[1]. В той самой, в которой была подвергнута жесткому осуждению патриотическая позиция ряда писателей и изданий, позволивших себе рассуждать о «национальном духе», «национальном чувстве», «народном национальном характере», «зове природной цельности». «…Один тоскует по храмам и крестам, другой заливается плачем по лошадям, третий голосит по петухам» — риторика была почерпнута автором из арсенала полуграмотных «ревнителей пролетарской культуры» двадцатых годов.
Что ж, внешность бывает обманчивой. Чего не скажешь о Зюганове. Может, потому порой и раздражает наружность этого человека многочисленных его оппонентов, что нет за ней привычных их сердцу обмана и плутовства. Характерные русские черты лица, крепкое сложение и походка безошибочно выявляют так не любимые Александром Яковлевым «мужицкие истоки», надежную крестьянскую породу, кровную принадлежность к мощному пласту народной жизни, из которого не вырвали нашего героя ни обстоятельства, ни искушение властью, ни разочарования, ни заманчивые посулы. Несмотря на то, что рук, которые упорно пытались выдернуть его оттуда, всегда было хоть отбавляй. Ну а если этого сделать не удается, желаемое можно выдать за действительность. Тем паче что средств для этого более чем достаточно.
Зюганову создали виртуального двойника. С помощью умело монтируемых и тиражируемых телевидением видеоклипов, лишая его доступа к прямому эфиру. Сочиняя и распространяя нелепые мифы, масштабность и последствия которых когда-нибудь еще поразят воображение беспристрастных исследователей времени, которое мы переживаем. Используя «желтую» прессу с ее главными «информационными» каналами — замочными скважинами. Подхватывая лживые домыслы бывших «соратников», не выдержавших изнуряющего напряжения неизбежной повседневной работы.
«Хвалу и клевету приемли равнодушно…» Легко сказать! Тем не менее реальный Зюганов «под прицелом наветов и лжи» ведет себя достойно. Ко многому просто привык со временем. Но трудно избавиться от чувства омерзения, которое оставили в душе наиболее гнусные вымыслы и провокации, особенно связанные с близкими людьми, с самым светлым периодом в его жизни — детством и юностью. Ни одному нормальному человеку не придет в голову опровергать их очевидную нелепость только по одной причине: слишком сильно смердят их сочинители. Но ведь до сих пор тянутся грязные руки к малой родине Зюганова, а больное воображение толкает их обладателей на поступки, не укладывающиеся в здоровое сознание. Нечто подобное произошло в 2003 году, когда провокаторы местом очередного своего неблаговидного деяния выбрали Мымрино, объявив там об открытии «памятника» Зюганову и «музея» в его бывшем доме. Не выдержал тогда Геннадий Андреевич, ответил: «Мерзко. Именно это чувство поселилось у меня в душе, когда узнал о той подлости и хамстве, которые творятся в моем родном селе, в моем отчем доме, под внешне вроде бы благовидной вывеской создания некоего музея, якобы мне посвященного. На деле же готовится все то же действо, грязное и вызывающее, которое вот уже больше десяти лет выдается в „реформируемой“ России то ли за остроумие, то ли за политическую полемику, то ли за общественную борьбу.
Дом этот мы с отцом строили когда-то, еще давным-давно, сложили собственными руками… И вот теперь некто, ничего общего не имеющий ни с моей землей, ни с моей деревней, ни с моим краем, перекупил наш дом и пытается превратить его в этакое позорище для меня, для того дела, которому я служу, для моей партии и моих товарищей. Все изгадить и поиздеваться всласть — вот практически нескрываемое стремление господ-зачинщиков этого непотребства.
Срубить голову памятнику Ленину и водрузить на ее место отрезанную голову Зюганова — такова одна из идей, реализуемых в этом, с позволения сказать, музее. Остальное — в том же духе. Как это назвать? То ли патологическая безвкусица, то ли неприкрытая угроза, то ли некий колдовской ритуал сродни тем, что не раз творились у нас на Руси за последние сто лет, — не разберешь. Однако в любом случае все это мерзко, бесчеловечно и грязно. Тут даже не политика, проблема глубже. Здесь торжествуют бездушие и бесчеловечность, что-то грязное, темное, бесноватое…»
Возмутила эта грязная провокация и земляков Зюганова. Наиболее уважаемые в крае люди — почетные граждане Орла и депутаты местных органов власти выступили с заявлением, в котором подчеркнули: «Устраивать посмешище на земле предков, на месте отчего дома могут лишь те, кому Россия чужда. Вот почему мы расцениваем это как мерзость и глумление над патриотами, над нашей русской землей и русским народом».
Вроде бы и добавить к этому нечего, за исключением того, что хорошо известны имена этих некто, перекупивших родной дом Зюганова и затеявших всю эту вакханалию. Но вот есть у Геннадия Андреевича черта, сродни той, которую мы наблюдаем во многих русских характерах: терпимость к людям, которые тебе неприятны. Тем более, считает он, что публичное сведение счетов — дело неблаговидное. Поэтому скажем вслед за ним: «Бог им судья» — и посмотрим, как дальше складывалась его судьба.
Глава втораяКАК МОЛОДЫ МЫ БЫЛИ…
И все же удивительное это было время. Время, когда в стране не было секса, а была любовь, и на свидание ходили с книжками. Больше всего студенческим парам из Орловского пединститута нравилось уединяться в тени старых развесистых ракит под высоким берегом реки Орлик. Делились мнениями о прочитанном, спорили и конечно же читали вслух стихи. Подолгу обсуждали вопрос: кто нужнее стране — физики или лирики и кому из них будет отдано предпочтение в будущем? Интересно, что уже тогда в молодежной среде был в ходу термин «металлисты». Вполне вероятно, что нынешние поклонники heavy metal тоже полагают, что их увлечение не лишено определенной доли мужественности. Но в то время к «металлистам» относили только тех, кто действительно олицетворял собой образ настоящего мужчины, — физиков-атомщиков, летчиков, моряков, геологов, гидростроителей.
Говорят, что зачинателем возникшего еще в конце пятидесятых годов спора между физиками и лириками стал один из пионеров отечественной кибернетики, ученый Игорь Полетаев. Ему ответил поэт Борис Слуцкий: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне…» И пошло… Любопытно читать, как тогда разъяснял суть этих дискуссий в своей публицистической книге для юношества «Дело вкуса» Лев Кассиль: «Некоторая часть молодежи, да и не только молодежи, стала доказывать, что в наше „сугубо деловое время“, „в век атома“, когда победы нашей науки так прославили на весь мир Советскую страну, искусство уже не может играть той роли, какую оно играло в прежние времена. „Ах, Бах! Ох, Блок! — иронически восклицали те, кто отдавал предпочтение физикам. — Кому теперь это нужно?“ Естественно, что это вызвало решительные возражения большей части нашей молодежи, которая почти единодушно присоединилась к тому мнению, что „в межпланетном полете космонавту будет нужна и ветка сирени“».
Будем снисходительны к этой трогательной наивности. Лучше вспомним свою юность, если, конечно, она не пришлась на годы повсеместного возведения коммерческих палаток, триумфального шествия «пепси» и «попсы». Тем более что лирика, покорявшая сердца молодых физиков в начале шестидесятых, была отнюдь не столь простой и наивной. Даже тот, кто особенно и не увлекался литературой, считал необходимым (хотя бы для того, чтобы не прослыть ретроградом) иметь собственное мнение о поэзии Ахмадулиной, Вознесенского, Евтушенко, Рождественского. Вслед за Москвой, где в забитой до отказа Большой аудитории Политехнического музея декламировали свои творения витии новой волны, поэтический бум достиг и удаленных от столичной жизни городов и весей. Не лишенные дерзости и страстности, стихи находили горячий отзвук в молодых душах:
Ленин — самое чистое деянье,
Он не должен быть замутнён.
Уберите Ленина с денег,
Он для сердца и для знамён…
В период «поздней оттепели» власть относилась к своим молодым поэтам как к расшалившимся детям. Однажды Хрущев с присущей ему хамоватостью прилюдно и довольно грубо одернул Вознесенского, но тут же премировал его поездкой во Францию, а для публикации написанной по итогам этой творческой командировки поэмы о Ленине «Лонжюмо» газета «Правда» предоставила целую полосу.
Захваченный головокружительным водоворотом студенческой жизни, жадно впитывая в себя новые, яркие впечатления, Геннадий Зюганов и не подозревал, с каким трудом — не через парадные Политехнического, Театра на Таганке и лучших столичных издательств — пробивает себе дорогу к читателю творчество иных литераторов. Только спустя несколько лет он прочтет «Видения на холме» Николая Рубцова (тогда это стихотворение было известно лишь немногим — по рукописному «самиздату» Литературного института) и будет поражен пророческим предупреждением поэта:
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы…
Но всё это придет значительно позднее. Тогда же, вовлеченный в круг общих студенческих интересов, Геннадий мало чем отличался от других своих сверстников, которые, на правах допущенных в храм науки неофитов, с почтением внимали поучениям и рекомендациям видавших виды старшекурсников. В новой обстановке освоился быстро. На первых порах поселился он у своего деда — Петра Яковлевича. Степенный и размеренный порядок, раз и навсегда заведенный в доме, стоявшем в старой и тихой, «деревянной» части города, рассудительные беседы, которые хозяин заводил за вечерним чаем, словно уравновешивали бьющие через край эмоции и дневные впечатления, отсеивая наносное и второстепенное. Главное — учеба, а она давалась Геннадию легко. Не стоял он в стороне и от общественной работы: сразу же записался в оперативный отряд — дежурили в основном по ночам, отлавливали на улицах хулиганов. Не остались незамеченными и его спортивные способности — он был зачислен в сборную команду института по волейболу. Но при этом держал Геннадий в уме, что в скором времени придется расстаться и с институтом, и с полюбившимся Орлом — отсрочек от армейской службы студенты вузов тогда не имели.