро – его друг. И он закричал петухом: это всегда означало, что Вертун в прекрасном настроении.
Поднимаясь по Монтанье, Педро обдумывал свой план. В такие опасные дела он покамест не совался. Но для матушки Аниньи нужно рискнуть: не она ли столько раз лечила его, когда он хворал, приносила ему целебные травы, ухаживала за ним и выхаживала? А когда кто-нибудь из «генералов» появлялся у нее на террейро, она всегда принимала его с почетом, как взрослого, как огана, наливала чего похмельней, подкладывала кусок повкусней. Да, серьезное дело он задумал, и, может быть, придется ему кормить клопов в каталажке, а потом еще помыкаться в колонии, где с людьми обращаются хуже, чем с собаками. И все-таки есть надежда… Педро вышел на Театральную площадь. Дождь не прекращался, полицейские зябко кутались в плащи. Он медленно поднимался по Сан-Бенто, потом свернул на Сан-Педро, пересек Ларго-да-Пьедаде и Розарио, остановился перед зданием Управления полиции, заглядывая в окна, наблюдая, как входят и выходят полицейские и агенты в штатском. Прогремел по рельсам трамвай, заливая светом и без того ярко освещенную площадь. Полицейский – добрый знакомый матушки Аниньи – сказал, что Огуна взгромоздили на шкаф в числе прочих вещей, конфискованных при облавах, а шкаф стоит в камере, куда сажают задержанных: потом их допросит комиссар или дежурный инспектор и распорядится, кого куда, кого – в тюрьму, кого – на свободу. Вот в этой-то камере и стоял шкаф, в который складывали все, что не представляло особенной ценности: как только шкаф переполнялся, все остальное валили в кучу за шкафом. Педро и хотел попасть в эту камеру, провести там какое-то время, а потом выбраться на волю, прихватив с собой Огуна. Хорошо, что он не примелькался полицейским: может, кто-нибудь из постовых и знает его в лицо, но мало ли в Баии похожих друг на друга мальчишек? Конечно, городская полиция спит и видит, как бы схватить главаря прославленной шайки, и примета у него есть – шрам на щеке (Педро невольно пощупал свой рубец). Полицейские считают, что вожак «генералов» – старше годами, выше ростом и – мулат. Если они поймут, кто перед ними, дело будет пахнуть не колонией, а тюрьмой. Он прямехонько отправится за решетку. Из колонии еще можно сбежать, а из тюрьмы – попробуй-ка… Но Педро уже шел по Кампо-Гранде – и не беспечной походочкой уличного сорванца, а деловито, с развальцем, поступью моряцкого сына: берет низко надвинут на лоб, воротник черного пиджака – прежний его владелец был, судя по всему, человеком рослым и дородным – поднят.
Полицейский прятался от ливня под деревом. Педро приблизился к нему боязливо и нерешительно, а когда заговорил, голос его звучал, как у ребенка, напуганного ночной грозой:
– Сеньор…
Полицейский глянул на него:
– Чего тебе?
– Я нездешний, я из Map-Гранде, сегодня с отцом приплыли…
– Ну и что? – оборвал его полицейский.
– Ночевать негде… Сделайте такую милость, сведите меня в полицию, а то дождь льет…
– Нашел гостиницу! Проходи, проходи!
Педро попробовал было поканючить, но полицейский погрозил ему дубинкой:
– Проваливай, сказано тебе! Вон в садике ночуй!
Педро, размазывая слезы по щекам, направился к трамвайной остановке. Полицейский смотрел ему вслед. Подошел трамвай. Из прицепного вагона вышла парочка. Педро подскочил к даме, собираясь вырвать у нее сумочку, но кавалер схватил его за руку. Ограбление было предпринято так неумело, что, случись рядом кто-нибудь из «генералов», они покраснели бы от стыда за своего товарища. Полицейский, наблюдавший всю эту сцену, был уже тут как тут.
– Вот, значит, ты из каких! Ворюга!
И поволок Педро за собой. Тот не сопротивлялся, лицо его выражало и испуг и радость:
– Я нарочно, чтоб меня забрали…
– Что-о?
– Ей-богу. Я ведь вам сказал чистую правду. Живем мы в Map-Гранде, отец у меня моряк, ходит на баркасе. Оставил меня тут, а на море-то шторм, вот он и не вернулся. Приткнуться мне некуда, я и попросил вас свести меня в полицию. А вы сказали «нельзя». Ну, тогда я и притворился вором, чтоб вы меня забрали… Теперь хоть крыша над головой будет…
– И не на одну ночь, – только и сказал полицейский.
Втащив Педро в управление, он поволок его по коридору, втолкнул в камеру предварительного заключения, где уже сидело человек пять-шесть, и злорадно крикнул:
– Доброй ночи, пащенок! Вот придет комиссар, скажет, сколько тебе придется спать на нарах…
Педро промолчал. Никто не обратил на него внимания: арестованные переругивались с неким субъектом странного вида, откликавшимся на имя Мариазинья. В углу Педро увидел шкаф: изображение Огуна стояло рядом с корзиной для мусора. Подобравшись к шкафу, он снял пиджак, завернул в него небольшого Огуна – изображения грозного бога бывали куда больших размеров, – потом растянулся на полу, подложив под голову сверток, и притворился спящим. Арестанты ничего не заметили, продолжая перешучиваться с Мариазиньей. Один только старик, сидевший в углу, не принимал участия в этой забаве. Его трясло, как в лихорадке, и Педро не мог понять, от холода или от страха.
Молодой негр говорил:
– Ну, так кто ж тебя обесчестил?
– Отвяжись, – со смехом отвечал его собеседник.
– Выкладывай, выкладывай, – загомонили остальные.
– Повстречался мне однажды Леопольдо!.. Ах, Леопольдо.
Старика все била дрожь. Какой-то парень с изглоданным чахоткой лицом заметил его.
– Тебе бы вот с кем подружиться, – сказал он Мариазинье.
– Мне такая рухлядь без надобности, отстань…
В дверях ухмылялся полицейский. Чахоточный подошел поближе к старику:
– А ты, папаша, что скажешь? По нраву он тебе, а?
– Я старый человек, ни в чем не виноват, – еле слышно проговорил он. – Ни в чем не виноват, меня дочь ждет…
Педро, лежавший с закрытыми глазами, догадался, что старик плачет, но продолжал прикидываться спящим, хотя Огун больно врезался в щеку. Арестованные все не унимались и отпускали шуточки по адресу старика, пока не появился еще один полицейский, велевший старику следовать за ним.
– Я же ни в чем не виноват, – повторял старик, обращаясь ко всем сразу. – Меня дочка ждет… – Он так дрожал, что всем стало его жалко, и даже чахоточный опустил голову, чтобы не встретиться с ним взглядом. Улыбался один Мариазинья.
Старик обратно не пришел. За ним увели педераста.
Пока его не было, чахоточный рассказал, что он – из богатой семьи и обычно инспектор звонит его отцу, просит приехать забрать сыночка, чтобы не пришлось арестовывать снова. Время от времени, когда он нанюхается кокаину и скандалит на улице, его тащат в полицию… Тут Мариазинья, вернувшийся за своей шляпой, заметил Педро:
– Какой свеженький, какой хорошенький…
Педро, не открывая глаз, сплюнул:
– Катись, пока рожа цела.
Арестованные расхохотались, тут только увидев мальчика.
– Тебя за что замели, мышка?
– Не твое дело, макака бесхвостая, – ответил он, прямо глядя в остроскулое изможденное лицо чахоточного.