– Из полона я. Взяли нас по многим селам, по большим городам и малым. Гнали, что твой скот. Ни пить, ни есть не давали. Даже мёртвых на арканах* за конями волокли, не отвязывали. Я, может, один из всего полона и жив остался. Зубами аркан перегрыз. Конский волос, он, как железо. Все зубы стёр. Как старик теперь.
И Евстратий улыбнулся щербатым ртом.
– Ой, беда на землю нашу пришла. Беда неизбывная, – запричитала женщина. – Никак от неё не схоронишься, не спрячешься.
– Прятаться нам не пристало, – оборвал её старик. – Не хорониться по щелям надо, а всем миром на ворога навалиться. И Киеву. И Чернигову. И Владимиру. Всей землёй Русской. Кабы князья плечом к плечу вместе встали, давно бы половцы шелудивые побиты были.
Старик крепко стукнул клюкой об пол. Шрам его, бегущий ото лба под белую бороду, побагровел.
– Вот что, инок, – сказал старик, – иди в Киев. Надо народ собирать.
Евстратий послушно поднялся. Опёрся рукой о стену.
– Стой, и я с тобой пойду. Слаб ты ещё. Да и слово твоё не такое крепкое.
В Киеве на торгу* гомонило вече*. Тесно стояли здесь кузнецы и медники*, гончары и бондари*, плотники и тележники. Всякий слово хотел сказать, свою правду выкрикнуть.
– Половцев, что деревьев в лесу! Разве их одолеешь?
– Полчища несметные. Может, данью откупимся?
– А и нас немало.
– Что ж мы, смерды* да простой люд можем? На то дружина есть.
– А каждый князь свою дружину в своей земле держит.
– Все князья один на другого ходят, усобицы сеют. А нас на погибель, на полон оставляют. Вон глядите, инок от половцев утёк. Что с ним поганые сделали.
Евстратия вытолкнули вперёд. Он растерянно озирался, ссутулился. Сквозь рваную рубаху проглядывало почерневшее от побоев и запекшейся крови тело.
– Скажи, скажи, инок!
Евстратий хотел что-то сказать, но вдруг махнул рукой и затрясся в беззвучном плаче. Тогда старик, что стоял с ним, отстранил Евстратия своей тяжёлой клюкой, вступил на широкую мясницкую колоду*, стоявшую тут же, на торгу.
– Смотри, – громко прошептал кто-то, – лицо иссечено.
– Да, шрам кривой. Небось от половецкой сабли след, – откликнулся сосед.
Старик медленно оглядел вече.
– Братья, – сипло сказал он, но голос его в тишине долетел до самых дальних. – Братья киевляне, беда на землю нашу пришла. До одних докатилась уже. Над другими чёрной тучей нависла. Половцы, что саранча, в одном месте людей побьют, города пожгут, в другое налетят. Никому спасенья не будет. Всю Русь скликать надо на поганых. Коли у князей дружины недостанет, мы, смерды, встанем. С кольём и рогатиной.
Тут зашумело вече. Люди, не сговариваясь, повалили с торга. Гудящая толпа надвинулась на княжеские хоромы.
Вышел к народу Святополк, князь киевский. И услышал:
– Рассеялись половцы по нашей земле!
– Ай, не ведаешь, князь?
– Биться надо с ними, княже!
– Дай нам, князь, оружия и коней!
– Дай нам, княже!..
– Биться будем!..
Вражья ловушка и клятва Мономаха
Заря уронила в чёрную воду Стугны* кровавые блики. Святополк* со своими двоюродными братьями Владимиром Мономахом и юным Ростиславом всматривались в дальний берег реки, размытый росным туманом.
– Искать броды надо, – сказал Святополк. – Высоко поднялась вешняя вода.
Владимир Мономах повернулся к Святополку.
– А, может, мир заключим, брате, пока река нам заслоном? Перед этой грозой силы наши малы. Собрать бы под наши стяги и других князей русских. Тогда и на сечу идти.
– Биться! Биться будем! – горячо прервал его Ростислав.
За Святополком, как за старшим, последнее слово. Он и порешил – переходить реку. Выстроив дружины, двинулись. Святополк по правую руку. Владимир – по левую. В середине – Ростислав.
С воем и визгом выскочили из тумана половцы. Наткнулись на передовую дружину Святополка и, стремительно повернув коней, понеслись обратно. Рванулись за ними воины Святополка, расстроили свои ряды. И тут же с боков, с тыла налетели на них свежие силы половцев. Засада! Засвистели арканы. Сверкнули кривые сабли. Посыпались летучим роем стрелы. Всё произошло так быстро, что и не успел Святополк взмахнуть своим обоюдоострым мечом.
Смяли половцы дружину Святополка, кинулись на Владимира Мономаха. Бьются русские ратники. Один против десяти. Падают, задушенные арканами, скошенные саблями. Ринулся горячий Ростислав на помощь. Но уже попятилась дружина Владимира Мономаха. Прижали половцы русское войско к реке. Не удерживаются кони на осклизлых берегах, скатываются в воду.
Увидел Владимир Мономах, что и любимый младший брат Ростислав тонет. Прорубился к берегу. В кольчуге да в шлеме прямо из седла кинулся в тёмную воду. Но было поздно. Мелькнула русая голова Ростислава и скрылась. Только мутная струя со дна поднялась.
