Только, увы! Недалеко враги! И хоть Рейна стремнины
Нам и защита, но что и воды и горы народу
Этому страшному, — он, словно туча грозовая, мчится,
Ибо они заодно молодых и старых сзывают
И устремляются массой несметной вперед. Этим толпам
Смерть нипочем: прибывают и ломят рядами густыми.
Смеем ли мы в эту пору в покое сидеть за стеною
Наших домов, полагая спастись от общего горя?
Милая матушка, если б вы знали, как мне досадно,
Что при наборе и нынче я в рекруты не был зачислен
По настоянью сограждан. Все так: единственный сын я,
Наше хозяйство обширно, и наши занятья полезны,
Только не лучше ли было б стоять мне сейчас на границе,
Чем у себя в дому ожидать цепей и бесчестья?
Да, мне и разум твердит, я и в сердце своем ощущаю
Силу и смелый порыв затем, что готов для отчизны
Жить и пожертвовать жизнью, других ободряя примером.
Право, если б собрать воедино юношей наших
И на границу отправить, они б за себя постояли.
И не посмели б враги попирать нашу милую землю
И на глазах у нас расхищать урожай изобильный,
Женщин наших неволить и гнать мужей, как скотину.
Видите, матушка, я поумнел, заглянув себе в душу.
Без промедленья свершу, что кажется мне наилучшим,
Ибо иной тугодум не всегда выбирает удачно.
Знайте же: я домой не вернусь, а прямо отсюда
В город направлюсь и там предложу военным в услуги
Эти вот руки и грудь, чтоб они послужили отчизне.
Пусть убедится отец, присуще ли мне благородство
И не стремлюсь ли к тому, чтоб выше ступенью подняться».
Тут дальновидная мать с укоризною молвила сыну,
Тихие слезы у ней на глаза навернулись невольно:
«Что это в сердце твоем и в тебе, мой сын, изменилось,
С матерью не говоришь, как, бывало, всегда говорил ты —
Прямо, от чистого сердца ей помыслы все открывая;
Если бы кто посторонний подслушал тебя, то, бесспорно,
Он похвалил бы решенье твое за порыв благородный,
Будучи сам увлечен возвышенной речью такою.
Я же тебя лишь могу порицать, ибо знаю поближе:
Думаешь ты о другом и от матери сердце скрываешь.
Знаю, тебя привлекают не трубы, и не барабаны,
И не мундир щегольской, чтобы им восхищались девицы,
Ибо твое назначенье, хоть мужеством ты не обижен,
Все же свой дом охранять и мирно возделывать поле.
Вот и ответь мне открыто: зачем ты на это решился?»
«Матушка, здесь вы ошиблись, — ответствовал Герман спокойно.—
День не приходится на день. Становится юноша мужем.
Часто в тиши он скорей созревает для дела, чем в этой
Дикой и шаткой жизни, что юношей многих сгубила.
Хоть от природы я смирен и тих, но исподволь сердце
Всякое зло и неправду сильней презирать научилось
И разберется во всем, что в мире теперь происходит.
Так же руки и ноги мои в труде укрепились.
Все это чувствую ясно, и в этом я твердо уверен.
Вы укоряли меня не попусту, матушка, ибо
Правды в словах моих половина и столько ж притворства.
Чистосердечно признаюсь: меня из отцовского дома
Вовсе не голос тревоги зовет и не мысли благие —
Родине стать оплотом, врагу-супостату — грозою.
Это все были слова; говорил их затем, чтоб вернее
Скрыть от зоркости вашей в душе накипевшее чувство.
Лучше оставьте меня: если сердце это напрасным
Чувством полно, то пускай и жизнь понапрасну проходит,
Ибо вполне я уверен, что, личным сколько ни жертвуй,
Только себе повредишь, если к общему все не стремится».
«Что ж, продолжай, сынок, — прозорливая мать отвечала,—
Все ты мне должен открыть до мельчайшей подробности, Герман,
Ибо мужчины пылки и видят лишь цель пред собою,
А затрудненья подчас совращают пылких с дороги.
В женщине хитрости больше, она не забудет о средствах,
Хоть бы окольным путем, а желанного все же добьется.
Вот и признайся мне, Герман, о чем ты печалишься нынче,
Что на себя не похож, — от волненья совсем раскраснелся,
И на глаза вот-вот навернутся жаркие слезы».
Горю тогда отдавшись, расплакался юноша добрый.
Плача, упал он на грудь материнскую, молвив от сердца:
«Право, попреки отцовы меня оскорбили до боли,
Повода к ним не давал я и нынче, и в прежние годы.
С детства благоговейно родителей чтил я, ну, кто же
Мог мне казаться мудрей и достойней тех, кем рожден я,
Кто озарял мне заботой младенчества темные годы?
Много мне приходилось терпеть от сверстников грубых,
Что на мое добродушье коварством подчас отвечали,—
Да, получал я частенько от них и щелчки и удары.
Если ж дерзали они над отцом поглумиться, когда он
Шел, погруженный в раздумье, полуднем воскресным из кирки,
Или высмеивать ленту на шляпе, цветы на халате,
Столь украшавшем его и подаренном только сегодня,
Сразу же грозно сжимались мои кулаки и со злобой
В драку кидался, точно ослепнув, и без разбора
Бил их сплеча, и с носами, разбитыми в кровь, убегали,
Плача и воя, они, от моих зуботычин спасаясь.
Так вот я вырос затем, чтоб отец мой родной, не жалея,
Мне расточал оскорбленья не меньше обидчиков прежних.
Если в совете, бывало, его ненароком взволнуют,
Мне доставалось за все — за тайные козни и споры.
Сами ж о доле моей вы печалились, матушка, часто.
Я ж от души ценил попеченье родителей милых,
Что об одном помышляют — умножить для нас достоянье.
И, о потомстве заботясь, себя стесняют во многом.
Только, увы, в сбереженьях во имя будущей пользы
Счастье еще не сокрыто. Оно не в том, чтобы груду
К новой груде прибавить, хоть нам и приятен достаток.
Ибо не только отец, но и дети старятся также,
Светлой минуты не видя, печась о дне предстоящем.
Гляньте вокруг и скажите, не правда ль, раскинулись дивно
Наши угодья: внизу виноградник и сад, а подальше
Службы, амбары — во всем домовитость, зажиточность всюду.
Но погляжу я на дом и увижу под самою крышей
То небольшое оконце каморки моей, и невольно
Мне представляется время, когда по ночам дожидался
Поздней луны или ранних лучей восходящего солнца,
Лишь на часок-другой в глубоком сне забываясь.
Ах, как мне было тогда одиноко; какою пустыней
Веяло в душу от стен, от полей на холмах отдаленных!
Все мне постылым казалось — с тоской я мечтал о супруге».
Речью сочувственной мать отвечала, выслушав сына:
«Верь, не с таким нетерпеньем и сам ожидаешь невесты,
Той, что ночь обратит в половину лучшую жизни,
Вознаградив с лихвой за дневные труды и заботы,
Как ожидают того и отец твой и мать. Мы ведь сами
С выбором верной подруги тебя торопили частенько,
Только я знала и прежде и чует теперь мое сердце —
Если пора не пришла, если девушки нет на примете
В пору урочную, — значит, все поиски наши напрасны,
Ибо страшиться ты будешь ошибки при выборе друга.
Сын мой, скажу тебе прямо: мне кажется, выбор твой сделан.
Сердце твое смятенно, потому и чувствительней стало.
Начистоту говори, хоть без слов для меня очевидно:
Суженая твоя и есть изгнанница эта».
«Матушка, вы угадали! — взволнованно Герман воскликнул.—
Это она! И если сегодня же в дом свой невестой
Я не введу ее, то она затеряется завтра
В вихре войны, в суете переездов с места на место.
Матушка, будет не в радость глядеть мне тогда на достаток,
Изо дня в день растущий, не в радость мне будет и жатва,
Этот устроенный дом и сад мне станут постылы.
Ах, материнская нежность — и та не утешит беднягу.
Ибо любовь разрешает, поверьте мне, всякие узы,
Если скрепляет свои. Ведь не только девушек участь —
Мать и отца покидать и за избранным следовать мужем,
Нет, и юноша также отца и мать позабудет,
Видя, как вместе с любимой уходит и счастье навеки.
Так отпустите ж страдальца, куда его горести гонят!
Высказал батюшка ясно решенье свое, и отныне
Стены этого дома мне чужды, если супругу,
Милую сердцу, ввести в свой дом отец запрещает».
Добрая, умная мать возразить поспешила на это:
«Двое мужчин стоят, словно скалы, друг против друга.
В каждом упрямство и гордость, один не уступит другому.
И примиренья слова никто не вымолвит первым!
Сын мой, на слово верь мне, еще не теряю надежды,
Что и отец, если вправду она хороша и достойна,
Бедность ее не осудит и в дом свой возьмет и такую.
Мало ль что вырваться может из уст его в гневе, однако
Он и отходчив; поверь мне, все может еще измениться,
Доброго слова он ждет от тебя, и ждать его вправе:
Он ведь отец! Да к тому же, ты знаешь, в застольной беседе
Многое он говорит сгоряча, не терпя возражений,
Ибо вино воспаляет в нем кровь, возбуждая охоту
Всем прекословить… Он глух к речам посторонних. Напрасно
Спорить с ним в это время. Себя одного он и слышит,
Но свечереет, и все, что успел собутыльникам с пылу
Высказать он, между ним и меж ними потом остается.
Тотчас смягчается он, протрезвев, и тогда вспоминает
Все, чем обидел других, и не прочь покаяться в этом.
Так поспешим же, сынок; быстрота приносит удачу.
Должно застать нам друзей, что сидят еще с ним за бутылкой,
С жаром беседуя. Пастор теперь особливо нам нужен».
Так закончила мать и, решительно с камня поднявшись,
За руку сына взяла; он за нею последовал. Оба
К дому молча пошли, погруженные в замысел важный.