мужьями.
Да, богиня наслала черную оспу на богачей: откуда ей, дикой богине из африканских лесов, было знать о вакцине и прочих достижениях науки?! Но сделанного не воротишь, черная смерть сорвалась с привязи и пошла гулять по городу, и Омолу ничего уже не оставалось, как разрешить ей делать свое дело. Но все же богине жаль стало неимущих своих детей, и она превратила черную оспу – в ветряную, глупую и безобидную болезнь, не опасней кори. Но санитары все равно продолжали врываться в дома бедняков и забирать больных в лазареты за городской чертой. Навещать их не полагалось, и больные по целым дням никого не видели. О смерти их никому не сообщали, а если кто-то чудом возвращался домой, на него глядели как на воскресшего из мертвых. Газеты писали об эпидемии и о необходимости поголовного оспопрививания. На кандомбле день и ночь грохотали барабаны – нужно было умилостивить грозную богиню, утишить ее гнев. Но Омолу была непреклонна, Омолу сопротивлялась вакцине.
В жалких домишках бедняков плакали женщины от страха перед заразой, от страха перед больницей.
В шайке первым заболел Алмиро. Однажды ночью, когда негритенок Барандан, невзирая на строжайший запрет Педро Пули, пробрался к Алмиро в уголок, тот пожаловался:
– Ужас как все тело чешется, – и показал покрытые нарывами руки. – Кажется, у меня жар.
Барандан был паренек не робкого десятка, все это знали. Но унаследованный от многих поколений африканских предков ужас перед оспой, перед недугом Омолу, был у него в крови. И потому, забыв про то, что его отношения с Алмиро могут стать всем известны, он шарахнулся в сторону, натыкаясь на спящих и вопя:
– У Алмиро – оспа! У Алмиро – оспа!
Все повскакали на ноги и с опаской подошли к больному. Алмиро зарыдал. Педро Пуля еще не вернулся. Не было ни Профессора, ни Кота, ни Большого Жоана, так что командование принял на себя Безногий. В последнее время он ходил мрачнее тучи, почти ни с кем не разговаривал, а если раскрывал рот, то лишь для того, чтобы поиздеваться над кем-нибудь, затеять ссору с каждым, кто подвернется под руку. Исключение он делал лишь для Педро. Леденчик молился за него горячей и чаще, чем за остальных, и временами с ужасом думал, что Безногого обуял нечистый. Падре Жозе Педро был с ним, как всегда, кроток и терпелив, но Безногий сторонился его: он знать никого не хотел, а если встревал в чей-нибудь разговор, то через минуту начиналась драка.
Когда он направился к Алмиро, все поспешно расступились перед ним: Безногий внушал мальчишкам не меньший страх, чем оспа. Несколько дней назад в пакгауз забежал изголодавшийся щенок: сначала Безногий мучил его, но потом привязался, полюбил и теперь постоянно возился с ним, словно в нем заключался для него смысл жизни. Вот и теперь он отвел пса подальше от Алмиро, а потом вернулся к больному. «Генералы» старались близко не подходить, издали разглядывали нарывы, покрывавшие его грудь. Прежде всего Безногий гнусавым голосом пообещал Барандану:
– Ага, негр безмозглый, ты с ним путался – теперь и у тебя высыпет на этом самом месте.
Барандан поглядел на него с ужасом. Потом Безногий заявил, обращаясь ко всем:
– Что ж, и нам по милости этого сосунка прикажете оспой болеть?
Мальчишки выжидательно молчали. Алмиро, закрыв лицо руками, прижавшись к стене, плакал навзрыд. Безногий продолжал:
– Он сию минуту уйдет отсюда. Понял, Алмиро? Уйдешь из пакгауза, сядешь где-нибудь на улице, чтобы эти кошколовы-санитары тебя подобрали и свезли в больничку.
– Нет! Нет! – закричал в ужасе Алмиро.
– Не нет, а да. Сюда мы их звать не будем: незачем им знать, где наша «норка». А ты собери все свое барахло и выметайся отсюда к чертовой матери, пока всех не перезаразил.
Алмиро все твердил «нет, нет!» и рыдал все громче. Негритенок Барандан дрожал всем телом, Леденчик сказал, что это Божья кара за грехи, остальные замерли в растерянности. Безногий уже собрался силой выкинуть Алмиро за порог, но тут Леденчик, крепко прижав к груди образок Пречистой Девы, воскликнул:
– Надо молиться! Это Господь карает нас за наши прегрешения! Мы погрязли в грехах, вот Господь и покарал нас. Молитесь! Вымаливайте прощение! – Звучный голос его возвещал еще большие беды.
Кое-кто молитвенно стиснул ладони, и Леденчик начал читать «Отче наш». Но Безногий отпихнул его в сторону:
– Сгинь, святоша!
Но тот продолжал молиться вслух. Алмиро плакал и повторял: «Нет! Нет!» Остальные стояли в растерянности. Барандан трясся от страха, думая, что уже подцепил заразу.
– Ну вот что, – снова заговорил Безногий. – Добром не пойдешь – мы тебя выкинем силой. А иначе все подохнем! Вы что, не понимаете? Надо убрать его отсюда, а на улице его подберут санитары, свезут в больницу.
– Нет. Нет. Ради бога, нет, – всхлипывал Алмиро.
– Это кара… – твердил Леденчик.
– Заткни глотку! – прикрикнул Безногий. – Бери его, ребята, раз сам не хочет идти.
Видя, что «генералы» мнутся в нерешительности, он подошел к Алмиро и уже приготовился дать ему пинка:
– Кому сказано? Проваливай вместе со своими болячками!
