О чем он думал, бросившись в атаку против обложивших его со всех сторон вражеских самолетов? Может быть, вспомнилось ему партийное собрание, на котором он сказал: «Буду драться с врагом, пока рука держит штурвал, пока бьется сердце!» А может, письмо матери, присланное ему вскоре после того, как она узнала о присвоении самому младшему из ее сыновей, сражавшихся на фронте, высокого звания Героя Советского Союза. «Мой материнский наказ тебе, Миша: продолжай и дальше бесстрашно и мужественно громить фашистских псов. Дорогие мои дети! Горячо любите свою Родину! Отстаивайте каждую ее пядь до последней капли крови!»
Как и в том памятном июньском бою 1941 года, расстреляв все боеприпасы, Михаил Жуков ринулся на врага, чтобы таранным ударом уничтожить еще хотя бы один фашистский самолет...
А. ВОЛКОВ
НЕБО НА ВСЮ ЖИЗНЬ
Выбранная под полевой аэродром густо заросшая ровная площадка была совсем небольшой. И все же она вполне годилась для посадки реактивных самолетов. У генерала Бабаева на этот счет не было ни малейшего сомнения: накануне он сам здесь побывал, досконально вник во все, ознакомился с пробами грунта. А сегодня первым держит сюда путь воздухом. Бабаев уже успел выполнить тактическое упражнение с бомбометанием и стрельбой на полигоне. Теперь в баках самолета оставалось совсем мало топлива. При посадке на грунт чем легче машина, тем лучше, но мешкать не следует: чуть промедлишь — и в баках будет пусто.
Кажется, все складывалось хорошо. Вот если бы только не опустившееся на горизонт солнце, которое било прямо в глаза, да еще не эта злополучная ошибка с выбором места для приводной станции. Кому пришло в голову разместить ее прямо на летном поле?
Перекладывая машину из крена в крен, генерал Бабаев внимательно осматривался. Земля мелькала ярким ковром разнотравья. И никаких заметных ориентиров. Ну просто глазу не за что зацепиться.
— Буду садиться,— передал Бабаев по радио.— Внимательно наблюдайте за мной, корректируйте по направлению.
Истребитель-бомбардировщик лег в крутой разворот. Стремглав метнулось из кабины раскаленное добела солнце и скрылось внизу за фюзеляжем. Всего несколько минут отдыхали глаза от его слепящего света. После очередного разворота самолет уже снова мчался прямо на сверкающий солнечный диск. Короткая команда с земли чуть довернуть влево. Еще одна команда. Стрелки пилотажных приборов замерли на положенных делениях. Но где же граница «летного поля»? Нет, определить ее с воздуха фактически было невозможно. А на земле — только этот неудачно размещенный привод и одна связная радиостанция. Разумеется, сюда можно было бы доставить другие средства наземного обеспечения, самые что ни на есть современные. Но замысел полета — все делать по-фронтовому.
— Мое удаление? — запросил летчик.
Удаление передали. Но лишь приблизительно, потому что оно определялось на глаз. Полет продолжался в горизонте, а надо было уже снижаться. Бабаев понял это, когда, казалось, ничего поправить было уже невозможно.
Он не потерял ни одного из немногих оставшихся шансов на успех. Сразу же без малейшего промедления убрал газ и четкими энергичными движениями рулей управления перевел самолет на снижение. Угрожающе резко рванулась навстречу земля. Она была совсем рядом, когда вовремя данные обороты двигателю упредили грубое столкновение с ней тяжелой машины.
Трудная, далеко не стандартная посадка была произведена там, где и следовало. Короткого отрезка до противоположной границы площадки как раз хватило для погашения скорости на пробеге.
Генерал Бабаев открыл фонарь кабины, освободился от привязных ремней и лямок парашюта. Спустившись на землю, он неторопливо осмотрел самолет. С особым вниманием проверил шасси. Повышенную нагрузку при посадке на грунт колеса и стойки выдержали отлично. Машина была в полной исправности.
Только теперь Александр Иванович Бабаев почувствовал обычное послеполетное расслабление.
Легкий ветерок опахнул его сладковатым запахом свежепримятой травы, в наступившей тишине вдруг встрепенулась переливчатая скороговорка жаворонка. Бабаев запрокинул голову, отыскал звонкоголосую птичку. Вот она сложила крылья и отвесно пошла вниз. Красиво и просто. А на самолете такой маневр потруднее.
Да, сегодняшний полет выдался не из легких. И что греха таить, получился весьма рискованным. Но могло ли быть иначе? Пожалуй, нет. Иначе могло быть лишь в случае, если бы не было идеи использовать для маневра сверхзвуковых реактивных самолетов грунтовые аэродромы. Поскольку же такая идея появилась, ее нужно было проверить. Для пользы дела. Ведь это же здорово, ну прямо как в годы войны: выбрал подходящую площадку и, пожалуйста, без особой ее подготовки приземляйся, а потом взлетай на новое задание. Что это значит для фронтовой авиации? И увеличение радиуса действия, и скрытность маневра, и быстрая переброска техники на новое место в случае ожидаемого удара со стороны противника. Как же ради этого было не рисковать?
Этот теперь уже давний эпизод авиаторам хорошо запомнился. Разумеется, для выполнения такого задания нашлось бы немало других опытных летчиков. Но у Бабаева командирский принцип — первый шаг в неизведанное и трудное делать всегда самому. Чтобы затем четко представлять, что можно требовать от подчиненных и как их учить. Учить тому, что необходимо на войне. А что необходимо на войне, ему хорошо известно.
Пилотаж — оружие летчика. Именно с такой вот совсем маленькой полянки, которая громко именовалась полевым аэродромом, начинал Бабаев свой боевой путь в годы Великой Отечественной войны. Было это под Волховом. Он прибыл сюда зимой 1942-го. Истребительный авиационный полк вел тяжелые бои, защищая Дорогу жизни, прикрывал транспортные самолеты, идущие в осажденный Ленинград и обратно, отстаивал подступы к Волхову от вражеских бомбардировщиков.
По пять-шесть вылетов делали летчики, изматывались в неравных воздушных схватках. Новичков с собой не брали, давали им возможность вжиться во фронтовую обстановку, обстоятельно ознакомиться с районом действий, как следует изучить противника. Важно было вооружить их боевым опытом, сделать все, чтобы первый бой для каждого из них не оказался последним.
Командиру эскадрильи капитану Горбатову Бабаев сразу пришелся по душе. Рослый, крепкого сложения, с энергичным волевым лицом, летчик выглядел гораздо солиднее своих неполных девятнадцати лет. Он окончил училище по ускоренному курсу в звании сержанта. Торопила война. Но и за короткое время Бабаев сумел отлично справиться с программой, о чем свидетельствовала выпускная летная характеристика. Потом был запасной полк, освоение новой техники. И снова проявил себя с лучшей стороны. «Отличный может получиться летчик, есть все данные,— пришел к выводу Горбатов.— Только надо сразу показать ему, к чему он должен стремиться».
О пилотажном мастерстве Горбатова в полку хорошо знали. Каждый раз, уходя на боевое задание, он неизменно после взлета выполнял двойную полупетлю. Это был высший класс. Это был настрой на самую трудную схватку с врагом. Даже видавшие виды летчики диву давались его филигранной технике пилотирования, а молодежь просто замирала от восторга.
И вот однажды, когда выдался приличный солнечный день, Горбатов пригласил Бабаева в кабину учебного самолета.
— Давай-ка сходим в зону. Хочу посмотреть, как ты машиной управляешь.
— Разрешите уточнить задание? — как можно спокойнее спросил Бабаев, скрывая охватившее его волнение. Он давно уж с нетерпением ждал этого часа.
Комэск перечислил комплекс фигур.
— Жми на всю катушку, на меня не оглядывайся,— подбодрил он летчика.
Покачиваясь на кочковатом грунте, учебно-боевой самолет взял короткий разбег и легко взмыл в небо.
Истина известная: летчику, чтобы хорошо чувствовать свой самолет, нужны регулярные тренировки. Но бывает так: непредвиденный долгий перерыв вдруг настолько обострит жажду полета, что будто и не было никакого перерыва, и машина настолько послушна тебе, что впору запевать песню. Так приходит истинное вдохновение, и нечто подобное испытал Бабаев.
На едином дыхании, чувствуя огромное наслаждение, выполнил он пилотаж, отменно чисто вывел в голубой выси каждую фигуру. Сам диву дался — ни одного просчета.
Бабаев настолько был увлечен, что даже забыл о комэске. Он услышал его, когда пилотаж уже остался позади. Горбатов беспечно тянул какой-то веселый мотив из оперетки. И тогда Бабаев вспомнил, что комэск пел в течение всего полета, не переставая. Он, кажется, не умолкал даже на перегрузках мертвой петли, и это летчику показалось теперь странным. Как же такое возможно?
Машина круто пошла на снижение.
— Не спеши, голубчик, домой,— услышал Бабаев глуховатый, врастяжку голос Горбатова.— Давай-ка теперь поменяемся ролями...
После посадки Бабаев долго не мог прийти в себя. То, что он увидел и испытал, не укладывалось в сознании. Самолет то стремглав падал к земле, готовый, казалось, протаранить ее насквозь, то свечой взвивался ввысь, ломая траекторию полета самым неожиданным образом. Он выделывал такие фигуры, которым и названия-то невозможно было найти. Вместе с тем в действиях комэска нельзя было не видеть точнейшего расчета, разумного построения каждого маневра, великолепной ориентировки в воздухе.
— Надеюсь, все понял? — сказал комэск, когда Бабаев обратился к нему, чтобы получить замечания.— Вот так надо действовать в бою. Только так, хорошенько это запомни.
Бабаев старался, характера ему было не занимать.
Вскоре он был определен ведомым к широко известному в то время летчику Андрею Чиркову. Десятки боевых вылетов провели они вместе. Сопровождали транспортные самолеты, прикрывали наземные войска, вели жаркие схватки с вражескими бомбардировщиками и истребителями. И всегда под стать ведущему смело и решительно действовал в воздухе ведомый. Отлично владея самолетом, Бабаев обеспечивал надежное прикрытие своему командиру и всегда вовремя успевал появиться там, откуда ведущему могла угрожать опасность.