По контракту с «Ауди» взяли рулевую рейку, карбюратор и ещё кое-какие приятные мелочи. Конечно, «Фольксваген-Ауди Групп» я обокрал гораздо в большем объёме, но в основном это касалось находок, в Германии ещё не сделанных.
В финишном виде машина, кроме мелких деталей, повторяла «Пассат-Б4» — на 90% внешне и более чем наполовину внутри, очень близко к моим наброскам, выполненным ещё в Тольятти.
Ей бы всунуть двигатель в два литра объёма, доведённый шаловливыми литовскими ручками до двух с лишним сотен лошадей, «воксхолл» и разогнаться не успеет, как я окажусь за горизонтом!
В числе прочего, закладывались совершенно непривычные для СССР стандарты качества: ровненькие зазоры, аккуратные сварные швы, оцинковка кузова, приличная отделка салона… Пусть её цена действительно вырастет до 14 тысяч рублей или догонит волговскую, народ будет из шкуры вон лезть, скупая берёзовые чеки, чтоб заполучить её. На внешнем рынке советский автопром, наконец, не будет плестись в хвосте, пытаясь втюхать доморощенные реплики «фиатов», а покажет лидирующую модель.
Мечты, мечты… Они налетели на реальность и неумеренные местные амбиции как «Титаник» на айсберг. Если кратко, случился облом в виде глупого и совершенно неожиданного препятствия.
Поначалу всё шло чудесно. Белорусскую составляющую сборной ВАЗ-МАЗ (со мной в качестве главной звезды) едва ли не носили на руках. На торжественном собрании в Доме правительства Первый секретарь ЦК КПБ Пётр Миронович Машеров вручил Государственные премии Белорусской ССР, а это ни много ни мало 5000 рублей, половина Ленинской премии. Мне и за победу в гонке, и за внедрение в производство на белорусском предприятии легкового автомобиля. Если сложить заводскую премию за ралли, чеки на 5000 долларов и конверт с дойчмарками, да ещё зарплата поднакопилась, я за осенний месяц поднял порядка 15000 рублей!
Машеров тряс мне руку, желал творческих успехов. Катерина, предупредившая меня о своём участии ещё во время нахождения во Франции, тоже получила госпремию. Ну, у дочки большого начальника свои преимущества, от меня не убудет… Так я думал, пока парторг завода не притащил мне на следующий день «Минскую Правду», желая сделать приятное. Взволновался, когда увидел мою реакцию.
— Сергей, что с вами?
— Вы даже не представляете, какая назревает катастрофа.
Разговор шёл среди кульманов, Высоцкий что-то тихо втирал чертёжнику, своё рисовала Катюха, виновница торжества. Как по команде все затихли, услышав слово «катастрофа», я таким не разбрасываюсь.
Парторг, заслуженный ветеран глубоко за семьдесят, седой, морщинистый и маленький, с орденскими планками на пиджаке, смотрел вопросительно. Он воевал в партизанской бригаде Машерова, но, насколько мы слышали, никогда не пользовался фронтовым знакомством с первым лицом республики, жил с женой в хрущёвке-полуторке не в самом удобном районе города и не просил льгот. Поэтому я молчал, подбирая слова, не хотел обижать порядочного и заслуженного мужика. А ведь представление к награждению идёт через партком, его подпись там стоит… Куда же ты вляпался, Тарас Никитович?
Подошёл Высоцкий.
— Сергей Борисович, что-то не так с награждением?
— Именно, — я показал пальцем на строчку с формулировкой присуждения премии Екатерины Журавлёвой. — Поймите меня правильно, у меня нет иного выхода, кроме как немедленно звонить Полякову. Если он узнает со стороны, а узнает точно, даю 100%-ную гарантию, что последствия будут даже хуже.
Главный конструктор, наверняка испытывавший какие-то сомнения ещё во время наградного процесса, мигом догадался, к чему я клоню.
— Последствия своего звонка представляешь?
— Они неизбежны в любом случае. Считайте меня стукачом, но иначе невозможно. Знаете же, почему я в Минске. И так подвёл министра, когда мы с Екатериной показали проект «березины» непосредственно Гагарину через голову Полякова, и потом стоило огромных усилий переломить позицию Минавтопрома. Поверьте, я знаю что делаю.
Высоцкий только развёл руками, не в силах предотвратить неизбежное, а мне осталось до неприятного звонка выяснить единственную вещь.
— Катя! Ты говорила отцу, что являешься единственным или главным разработчиком «березины»? — она потупилась, и я не стал её прессовать в ноль. — Колись: в домашних стенах из тебя вылетело прямое и недвусмысленное утверждение, что это ты придумала «березину», потому просишь отца юридически закрепить твои права?
— Нет! Он сам истолковал моё участие… Я не врала ему, что главная!
— Достаточно.
Через четверть часа я уведомил Высоцкого, что из-за инцидента с «березиной» меня срочно вызывают в Москву в министерство. Он молча завизировал заявление на командировку. Отказал бы — поехал бы за свой счёт.
