Я хлопнул дверью и вышел на улицу. Как насолить Степке? Пожалуй, лучше всего объявить ему бойкот. Не замечать, не отвечать на вопросы и, конечно же, не брать больше в руки веника и топора. Надо перетащить на свою сторону и Комара. Не дорога Степке дружба, пусть остается со своими Танями и Манями!
Приняв такое решение, я отправился разыскивать Комара. Падун — не Москва, человек здесь не затеряется. Я подошел к шестой палатке и увидел худощавого веснушчатого паренька с шапкой рыжих кудрявых волос на голове.
Комар вытряхивал из матраца серую пыльную труху. Рядом поблескивала степным золотом гора свежей пушистой соломы.
— Здравствуй, — сказал я и протянул мальчишке руку. —Ты Комар?
— Ну я.
— Дружить будем?
Комар подозрительно покосился на меня и спросил:
— Тебя Степка подослал?
— Ничего подобного! Я объявил Степке бойкот. Теперь мы с ним враги.
Лицо Комара оживилось. В глазах блеснули искорки.
— А не врешь?
— Вот еще! А почему ты со Степкой поссорился?
Комар помолчал, снова смерил меня недоверчивым
взглядом:
— Ивана Грозного он мне испортил.
— Какого Грозного?
— Того, что сына копьем убил. Подошел к картине и сказал: «Долой кровавых царей!» — и размазал все лицо.
Мне было очень приятно познакомиться с художником. Я помог Комару набить соломой матрац и вместе с ним пошел в палатку. В самом углу за фанерной перегородкой стояли две кровати, табуретка; над столом, прикрепленная булавкой к брезенту, висела картина. На ней были нарисованы зеленое море, черные скалы и человек с волосатым лицом.
— Кто это?
— Неужели не узнаешь? — удивился Комар.
Мне не хотелось огорчать нового товарища, но узнать, кого он изобразил на картине, я решительно не мог!
— Это Пушкин, — подсказал Комар. — С картины художников Репина и Айвазовского.
Но дружба дружбой, а кривить душой я не мог.
— Пушкин был молодой, а у тебя бородатый старик, — сказал я.
— Это не борода, а бакенбарды. Раньше все такие выращивали.
Комар помрачнел. Наверно, обиделся, что я не похвалил его картину.
— Ты думаешь, людей легко рисовать? — спросил он. — Даже у Айвазовского люди не получались…
— А ты бы рисовал только одно море, — посоветовал я.
— Без людей неинтересно…
Комар был прав. Картины и книжки без людей не стоят выеденного яйца.
Кстати, я сообщил Комару, что хочу писать о своей жизни, и пообещал показать ему тетрадку. — Пойдем завтра на порог, — предложил я Комару. — Ты будешь рисовать, а я писать. Идет?
Комар охотно заключил союз. Мы крепко пожали друг другу руки и поклялись дружить до гроба.
Так и начался великий заговор против Степки…
Глава одиннадцатаяЧТО ПРИДУМАЛ АРКАДИЙ. У ПАДУНА. ИЗМЕНА КОМАРА
Степка встретил меня вопросом:
— Где ты ходишь? Целый час ищу!
Я сделал вид, что не расслышал. Сел к столу и начал перечитывать тетрадку.
— Ты что, оглох?
Я снова промолчал и еще внимательнее склонился над тетрадкой.
Степка подошел ко мне, сел напротив:
— Что за мода такая? Почему молчишь?
— Не о чем разговаривать.
— Чудило, чего сердишься? Я тебе штуку одну хочу рассказать.
— Какую еще штуку?
— А такую. Аркадий нам дело хорошее придумал.
И Степка рассказал мне, что придумал братуха Аркадий.
Наши плотники построили на Падуне несколько домов. Теперь мы должны помогать плотникам — выносить из домов мусор, стружки, мыть окна и двери.
— И это все? — разочарованно спросил я Степку, когда он закончил рассказ.
— Не нравится?
— Очень нравится. Ищи веник. Сейчас побегу.
Нет, я просто не понимаю — из-за такого пустяка отрывать человека от дела!
Я обмакнул перо в чернильницу и начал писать.
— Бросишь ты свою чепуху или нет? — вскрикнул Степка и даже стукнул кулаком по столу.
— Не стучи, пожалуйста! Из-за тебя кляксу посадил.
— Я тебе кляксу под глазом посажу! Понял?
— Мы еще посмотрим, кто кому посадит!
Степка поднялся из-за стола, расстегнул, а затем снова застегнул рубашку на все пуговицы.
— Значит, не хочешь помогать добровольцам? Тихо почти шепотом спросил он.
— Почему не хочу? Просто у меня нет времени. По-твоему, дневник чепуха, по-моему — нет. Мы друг друга не понимаем.
— Я тебя понимаю! Я тебя как облупленного вижу!
— И я тебя вижу как облупленного. Вот… А завтра я иду на Падун писать дневник про Братскую ГЭС.
— Ага! Ну хорошо, ты еще меня узнаешь!
— Можешь не «агакать»! Комар тоже со мной идет.
Когда Степка услышал про Комара, он даже глаза
вытаращил.
— Комар с тобой не пойдет. Он не такой пустоголовый, как ты. Писатель!
Степка не знал, что говорить, как выместить на мне свою злобу. Он долго смотрел на меня уничтожающим взглядом и вдруг крикнул:
— Бери веник, мети избу!
— Сегодня не моя очередь. Можешь посмотреть в календарь.
Крыть Степке было нечем. Он взял веник и начал молча мести избу.
На следующее утро, когда я проснулся, Степки уже не было. Возле моей кровати стоял веник. Я решил не связываться со Степкой из-за пустяков. Подмел избу, прибрал со стола и только тогда взял свою тетрадку.
