Однако Пётр не отчаивался, прилагая поистине титанические усилия, чтобы «вызнать сей крепкий секрет бурбонский». Прибыв в 1717 году во Францию для организации нового политического союза, Пётр нашёл время встретиться с французскими мастерами, но, несмотря на великие посулы, разузнать ему ничего не удалось.
Поиском расчётов продольной прочности не один год занимался посланный царём во Францию его любимец Конон Зотов, но даже ему, известному знатоку морского дела, искусному разведчику и дипломату, выполнить эту деликатную и трудную задачу оказалось не под силу. Зато удалось другое. Предприимчивый Зотов разыскал отошедшего от дел старого французского мастера Мориса Пангалея, овладевшего столь нужным россиянам секретом. Пангалей продать секрет наотрез отказался, зато после долгих уговоров согласился построить в России по своим расчётам линейный корабль. Оплату для себя он запрашивал поистине фантастическую, но на это пошли сразу — выбирать не приходилось.
В начале 1711 года Морис Пангалей прибыл в Санкт-Петербург, где его встречал лично Пётр. Царь предложил французу сразу же взяться за 100-пушечный корабль. Тот отказался, ссылаясь на старость и немощь. Сошлись на 66-пушечном. Пока старый мастер сидел над чертежами, Пётр вызвал к себе корабельных подмастерьев Гаврилу Окунева да Ивана Рамбурга.
— Вот что, — сказал, сурово на отроков глядя. — Будете при мастере Пангалее в учениках состоять, и всё касаемое продольной крепости у него вызнавать, и манерам французского строения учиться со всею прилежностью!
— Ясно, государь! — отвечали подмастерья дружно. — Всё сделаем как должно!
Со стариком-французом ученикам пришлось несладко. Полуглухой и страшно медлительный мастер имел массу всевозможных причуд, был сварлив и занудлив, но дело знал отменно. Строил Пангалей свой корабль до невозможности долго, целых десять лет. Только в 1721 году на волнах Финского залива закачался 66-пушечный «Пантелеймон-Виктория», сделанный «на французский манер».
За эти годы Окунев и Рамбург многое узнали и многому выучились (Гаврила Окунев стал настоящим любимцем Пангалея, которого он иначе как «мон гарсон» не называл). Далеко не сразу стал раскрывать Пангалей перед учениками свои секреты. Но от постройки 100-пушечного корабля старик упорно отказывался. В день, когда Пётр I поднял на «Пантелеймоне-Виктории» свой флаг, умер старик Пангалей, так и не открыв до конца все секреты своего мастерства. Но и того, что стало известно Петру от старого мастера да из добытых Зотовым чертежей, вполне хватало, чтобы самостоятельно рассчитать недостающие размерения. Этим занимались сам Пётр да Федосий Скляев.
— Главное, что касаемо продольной крепости, мы знаем твёрдо! — заявил император на консилиуме первейших корабелов. — Считаю, что можем начинать постройку первенца флота нашего о ста пушках! Как мыслите, господа мастера?
Первейшие — Федосий Скляев, Гаврила Меншиков да Иван Татищев — отвечали уверенно:
— Твоя правда, государь. Пора нам и на сего зверя топоры точить!
Довольный полным единодушием, Пётр набил табаком обкусанную глиняную трубку, раскурил неторопливо.
— Чертежи же сему монстру буду рисовать сам! — сказал чуть погодя. — В помощь мне будет наш первый бас Федосий!
Работая ночами (днём решая дела государственные), Пётр к концу 1723 года создал чертёж будущего 100-пушечного гиганта. Никогда ещё он не работал с таким подъёмом и вдохновением, вкладывая в чертежи не только все свои знания, но и душу… В корабельном наборе он предусмотрел дополнительные диагональные связи, которые и должны были обеспечить столь необходимую продольную остойчивость. Помогали Петру в этом подмастерья Филипп Пальчиков и Матиас Карлсбом. Несколько позднее команда «стопушечников» пополнились Гаврилой Окуневым, Иваном Рамбургом и Василием Юшковым. Работы хватало всем. Каждый чертёж, каждую деталь перерисовывали десятки раз. Пётр требовал во всём полного совершенства.
— Не прыть заячья в деле сём надобна, а добротность изрядная! — выговаривал он, заметя малейшую неточность.
К маю 1723 года чертежи будущего первого 100-пушечного корабля России были готовы. Размеры его предполагались по тем временам весьма внушительные: длина 180 футов, ширина в средней части 51 фут, осадка более 20 футов.
Закладка корабля состоялась 29 июня 1723 года на верфи Санкт-Петербургского адмиралтейства лично Петром. Обставлено всё было весьма торжественно. С постройкой корабля особо не торопились. Пётр хотел использовать свой 100-пушечный первенец как своеобразную школу-лабораторию, чтобы на ней в совершенстве освоить способы обеспечения «продольной крепости» на «французский манер».
— Каково будет имя сего великана? — спросила императрица Екатерина в один из дней, когда Пётр заявился во дворец к обеду, разгорячённый работой на верфи.
— Был бы корабль, — засмеялся в ответ Пётр, — а имя даст сама гистория наша!
Император не только участвовал в строительстве, но и самолично руководил им. Часто бывая на стапеле, беседовал со своими учениками, отдавал приказания, вникал в каждую мелочь. Когда же ему предстояло куда-то отлучиться либо государственные дела не давали ему возможности самому побывать на верфи, он оставлял письменные указания, поражающие своей скрупулёзностью и дотошностью. Так, уезжая по делам из Санкт-Петербурга, он велит оставшемуся за него на стапеле подмастерью Карлсбому: «…Добрать ингоуты к носу, так же клюис-штоты и прочие в бухте, так же галф-транцами в ахтерштевне до општотов, которые до меня не ставить; в то же время чистить корабль под доски, как снаружи, так и внутри…» (хотя современный читатель вряд ли разберётся в нагромождении терминов, большая забота государя о своём детище очевидна).
Со временем за 100-пушечным кораблём как-то само собой утвердилось название «государев корабль». Этого не отрицал и сам Пётр. Так, в «Реестре кораблям, находящимся на стапелях в строении в 1724 году» в графе, где указываются названия создаваемых кораблей, против 100-пушечного новостроя значится: «Собственный Её Императорское Величество 100-пушечный корабль».
В последний раз Пётр I появился на стапеле незадолго до своей кончины. Словно предчувствуя недоброе, собрав подле себя мастеров, сказал им:
— Что бы ни стряслось, каждый из вас, господа корабельщики, отвечает за строение сие, и не предо мною, а пред Отечеством нашим!
Уже покидая стапель, Пётр в задумчивости обошёл остов будущего корабля. Через неполный месяц по хрустящему январскому снегу рыдающие соратники провожали его в последний путь…
Со смертью Петра строительство корабля прекратилось. Одинокий, занесённый сугробами, остов сиротливо высился на берегу близ адмиралтейства. Лишь жалобно кричали в вышине голодные чайки. А тем временем вдалеке от верфи разворачивались бурные события, в центре которых был последний корабль Петра. Уже через несколько месяцев после погребения своего соратника и учителя собрались корабельные мастера посовещаться: что делать с «государевым кораблём» дальше? Решали долго. Наконец, слово попросил Федосий Скляев:
— Предлагаю строить сей корабль подмастерьям Пальчикову и Карлсбому. Ибо оба там при государе работали и помыслы его лучше других знают!
Но одновременно заседала и Адмиралтейств-коллегия. Вопрос был тот же: что делать со 100-пушечным кораблём? Кому его достраивать? Решение здесь было иное: поручить достройку сего корабля английским мастерам Ричарду Броуну и Наю. Там же было решено истребовать от хранителя всех царских чертежей Скляева листы с расчётами этого корабля для передачи англичанам. «Мастер добрых пропорций» ответил категорическим отказом. Это был вызов…
Коллегия ещё раз потребовала от упрямца вернуть чертежи. Скляев был непоколебим.
— Да хоть ножами режьте! — заявил смело. — Ан всё одно вам бумаг сиих как ушей своих не видать!
И ещё дальше чертежи запрятал.
Снова собралась на заседание коллегия. Снова там кипели страсти. На этот раз адмиралы были более осмотрительны. Новое решение в конце концов приняли такое: строить корабль «всем мастерам с общего согласия» под началом Броуна…
Теперь уже взбунтовались все российские корабелы.
— Не бывать тому! — горячились. — Нам достроить сие судно государем завещано, мы это и исполним!
Во главе «мятежников» встал смелый и решительный Филипп Пальчиков. Он осмелился не только не исполнить указ Адмиралтейств-коллегии, но и издать свой собственный крамольный ордер, приведший многих в оцепенение: «…Корабельного мастера Броуна, чужестранных иноземцев, чернецов, попов и протчих гулящих людей на корабль не пускать». Вокруг новостроящегося 100-пушечника встали бдительные караулы, отгонявшие каждого, кто пытался пробраться на стапель. И хотя Броун и Най беспрестанно жаловались в коллегию, что им творится «немалая конфузия» и обида, адмиралы идти на обострение отношений с мятежными корабелами более особо не хотели. В конце концов в дело вмешалась Екатерина I. По её решению достройка корабля была поручена всем русским корабельным мастерам во главе с Федосием Скляевым.
Работы возобновились. Мастера, строя днём свои корабли, вечером дружно спешили на «государев». Сам Скляев оставил свой почти законченный постройкой 54-пушечный «Выборг» разобиженному Броуну и полностью перешёл на петровский 100-пушечник.
Двадцать девятого июня 1727 года, спустя ровно четыре года после закладки, первый русский 100-пушечный линейный корабль, названный в честь своего создателя и его (в то время царствовавшего) внука Петра II «Пётр I и II», был торжественно, при большом стечении народа спущен на воду. В мае 1729 года под командой капитана Бранта корабль совершил свой первый переход из Санкт-Петербурга в Кронштадт. Проводку осуществляли две галеры под водительством капитан-лейтенанта Косенкова-Тёмкина. Затем ещё в течение целого года на корабле велись всевозможные доделочные работы.
Весной 1729 года, когда сошёл лёд, на «Петре I и II» подняли трёхцветный вымпел: корабль вступил в свою первую морскую кампанию. По специальному указанию Адмиралтейств-коллегии 100-пушечный флагман российского флота был укомплектован лучшими офицерами, команда же его насчитывала более восьмисот человек. В торжественной обстановке на корабле подняли флаг командующего Кронштадтской эскадрой адмирала Сиверса. События те навсегда запечатлены в скупых строках хроники русского флота: «…Того ради палили с оного корабля из 13 пушек, потом и со всех кораблей, стоящих на рейде, палили по стольку же пушек». Ветераны морских баталий Северной войны встречали нового боевого сотоварища! В ордере Адмиралтейств-коллегии на начало кампании 1729 года говорилось: «…А новопостроенный корабль „Пётр I и II“, „Пётр II“, „Наталия“ и „Шлюсельбург“ для опробования их на ходу отправить в кампанию на месяц, а морских служителей определить на „Пётр I и II“ 800».