Вдруг тишина сделалась даже тише могильной, было слышно, как идет время в дамских часиках в Токио. Герман приоткрыл один глаз и увидел, что доктор стоит в дверях кабинета и выбирает, кого позвать. Все потупились, с громким стуком упало на траву стеклянное яблоко на Несоддене. А потом тишину разорвал грохот. Доктор достал из кармана небольшую простыню и принялся чистить нос до блеска, заглушая учиненный шум громким воплем:
– Следующий – Фюлькт!
Мама втащила Германа в кабинет, дверь захлопнулась, назад дороги нет. В ближайшем углу стояла медсестра, она кашляла, не могла остановиться, но одновременно силилась улыбаться. Это давалось ей с трудом. В другом углу был шкаф с заточенными кинжалами и бинтами. В третьем углу – кушетка, закутанная в бумагу. А в оставшемся углу стоял Герман. Стоял он не очень твердо.
Единственное приятное в этой комнате – зеленое растение на подоконнике – свисало во все стороны из своего горшка, как раскидистая пальма без ствола. Но воняло оно исключительно мерзко. Наверняка это из-за него кашляла медсестра и сморкался доктор. Теперь он навис над Германом, который целиком отражался в его выдающейся носопырке, и лицо его опять приняло странное выражение; вылитая рыба в раздумьях, как утечь из аквариума. Германа пробрал неприятный холодок: вдруг он все-таки здоров не совсем как лосось?
Выше белого халата прорезался голос:
– Как у нас дела?
– Видимо, не ахти, – прошелестел Герман и поднял глаза на маму: она пряла пальцами, как будто тоже вырывалась из аквариума.
– А лет нам сколько?
Разговаривал доктор как-то странно, будто держал Германа за собачку-пуделя.
– Я что-то сбился со счета, но у меня на следующий год опять будет день рождения.
Доктор загоготал и снова зарылся носом в платок.
– Я тоже никак не могу выучить свой номер телефона, – просипел он.
– Ничего страшного. У нас телефона все равно нет.
Мама покраснела, а доктор заржал громче и подошел ближе. От него пахло солеными пастилками.
– Ты не мог бы сесть? Мне надо тебя посмотреть.
– Смотрите так.
– Хорошо, хорошо.
– И без уколов.
– Слово даю.
Герман притянул маму к себе и прошептал:
– Он хочет начать с меня. Возможно, это заразно.
Мама посмотрела на него растерянно, хотела что-то сказать, но только вздохнула, отчего у него встали дыбом все волосы. Ее очередь следующая, вот она и боится, подумал Герман и совсем уже собрался напомнить ей о курице и мороженом, как она принялась стягивать с него рубашку и майку.
Доктор приставил холодную штуковину ему к спине и велел глубоко дышать. Герман справился на отлично.
Мама стояла рядом и улыбалась, но улыбки у нее сегодня были кривые, точно сваренные из резинок от банок для варенья.
Доктор распрямился и вытащил из ушей дужки с резиновыми наконечниками.
– Я скоро умру? – спросил Герман.
– Не говори так! – вскрикнула мама.
– Ты здоров как лосось, поскрипишь еще авось, – усмехнулся доктор и потер свой нос.
– Дедушка тоже так говорит, но скоро зима.
Мама села на стул, доктор за своим носовым платком тоже растерялся.
– Зима? Ты на лыжах будешь бегать?
У Германа нет сил отвечать. Он замерз. Неудивительно, что они тут все сопливые и простуженные.
Доктор взял лупу, упер пальцы в голову Германа и склонился над его затылком. Рассматривал его очень долго. Поразительно, какие все стали любопытные. Было очень тихо. Так тихо, что слышно, как крошится мел в руках Борова на третьем уроке.
Наконец доктор закончил осмотр и высморкал ураган.
– У меня вши? – спросил Герман.
– Нет, конечно, – встрепенулась мама. – Как ты мог такое подумать?
– У Бьёрнара в прошлом году были. Шестьсот тридцать две штучки.
Медсестра, которая тем временем тоже стала чихать, вручила ему стакан с узким донышком, но широким горлышком.
– Давай соберем анализ мочи. Ты припас немного?
– Тут давно припасено.
Герман повернулся к ним спиной, расстегнулся, прицелился и пустил струю. Она оказалась нескончаемой. Уровень рос, рос и дошел почти до края стаканчика. У Германа затряслись плечи.
– Ты все? – спросила мама у него за спиной.
– Пока нет, – пропищал Герман.
Оно лилось и лилось, теперь уже через край, медсестра подбежала к нему с новым стаканчиком, они поменялись, но брандспойт еще полон. Мама нервно топталась рядом. Герман смотрел в стену, никогда еще он не писал так много. Второй стакан тоже заполнился быстро, доктор принес две кофейные чашки, но и они закончились в две секунды. Все бегали и перекрикивались. Доктор притащил горшок с цветком, Герман основательно полил его. Наконец поток иссяк, последние капли скатились на листья. Доктор промокнул пот со лба и лег на кушетку перевести дух.
– Дело сделано, – сказал Герман, застегиваясь и улыбаясь маме довольной улыбкой. – Теперь твоя очередь.
Но доктор, оказавшийся уже на ногах, надвигался на него со шприцем в руке.
У Германа разбежались мурашки по ногам, он попятился, но уперся в медсестру; она положила ему на плечи тяжелые руки.
– Врун, – Герман наставил палец прямо на доктора.
– Это не укол, просто анализ крови, – начал мутить доктор.
– Больно похоже, – сказал Герман.
– Может, ты сядешь?
– Нет уж, я тут постою.
– Хорошо. Напряги руку, чтобы я нашел вену.
Легко сказать, а сделать трудно. Они ищут по всей руке, доктор щупает, давит и нажимает тут и там, но вдруг резко всаживает иглу и начинает отсасывать кровь.
– Я отрубаюсь, – прошептал Герман.
– Увидишь, все будет хорошо.
Голос у мамы бодрый, но вид – не слишком.
– Отрубился, – сообщил Герман и осел на пол. А очнувшись, обнаружил себя лежащим на кушетке и с мокрой тряпкой на лбу, рядом стояла бутылка кока-колы.
Сначала Герман решил, что это сон и он пока пришел не в себя, а неизвестно куда. Но потом он узнал и медсестру, и доктора, только мама держалась за стенку и выглядела не как раньше, лицо у нее было похоже на теннисный мячик. Голоса он тоже слышал – значит, все-таки пришел в себя, хотя лучше бы он сперва пришел домой. Кстати, кола оказалась вкусная.
– Вы давно заметили, что волосы выпадают?
– Нет, не замечала, – ответила мама.
– Вы не находили волос в сливе или на расческе?
– Находила, но не столько, чтобы думать об этом, – ответила мама.
– Я не могу ничего сказать, пока мы не получим анализы. Но вам надо готовиться к худшему. Что все волосы выпадут.
Все повернулись к Герману. Мама подошла к нему.
– Ты проснулся?
– Почти. Надо еще колы глотнуть.
Их проводили из кабинета обратно в приемную. А там все разболелись пуще прежнего, хныкали, ныли и закатывали глаза.
– Доктор делает не очень больно, – доложил очереди Герман, – только чуточку.
На улице тем временем пошел дождь. Осенняя хилая морось, что облепляет лицо как паутина. Мама крепко держала Германа за руку, так сжимала, что даже больно немножко, и по ее лицу было видно, что она по-прежнему где-то далеко, этот теннисный мячик запузырили выше крыш. Герман попытался представить себе маму совсем без волос. Нет, это невозможно.
– Ты молодец, – мама прокашлялась.
– Ты тоже.
Тут он услышал странный звук и поднял глаза. Непонятно, мама правда плачет или это просто дождь.
– Ну не расстраивайся так, – сказал Герман. – Можно ведь парик тебе купить, если уж слишком много выпадет.
Теперь она точно плакала. Шла не разбирая дороги и на аллее Бюгдёй чуть не врезалась в каштан.
– Можно даже рыжий парик тебе купить, – громко рассуждал Герман. – Мне рыжие больше всех нравятся.
Он взял маму за руку и уверенно перевел через улицу.
На обед у них и курица, и мороженое. Но обстановка в доме непонятная. Теперь и у папы лицо стало странное, и он несколько раз переходил на английский, а это не сулит ничего хорошего. Германа не загоняли спать до половины десятого, папа показал билеты на «Зорро» в первый ряд и спросил, не надо ли еще купить Герману маску и шпагу. Короче, родители сделались на себя не похожи, и Герман только рад был отправиться спать.
Мама с папой вдвоем пришли поцеловать его на ночь. Папа фокусничал с каштанами и так усердствовал, что два бесследно пропали. Пришлось Герману утешать еще и папу.
С потолка свисали пять канатов. Яйцо стоял уперев руки в боки и широко расставив ноги, во рту свисток. Герман надеялся незаметно пробраться в задний ряд, он опустил голову и втянул ее в плечи. Но волосы все равно торчали, и в глубине души Герман знал, что план не удастся; наоборот, чем сильнее он старается быть незаметным, тем больше внимания к себе привлекает. Вот и теперь Яйцо уже вперил в него взгляд, согнул палец и выплюнул свисток.
– Герман, ты в прятки решил поиграть?
– Да вроде нет.
– Поди-ка сюда.
– Я здесь хорошо стою, спасибо.
Яйцо жирно улыбнулся, это не к добру.
– Герман, сюда – это сюда.
– Будет сделано.
Все восемь шагов до Яйца в кедах что-то кусается. Наконец Герман остановился перед ним. Яйцо когда-то был гимнастом. Теперь мышцы висят обвислыми складками. Говорят, со спортом он расстался после неудачного прыжка через коня. Разговаривает он всегда фальцетом.
– Сейчас ты полезешь вверх по канату, пока не стукнешься своей маленькой головой о потолок.
– Не получится, – прошептал Герман.
Яйцо наклонился и ощерился во весь рот.
– Герман, что ты сказал? Я не услышал.
– Не получится.
– Не получится, говоришь? А почему ж не получится-то, Герман?
Герман показал руку, заклеенную там, где доктор качал кровь.
– Пока не слушается, – сказал он.
Яйцо поднял его руку повыше, долго рассматривал, вдруг улыбнулся плотоядно во все лицо, как удав, только что проглотивший теленка, и содрал пластырь. Герман вскрикнул про себя и сжал зубы до скрипа.
– Ты слабак, да, Герман?
Герман не ответил. Послышались первые смешки.