Стоит на Киеве плач. Голосят вдовы. Причитают старухи. Оплакивают мужей, братьев, сыновей. Из гулкого полумрака собора Святой Софии доносится плач княгини, матери юного Ростислава:
– Ой, да моё красно солнышко,
В поле скошена травонька
Да недозрелая яблонька,
Ты куда да сподобился,
Ты куда да снарядился?..
Опустил голову Владимир Мономах. Тяжко ему. Не сумел оборонить землю родную от злого нашествия. Да ещё и брата любимого не уберёг. И клянётся себе Владимир Мономах, что соберёт рать со всей Руси и отомстит ворогу за всё горе людское.
Только не один год прошёл, прежде чем смог сдержать своё слово Владимир Мономах. И не два. А все десять.
Чей лагерь хитрее
Апрельское небо в голубых оконцах. И на просёлках голубые оконца луж. Повсюду суетится весенняя птица грач. Здесь только что прошла конная дружина киевского князя Святополка. А за ней следом – дружина Владимира Мономаха Переяславского*.
Так и тянулись грачи да галки пёстрым облачком за конями до самого Долобского озера*, до урочища с одиноким дубом, под которым поставлен был шатёр. Просторный, с красным верхом. Застлан внутри дорогим ковром. Собрались в шатре на совет старшие дружинники с князьями во главе. На одном ковре сидят. Одну думу думают.
Старые воины помнят свою горькую неудачу на Стугне реке в ту давнюю весну. Страшно им ещё раз такой позор претерпеть. Ищут они отговорки, оправдания.
– Не годится теперь, весною, в поход идти.
– Погубим пашню, посев, лошадей.
Владимир Мономах резко встал. Широким плечом задел срединный столб шатровый.
– Дивлюсь я, дружина, – сказал он с напором. – Лошадей, на которых пашут, пожалели. А почему не подумаете о том, что вот начнёт пахать смерд, а набежит половчанин, стрелой его достанет. Лошадь его возьмёт. Село спалит. Детей и жену в полон уведёт, – он горько усмехнулся. – Лошади вам жаль. А самого пахаря не жаль?
Сел Владимир Мономах, и наступила тяжёлая тишина. Молчит Святополк. Молчит дружина его. Молчат и дружинники Владимира. Нелегко сказать последнее слово. Снова поднял голову Владимир Мономах.
– Вы меня знаете. Не раз наезжал я на половецкие вежи*. И бил ворога. И мир заключал. И снова бил, коли тот мир нарушали. – Он поднял перед собой руки. – Вот этими руками коней диких ловлю в пущах и на равнинах и связываю их живыми. Но ни своей удалью, ни своей силой похваляться сейчас не хочу. А силой всей Русской земли. Не одни на этот раз биться будем. С нами дружина Давыда Святославича и Давыда Всеславича, и Мстислава, внука Игорева, и Вячеслава Ярополчича, и Ярополка Владимировича. Вместе одолеем поганых раз и навсегда.
И поднялся Святополк.
– Вот я уже готов, – просто сказал он.
Над котлом поднимался пар. Серый просяной отвар булькал и пузырился. Урусоба – самый старый из половецких князей взял горсть мелко нарубленного мяса и швырнул в котёл. Отблески костра заиграли на его гладко бритой голове, делая её похожей на небольшой медный котёл, слегка помятый и бугристый.
За Урусобой, как по сигналу, бросили по очереди свою горсть мяса остальные половецкие ханы. Кчий. Арсланапа. Китанопа. Куман. Асуп. Ченегрепа. Сурьбарь. Бельдюзь.
Узкими щёлочками глаз Урусоба оглядел всех. Треугольное его лисье лицо ничего не выражало. Только твёрдые губы под скобкой усов напряглись.
– Идёт на нас Русь, – сказал он отрывисто. – Войной идёт.
– Йэх! – радостно взвизгнул молодой хан Куман.
Урусоба остановил его поднятой рукой.
– Крепко будет биться Русь с нами. Много зла причинили мы их земле. Просить надо мира у Руси.
– Йэх! – снова выдохнул Куман, но уже злоба слышалась в его голосе. – Боишься Руси, Урусоба? Ты боишься, а мы – нет!
– Верно, – поддержали его Асуп и Кчий. – Перебьём этих, не останется больше воинов на Руси.
– Пойдём тогда в ихнюю землю. Завладеем городами. Кто, скажи, защитит от нас их жён, их дома? Большой полон возьмём, хорошую добычу.
Урусоба презрительно усмехнулся.
– Не боюсь я Руси. Только хитрость нужна. Пошлём сначала крепкого мужа нашего Алтунопу. Пусть немногим отрядом разведает силу Руси. Сколько полков. Как идут. Где их можно врасплох застать.
– Йэх! – одобрительно вскрикнул Куман и низко склонился перед Урусобой.
Густая мясная пена выплеснулась из котла в костёр. Зашипели уголья. Дым взвился к небу. Ханы половецкие молча сгрудились вокруг варева, зачерпывая его серебряными ковшами.
Чья сторóжа вернее
Белые паруса ладей скользят на быстрине у Хортицы*. Вот уже и пороги. Пенится вода, закручиваются жгутами тёмные струи. Дальше ладьи не пройдут. Выходят ратники на берег. Те на коней садятся. Эти пешие.
Степью по влажным ковылям шли и шли русские дружины. День. И два. И три. Нет половцев. Затаились? Или совсем ушли? Послал Владимир Мономах вперёд от своей дружины сторóжу