Алмиро съежился:
– Нет! Ты не имеешь права, Безногий! Я тоже – «генерал». Пусть Педро придет…
– Это Божья кара, Божья кара… – повторял Леденчик, и Безногий, вконец разъярившись от этих слов, пнул Алмиро ногой:
– Убирайся, зараза! Убирайся, херувимчик!
Но в эту минуту кто-то схватил его за плечо и отшвырнул в сторону.
Это был Вертун с револьвером в руке. Он загородил Алмиро собой, глаза его сверкали, как вспышки выстрелов.
– Кто подойдет – схлопочет пулю! – сказал он, с мрачной угрозой оглядывая лица стоявших перед ним.
– Какого черта ты вылез? – Безногий все еще надеялся переломить ход дела в свою пользу.
– Алмиро – член шайки. Он – наш. Он правильно говорит. Выкидывать его вон я не позволю. Что он – солдат, «фараон»? Дождемся Педро, ему решать. А до его прихода чтоб никто не смел трогать Алмиро – пристрелю, как легавого.
«Генералы» разбрелись кто куда. Безногий сплюнул с досады:
– Все вы – погань трусливая… – и отошел. Он улегся на полу рядом со своей собакой, и те, кто находился поблизости, слышали, как он бормотал: «Трусы, трусы».
Вертун, не выпуская из рук револьвера, стоял, загораживая собой Алмиро, а тот продолжал плакать, поглядывая на язвочки, усеявшие все его тело. Леденчик молился, прося Господа явить не справедливость, но милосердие.
Потом он вспомнил о падре Жозе Педро и опрометью выбежал из пакгауза. Но и торопясь к дому падре, он продолжал молиться, и страх перед гневом Бога застилал ему глаза.
Через некоторое время вернулся Педро Пуля в сопровождении Профессора и Большого Жоана. Предприятие их увенчалось успехом, и они, смеясь, обсуждали подробности. Кот – он тоже ходил с ними – заглянул по дороге к Далве. Войдя в пакгауз, троица прежде всего увидела Вертуна с револьвером в руке.
– Это еще что такое? – спросил Педро.
Безногий поднялся и вместе со своим псом подошел к ним:
– Вертун, тварь сертанская, не дает нам сделать, как решили. – Он кивнул в сторону Алмиро. – У нашего ангелочка – оспа.
Большой Жоан съежился. Педро поглядел на Алмиро. Профессор шагнул к Вертуну.
– Расскажи, как было дело, – велел Педро.
– Малец подцепил проклятую заразу. – Вертун показал на плачущего Алмиро. – А сволочь Безногий – хуже полицейского – хотел выкинуть его на улицу, чтоб санитары забрали. Я до поры не встревал. А тот не хочет идти. Тогда все они, – он сплюнул, – решили выбросить его. А он говорит: подождите, Педро придет, рассудит. Я подумал: он верно говорит – и вступился. Нельзя так со своими поступать, это ж не полицейский…
– Ты хорошо сделал, Вертун, – хлопнул его по плечу Педро. – Так у тебя оспа?.. – спросил он у Алмиро. Тот только кивнул, сотрясаясь от рыданий.
– А что ж мы можем сделать? – крикнул Безногий. – Сюда санитаров не позовешь: завтра же вся Баия будет знать, где скрываются «Генералы песчаных карьеров». Надо отвести его в город. Хочешь не хочешь, а надо…
– Не твое дело решать! – сказал Педро. – Чего ты раскомандовался? Отойди, пока я тебе не двинул.
И Безногий, бормоча что-то себе под нос, отошел. Щенок завозился у его ног, он пнул его, но тотчас, пожалев, притянул к себе и стал гладить, не переставая наблюдать за тем, что происходило рядом.
А Педро Пуля подошел к Алмиро. Большой Жоан тоже было шагнул за ним, но не совладал с собой: страх перед оспой, живший в его душе, пересиливал даже его доброту. Рядом с Педро оказался один Профессор.
– Покажи-ка, – сказал он Алмиро.
Тот вытянул руки, сплошь покрытые язвочками.
– Пустяки, – облегченно вздохнул Профессор. – Когда настоящая оспа, нарывы сразу чернеют…
Педро размышлял. Молча прошелся по пакгаузу. Большой Жоан все-таки сумел победить свой страх и медленно, точно каждый шаг давался ему с неимоверным трудом, подошел к Алмиро поближе. В эту минуту в двери влетел Леденчик, а за ним – падре. Он поздоровался, спросил, кто заболел. Леденчик показал на Алмиро, и падре опустился рядом с ним на пол – взял его руку, внимательно осмотрел. Потом сказал Педро:
– В госпиталь надо.
– В больницу?
– Да.
– Нельзя, – ответил Педро.
Безногий снова оказался рядом с ними:
– А я о чем толкую столько времени?! В больницу, в больницу!
– Никуда он не пойдет, – повторил Педро.
– Но почему, сын мой? – спросил падре.
– А потому, ваше преподобие, что из больницы никто еще не возвращался. Никто, понимаете? Алмиро – один из нас. Мы не можем это сделать.
– Но ведь есть закон…
– Умирать?
Падре смотрел на вожака «генералов» широко раскрытыми глазами. Эти бездомные мальчишки словно задались целью каждый раз ошеломлять его: они гораздо умней, чем кажутся. А в глубине души он знал, что они правы.
– Никуда он не пойдет, – сказал Педро.
– Ну и что ж тогда ты собираешься делать?
– Сами вы́ходим.
– Как?