Наутро через полтора суток вернулся в Минск, фирменный поезд прибыл ровно в шесть. Скупые командировочные компенсировали только плацкарт, за купе доплачивал сам. Нуждался в некотором комфорте для обдумывания ситуации. Поляков, первоначально взбешённый из-за белорусского самоуправства, несколько поостыл. Думаю, он выдержит паузу в пару дней перед тем, как доложить в соответствующий отдел ЦК. Министр находился в похожем положении, что и я позавчера — если неприятная информация дойдёт до начальственных ушей раньше, чем он доложит, выйдет отвратительно. Но и спешить не всегда нужно.
Хватило времени, чтоб метнуться домой, привести себя в порядок и успеть к восьми на завод. Доложился Высоцкому, тот не стал слушать рассказ и немедленно потянул к Дёмину, генеральному АвтоМАЗа. Там же со скорбной миной ждал Тарас Никитович.
Я был достаточно откровенен.
— В глазах министра, а другое московское начальство вряд ли примет иную точку зрения, награждение одной только Екатерины Журавлёвой за разработку проекта 3101 воспринимается исключительно как попытка Минска узурпировать проект.
— То есть упоминание вашей фамилии в постановлении изменило бы картину? — спросил Дёмин, недовольно поджав губы.
Он — тоже бывший партизанский командир, Герой Социалистического Труда, знает все ходы и выходы, подоплёку нынешней ситуации тоже. Спросил для порядка.
— Ничуть. Если бы нас с Катериной захотели бы наградить за концепт, эскиз, идею, это преждевременно, но куда бы ни шло. А одна только юная девушка-дизайнер — лауреат республиканской госпремии за проект автомашины, причём «проектировщица» даже технического образования не имеет — это за гранью добра и зла. Не мне вас учить, в чём разница между эскизным проектом, к слову — моим, и полным комплектом проектной документации. Министерство привлекло на контрактной основе НАМИ и АвтоВАЗ, заплатило деньги. Истрачена валюта за участие ВАГ. Часть средств Москва перечислила на МАЗ целевым образом — на проектирование 3101, они давно освоены. Верно?
Дёмин промолчал. Высоцкий кивнул.
— Поэтому, Иван Михайлович, министерство считает проект своим и общесоюзным, — я обратился непосредственно к Генеральному. — Дело не в дочке цековского пузыря и ассигнованиях из республиканского бюджета, на мелочи им плевать, а в подозрениях на нечестную игру.
Большой босс поправил очки. Вздохнул.
— Я приму решение позже. Ваши поступки, Сергей Борисович, несмотря на явные заслуги… гм… вызывают неоднозначные оценки.
То есть они лелеяли надежду, что «Минская Правда» и «Коммунист Белоруссии» не читаются в Москве. Наивняк!
Тарас Никитович завершил короткую встречу одной фразой:
— Пётр Миронович ждёт нас в одиннадцать.
То есть они успели начать контроперацию через ЦК КПБ? Оказалось — не совсем так. Поехали с парторгом на Карла Маркса на моей белой. По дороге старый партизан объяснил, что встреча с главой республики — сугубо его инициатива. Машеров разберётся и восстановит справедливость.
— Зачем? Если ради меня, то не нужно. Поляков предложил перевод в Москву на АЗЛК. Там идёт аналогичный процесс — запуск переднеприводной с использованием панелей кузова М-2140. А если «березину» волевым решением заберут из Минска и отдадут на какой-то российский завод, логично зачинателя идеи поставить начальником проекта.
И это через три дня после того, как тот же Машеров тряс мне руку под блицами фотокорреспондентов, пророчил блестящее будущее в возглавляемой им республике!
Стеклоочистители со стуком слизывали капли осеннего дождя. Похоже, в «неубиваемой» дедовой копейке кое-что изнашивается, в том числе привод щёток, сами щётки заменил на импортные.
— Не только ради вас, Сергей Борисович. Пётр Миронович очень «березиной» интересовался. Не вечен он. Надеялся — благодарные люди её с Машеровым будут связывать как «победу» со Сталиным.
У меня с генералиссимусом скорее ассоциировалась победа в войне, а не одноимённое авто.
— Не судьба.
— Больше скажу! — горячился дед. — Пётр Миронович мечтает в состав Политбюро войти. Ему совершенно не с руки подобные скандалы.
— То есть он больше меня заинтересован погасить конфликт? Интересный поворот. Тогда почему я к нему еду, а не он ко мне?
Зря сказал. Тарас Никитович обалдел от такой наглости. Остаток пути проделали в молчании.
Милиционер попросил раскрыть портфель, придирчиво перелистал бумаги. Не нашёл ни гранаты, ни нагана, наверно — был разочарован. Торчавший рядом человек в штатском придирчиво рассмотрел мой паспорт, спасибо, что не лизнул страничку, проверяя на вкус, укоризненно глянул на несолидное одеяние. Нет, мне не претит напялить костюм, белую рубашку и галстук, именно так я вырядился на вручении премии. Но сейчас был прямо с завода — в джинсах, джемпере, под ним — рубашка с галстуком, и в болоньевой куртке, специально мотаться домой поленился бы.
В приёмной меня разглядывали как клоуна — строгий секретарь референт и женщина под пятьдесят за соседним столом, я же смотрел в окно, показывающее один и тот же фильм с верхушками мокрых деревьев, качаемых ветром.
Пригласили. Машеров, в отличие от его нукеров, даже вида не подал, что шокирован экстерьером посетителя, поздоровался, а потом нажал клавишу на селекторе, бросив единственное слово: