В отличие от эпоса почти всех наших народов (за исключением, может быть, татарских баитов), думы как жанр устной эпической поэзии выходят за рамки древности; народные сказания повествуют не только о том, "что происходило в старину", - они откликаются на все, что волновало народ с древнейших времен до наших дней. И не случайно, что среди персонажей дум мы встречаем не только Богдана Хмельницкого, но и полководцев Красной Армии. Возникнув сотни лет назад, думы как повествовательный жанр вживались, таким образом, в процессе развития художественной культуры различных периодов духовной жизни украинского народа.
Надо сказать, что поэмная структура, с тяготением к реалистическому способу изображения жизни, встречается также в эпосе тюркоязычных народов. Казахский "Кобланды-батыр" более всего представляет именно этот художественный стиль народной эпической поэзии.
Здесь все происходит на фоне реальной действительности, без фантастики и символики. Герои эпоса отличаются от общей массы окружающих людей только храбростью и силой. Но и эти качества имеют свои пределы. Кобланды победил могучего богатыря кызылбашей - хана Казана, но и сам не раз испытывал страх перед превосходящей силой врага.
Герои казахского эпоса не владеют волшебством, это реальные, земные люди, мироощущение которых не выходит за рамки представлений, обусловленных кочевой жизнью скотовода-степняка.
Обращает на себя внимание тяготение к точности деталей, красок изображения природы и народного быта. Постоянный предмет восторга в казахском эпосе - это восход солнца, богатые сочной травой луга, хорошо поставленная юрта, чистые водоемы с прозрачной студеной водой.
Художественные мотивы и образные картины в эпосе "Кобланды-батыр" заимствованы из реального окружения скотовода-кочевника: богатырь выскочил из ворот "быстрей, чем течение в устье реки", он набрал силы и "стал словно бурлящий поток", "Кобланды скачет и истребляет врагов, словно волк, напавший на отару овец". Самая лестная хвала джигиту - уподобление его "кошкару с изогнутыми, как месяц, рогами". Когда герой приходит в ярость, "с его век осыпается снег, его ресницы покрываются льдом, он завывает, как снежная вьюга". Снег, лед, вьюга - что может быть более мрачным и устрашающим для кочевника, проводившего свой век в степи под открытым небом.
Выносливость является важным признаком богатырской силы. Хан Казан только "раз в двенадцать дней ложился спать". Неутомимость в пути, способность быстро преодолевать пространство, является неотъемлемым качеством богатыря. Кобланды на коне Бурыл "перескочил через множество, множество, множество гор"; "миновав пустыни, озера, неприступные горные хребты, обрывы, песчаники, мчится, мчится дальше"...
Через весь эпос "Кобланды-батыр" проходит самобытный образ богатырши Карлыги. Любимая и единственная дочь сказочно богатого и сказочно храброго Казан-хана - красавица Карлыга, предмет мечтаний не одного витязя, гордо отказавшая в любви многим достойным батырам, впервые увидела Кобланды в темнице своего отца. При попытке угнать богатый хорошими скакунами табун Казан-хана Кобланды был настигнут храбрым хозяином и попал к нему в плен. Казан-хан привел связанного батыра к себе домой, крикнув Карлыге с порога: "Ты дома или нет, дочь моя, выходи, хорошего раба тебе раздобыл".
Карлыга воспылала любовью к пленнику отца. Однажды ночью ей удалось бежать вместе с возлюбленным, захватив табуны отца, которые Кобланды хотел угнать, но не смог. Казан-хан догоняет беглецов. Разгорается жестокий бой. Только с помощью Карлыги Кобланды удается убить Казан-хана. Однако поспевает брат Карлыги, который, превосходя силой Кобланды, одолел бы его в единоборстве, но, получив предательский удар сестры в спину, погибает. Эти трагические поступки Карлыга совершает, одержимая любовью к Кобланды. Она хочет стать супругой батыра, а Кобланды отдает девушку своему другу вместе с частью угнанного у Казан-хана табуна - как дружескую долю военной добычи. Вскоре Карлыга убегает от непрошенного хозяина и находит Кобланды в момент его тяжелой борьбы с врагами, напавшими в его отсутствие на родное стойбище и захватившими в плен его родню. С помощью храброй богатырши Кобланды одолевает жестоких врагов. Но снова Карлыга тщетно ждет любви Кобланды. Она поселяется в одинокой юрте на вершине горы вблизи стойбища Кобланды и с тоской, со слезами на глазах смотрит, как мимо проезжает Кобланды вместе с женой Корткой на пиры и празднества.
Почему была отвергнута Карлыга? Образ Кортки - первой жены Кобланды - является прямым ответом на этот вопрос.
Кортка - воплощение добровольного подчинения мужу как своему непререкаемому господину. Она обладает качествами идеальной жены кочевника-скотовода. Кортка не богатырша, но превосходная хозяйка дома, искусно шьет и ткет, умело помогает кобылице ожеребиться, заботливо выхаживает жеребенка, вырастив из него богатырского коня. Кортка умеет унять гнев мужа, прощая его несправедливые нападки и грубость, она способна и лечить боевые раны батыра, какими бы опасными они ни были, бережет его сон, знает, как вернуть ему душевное равновесие, и т. д. Наконец, Кортка, как истинная мусульманка, не только не восстает против любовных домогании Карлыги, но даже активно помогает ей стать второй женой своего мужа, требует от своего сына почитать Карлыгу и добавляет, что не простит сыну, если он даже нечаянно причинит Карлыге боль.
Образ Карлыги - лебединая песня степной амазонки, сохранившейся в эпосе со времен глубокой древности как воспоминание о далеком поколении прославленных богатырш, равных среди предводителей племени.
Карлыга побеждена, но она не отвергнута, она остается в ореоле древних идеалов кочевника-степняка. Она храбра, бесстрашна, неотразима в богатырском поединке, недосягаема в быстрой езде. В заключительной части эпоса побежденная Карлыга входит в юрту Кобланды покорной женой, но не лишенная обаяния степной амазонки.
Обычная для древних сказаний противоречивость в поэме "Кобланды-батыр" проявляется и в других деталях. Например, каждый рассказ о том или ином факте преуспеваний героини предваряется словами: "Хотя она и женщина". Казалось бы, что это явная дань исламу, не допускающему превосходства женщины над мужчиной. Однако нетрудно заметить, что этот рефрен одновременно как бы полемизирует с пренебрежительным отношением к женщине. Напластования в эпосе ранних и поздних элементов морального кодекса казахских племен обусловлены не только древнейшими корнями этого памятника, но и его живым бытованием на протяжении многих столетий вплоть до эпохи XIX-XX веков.
Рассказ об удивительном многообразии художественной и исторической типологии героического эпоса народов СССР не может быть полным без хотя бы краткой характеристики латышского "Лачплесиса", который, в отличие от "Манаса", "Давида Сасунского", "Джангариады", появился не на устах безымянных певцов, а из-под пера выдающегося латышского национального поэта и вошел в сокровищницу культуры вместе с точной датой своего рождения (1888 г.) и с именем своего создателя Андрея Пумпура.
Появление латышского национального эпоса, как и карело-финской "Калевалы", а также и эстонского "Калевипоэга", было продиктовано самим ходом жизни - историческим процессом общественного пробуждения народов древней Балтии.
В течение столетий после захвата в XII-XIII веках крестоносцами балтийских земель латыши, как и другие народы Балтии, были крепостными рабами немецких помещиков. Все ключи духовной жизни народа - церковь, образование, судопроизводство, цензура, печать - находились в руках чужеземцев. Доступ латышей к образованию был весьма ограничен и служил лишь задаче подготовки грамотных прислужников иноземцам. Книги на родном языке являлись средством воспитания у латышей рабского смирения. Национальное словесное искусство на языке народа в то время существовало лишь в устной форме. И когда возникла историческая необходимость в героическом повествовании о судьбе народа, эта задача была решена в жанре народного эпоса. Не случайно, что до появления "Лачплесиса" были и другие попытки латышских прогрессивных писателей создать национальный эпос. Существовало мнение (А. Пумпура, Г. Меркеля) о том, что до прихода крестоносцев у латышей был народный эпос, но он исчез в эпоху рабства, потому что немецкие пасторы преследовали героические народные песни. Воспевание времен доблестных предков считалось прямым выпадом против господ.
Во второй половине XIX века, в атмосфере небывалого подъема национально-освободительного движения на Западе и на Востоке, произошли значительные сдвиги в общественном сознании латышского народа, появилась неодолимая потребность в героическом слове, обращенном к широким массам. Оно было произнесено на языке народа, через образы, созданные его художественной фантазией.
Легенды о затонувшем замке, в котором хранились свитки, оставленные первопредками латышей, с записями великих законов человеческого счастья и справедливости, о доброй фее Стабурадзе - дочери Латвии, о сотворении родных гор, долин, великой реки Даугавы, о зловещих шабашах ведьм, замышлявших зло против людей, о фантастическом крае Сампурни (Сампурни (песиголовый) - распространенный в латышских сказках образ.), черте Вэлне и другие повествования, составляющие сюжетную канву "Лачплесиса", тесно связаны со стихией народной художественной фантазии.
Латышская сказка о юноше, получившем прозвище "Лачплесис" (Лачплесис - "разорвавший медведя".), оплодотворила творческий замысел А. Пумпура, создавшего образ бесстрашного и самоотверженного героя. Героический эпос латышей, таким образом, родился из органического сплава древних фольклорных образов с идеями современной борьбы народа за свое раскрепощение. Мотивы древних преданий сплелись с исторической достоверностью. Сказания о благородном витязе, о его борьбе против фантастических врагов человечества перекликаются с народной памятью о жестоких чужеземных завоевателях и об их прислужниках, предавших