Комар, как мы и договорились вчера, сидел возле палатки. Рядом лежали коробочка с масляными красками, кисточки и фанерка с дырочками от гвоздей. Я сразу же заметил, что Комар был какой-то скучный. Он вяло пожал мою руку и стал собирать свое художественное добро.
— Был у тебя Степка? — спросил я Комара.
— Был.
— Что ты ему сказал?
Комар вздохнул и почему-то отвел взгляд в сторону:
— Что я ему скажу? Мы же договорились — дружба до гроба.
Мы отправились к Падуну.
По дороге Комар все вздыхал и оглядывался назад.
— Чего оглядываешься?
— Ничего… Сегодня Степка с девчонками в домах прибирает…
— Ну и пускай прибирает. А нам веселее, правда?
— Конечно, веселее…
Пройдет несколько шагов — снова оглядывается. Лицо кислое, глаза бегают из стороны в сторону. Даже противно смотреть!
— Если хочешь, можешь уходить, — не вытерпел я.
— Я не хочу… Я рисовать буду.
— Рисовать же лучше, правда?
— Правда. Степка только обидится…
— Что ты пристал ко мне со Степкой? Иди к нему, я не держу.
Но Комар плелся за мной и все вздыхал, как старуха. Нет, таких товарищей у меня еще никогда в жизни не было!
Но вот наконец и Падун. Я сел под тенью березки, а Комар примостился возле самой воды, на большом сером камне. Я раскрыл тетрадку и задумался. О чем писать? Сначала надо рассказать о своем приезде на Братскую ГЭС и, конечно же, о Степке. О Степке я напишу посмешнее. Он будет разорять птичьи гнезда, дергать девчонок за косы и делать всякие другие глупости. Над портретом Степки тоже надо подумать. Нос — картошкой, большие, навыкате глаза. Под глазом можно посадить синяк, или, как говорил сам Степка, «кляксу».
Я написал полстранички, но подумал и все зачеркнул. Если кто-нибудь прочтет мой дневник, то не узнает Степку. Ведь Степка в жизни не такой. И синяка у него под глазом нет. Ну его совсем, этого Степку! Лучше буду писать о Падуне, тайге, о великой дружбе с Комаром.
Я быстро написал, как шумит Падун, заманчиво синеет тайга, а затем принялся за Комара. Вначале надо описать его наружность — рот, нос, волосы, веснушки. Плохо, что Комар рыжий. Эти рыжие веснушчатые мальчишки почти в каждой книжке встречаются. Прочитает Люська дневник и скажет: «Абсолютная неправда. Генка для смеха выдумал». Попробуй доказывай потом Люське. Ведь рыжих людей на свете не так и много. Я, например, знаю только двух — Комара и Люську. Да и то Люська утверждает, что она не рыжая, а блондинка.
С веснушками Комара я справился легко. Нос тоже описывать недолго. Нос как нос — немного конопатый, вздернутый. В общем, портрет Комара занял минут пять или десять. Значительно труднее было писать о вечной Дружбе. Вот если бы Комар вытащил меня из проруби или вынес на руках из горящего дома, тогда дело другое. Садись и пиши о ледяной воде, едких клубах дыма и зловещем пламени. К сожалению, ничего этого не было.
«А что, если присочинить какой-нибудь подвиг?» — подумал я и украдкой посмотрел в ту сторону, где сидел Комар.
То, что я увидел, мгновенно отбило у меня охоту писать о пожарах и ледяной воде. Пока я описывал наружность Комара и думал о вечной дружбе, Комар собрал свои кисточки и тихо, точно кошка, крался вдоль берега. С каждой минутой мой вероломный товарищ уходил от меня все дальше и дальше.
— Комар! — крикнул я. — Комар!
Комар остановился, испуганно оглянулся и вдруг помчался вперед, сверкая пятками.
Глава двенадцатаяЧТО ЖЕ ТАКОЕ СЛАВА? ПОСЛЕДНЯЯ ССОРА. ГЕННАДИЙ ПЫЖОВ УЕЗЖАЕТ В МОСКВУ…
Давно уже я не писал ничего в своей тетрадке. Писать было не о чем. Падун, тайга, Пурсей… Обо всем этом я рассказал раньше. Скучно, тоскливо, тяжело. За время ссоры произошла только одна история, но и она не много заняла страниц в моей тетради.
Я вышел из дому и увидел на берегу Ангары толпу людей. Они смотрели из-под ладоней на Падун и о чем-то оживленно разговаривали. «Может, утонул кто-нибудь?» — подумал я и побежал к реке.
— Что тут такое? — спросил я у рабочего в толстых брезентовых штанах и резиновых сапогах.
— А вот, гляди, — сказал рабочий и указал рукой в сторону Падуна.
Среди камней, зарываясь носом в крутые волны, мчалась большая черная баржа. На корме, вцепившись руками в перекладину руля, стоял лоцман. Баржа то исчезала из глаз, то вновь взлетала на волну. Но самое страшное было еще впереди. Баржа должна была проскочить узкие ворота, образовавшиеся в зубчатой каменной гряде. Все замерло на берегу. Было только слышно, как тяжело дышит у меня за спиной рабочий в резиновых сапогах и звенит на песчаной отмели бессильная волна. Мне казалось, будто в эти минуты я стоял рядом со старым лоцманом. Ветер хлестал в лицо, студеная ангарская волна сбивала с ног, валила на мокрую, скользкую палубу. Наверно, так же, как и я, думали и остальные. Каждый мысленно был с отважным лоцманом и говорил ему ласковые, ободряющие слова: