Предали! Выдали! Все подстроили так, чтобы выдать! Не оставили никаких шансов на спасение…
Он не дает чувству обиды смять себя, но порой доводит его до ярости и звенящей ненависти. За что?!
…Александр Васильевич налегает руками на лед стены. Бормочет:
— У Великобритании нет постоянных врагов, нет постоянных союзников и друзей. Постоянны только интересы.
Он смотрит на решетку окна и отчетливо видит их всех, много-много лиц… Сколько же обворожительных улыбок, льстивых слов! А руки… Сколько крепких пожатий, сколько почтения в пожатиях!..
Твари!..
— …Господин следователь, на меня выпала задача собрать Россию под единой властью. И уже после народу предстояло (а я не исключаю еще: может, и предстоит) решать, каковым быть правлению. Я отказываюсь принять в качестве истины, не требующей доказательств, якобы большевизм — это народная, русская власть. Политическое устройство страны должно решить Учредительное собрание или, если угодно, Земский собор. Повторяю, я пришел к власти с одним условием: не предрешать облик будущего государственного правления.
Но это не все, господа. Я пришел к руководству белым движением… В общем, я только по необходимости взялся за это дело, рассчитывая не столько сделать добро, сколько предупредить зло. Помните, кому принадлежит это изречение?..
Задача белого движения — покончить с узкопартийностью как однобоким выражением интересов страны. Свою власть как военного руководителя я мыслю национальной. Иначе говоря, я должен был предпринять все во имя спасения и восстановления единой и великой России. Что касается крайностей — их обусловила природа борьбы. Личные цели мы не преследовали. Нас вынудили отозваться диктатурой на диктатуру, подавлением на подавление. Не мы провозгласили убийства средством решения политических задач…
Что до партии эсеров… Я против физических расправ, но… Уверяю вас: именно прокламация господина Чернова поставила ряд событий вне контроля. Политические партии дробят и обессиливают Россию и в итоге делают беззащитной перед большевиками…
Белое движение противопоставило большевизму идею возрождения Отечества. Для нас это означает обеспечение его государственной целостности, единство народов, его населяющих, ликвидацию разрухи, восстановление законности, а потом — и социально-экономические перемены; словом, предотвращение государственной катастрофы и обновление. Момент требовал соединения гражданской и военной власти в одном лице — и я на это согласился. Военная власть могла предупредить развал перед угрозой нашествия большевизма. Я лишь откликнулся на требование Родины — никакой узурпации власти не произошло. Власть я получил из рук законного правительства. Как вам известно, оно в то время являлось практически единственным законным Всероссийским правительством, во всяком случае, власть его распространялась на значительную часть страны. Никаких интриг, убийств, подкупов или подлогов я для захвата власти не предпринимал…
Земский собор возможен только после прекращения междоусобной борьбы и на основе свободных выборов без всякого контроля какой-либо партии или посторонней силы — это наша генеральная мысль. Именно такое собрание, называйте его как угодно, и правомочно решить, какой быть России. Для этого надлежит покончить с Гражданской войной и диктатурой большевизма…
— А армия? — слышит новый вопрос Александр Васильевич.
Он допивает чай и ставит стакан.
— Мы должны были возродить армию. Без нее…
— Армия — это орудие классового угнетения, что вы тут наводите тень на ясный день, — говорит Попов. — Нас интересует ответ по существу, а не ваши домыслы!..
Обошли белые Красноярск — и тут неожиданный приказ Каппеля: повернуть на север, топать по Енисею. Оправдал себя маневр, не ждали красные, однако пришлось надсаживать жилы по Енисею, а затем и по реке Кан, высохнуть бы ей до дна, красномордой речушке!
Кан — шустрая, не пристыла толком, пришлось бросить многие грузы и принимать смертную купель. Тут как кому повезет.
Не имея в достатке тулупов и валенок, армия теряла людей от мороза тысячами. Что красные, что стужа — одинаково вычесывали ряды. Спали на снегу, где кто стоял — там и мостился на ночь. При тридцати-сорока градусах многие так и не просыпались. Случалось, умерев во сне, человек наглухо примерзал ко льду, но и те, кто просыпался, а потом шел, не обязательно были живы, а уже обречены, ибо безнадежно отмораживали ноги, руки, внутренние органы. Каждый день их откидывали чурбанами с дороги — не до плача и причитаний, царство им небесное! И что слезу пускать — нынче они, а завтра мы…
— В штабеля покойников, господа! Им что, отмаялись!..
Нет, после уже не спали порознь. Эту науку быстро прошли. Порознь — это погибель. Старались валиться один на другого, грудой тел сберегали тепло. Детей и баб без сраму жали в середку. Не до жеребячьих забав; чем плотнее — тем живее.
Жмет мороз, ночами не в редкость и за сорок. Вместо лиц одни дырки для глаз под тряпьем. Однако службу справляли по всем правилам: охранения, часовые, дневальные…
Впереди колонны с 4-й Уфимской дивизией уминал снег сам генерал Каппель: давит фасон на своей сибирской лошадке — в рост по любому ветру и стуже, да самый первый, с головной походной заставой и проводниками из местных.
— И что за причуда, господа: с рассветом всегда выбрит!
Играет со смертью его превосходительство — на неподвижных ногах в седле все светлые часы, даже закусывать подают в седло. А уж ноги давно поморожены — только виду не подавал.
И с дозорами спал в снегу, лишней пары носков не взял — все по жребию, из общей кучи. И несмотря на это, хоть на парад в Царское! В ремнях, чист, опрятен, глаза спокойные, будто и не коптится у костров.
Из-за дыма-то глаза у всех слезятся, багровые, припухлые, без ресниц и бровей. Да от мороза люди готовы в пламя лезть, пусть… но чтоб отогреться.
А у Каппеля все иначе — настоящий генерал, первый вояка среди первых, слава ему! Все верно, надо людей вести, надо…
— Господа, не напрасны ваши жертвы! Россия верит в вас! Надо крепиться, господа!..
Не ведал Владимир Оскарович — не Деникину, а ему, Каппелю, намеревался передать адмирал полномочия Верховного Правителя. Но не известен генерал ни России, ни загранице… и фамилия не русская, для такого дела — не фамилия. А самое плохое — без связи с миром. Буравится со своей армией по снегам. И 4 января Колчак подписал бумагу в пользу Деникина.
Людьми мостила каждую версту армия, целыми семьями зарывали в снег новопреставленных рабов Божьих…
Да за что ж такая мука, Господи!
Дети и женщины бредят, кричат в тифозной горячке, бухает колонна кашлем на все десятки верст — ну не армия, а лазарет и богадельня вместе взятые. И где добывать прокорм? Избы, села голые после первых верст колонны: один вой, помирать теперь мужикам без прокорма. Еще первая изба не показалась, село не вылезло из-за поворота, а Каппель знает, что будет.
Одни продолжат жизнь за счет других.
Потому что нет тыла, кругом смерть!
Съедали все подчистую: и сальные огарки свечей, и зерно с трухой из куриных кормушек, и варево из лошадиных и коровьих копыт, и даже помойную гниль…
Велик Бог земли русской.
А у Канска двинули в штыки, Каппель в первой цепи с карабином, только и сказал:
— С Богом, господа!
А голос — у каждого в сердце отзовется.
Отбросили красных, сложили своих в штабеля, сняли папахи, подхватили женщин под руки: батюшка перекрестил, покадил, молвил свои слова — и снова впряглись взламывать снежную целину.
Обдирали мертвых, — и женщин, и мужчин — иначе не утеплишься, а умирают тысячами, есть одежка. Срамные штабеля, в исподнем, а то и вовсе нагишом: деревянно-раскорячинные, белые-белые и даже в зубах снег.
— Осторожно, господа…
— А что «осторожно»? Все едино — звенят, коли сталкиваются…
Оглядывались уходя.
Просили прощения.
Кто вгорячах цапал оружие без рукавиц, оставлял кожу с мясом. Ну? Славная памятка — до конца дней.
— Вперед, господа! После отболится…
Замедлял движение обоз — на многие версты сани, сани…
Но как без обоза? Там жены, детишки, раненые, тифозные… Брали винтовки, отбивали наскоки красных: из-за сопок норовят, укусом — опять возвращались к семьям, но уже не все — выбивали каппелевцев сибиряки-охотники нещадно. На выбор клали, с матерком.
Чтоб тифозные не вываливались, прикручивали к саням. Ну сладь с ними, коли жарит изнутри на все сорок! Рвут с себя одежду, снег ловят губами! Распорядился Каппель привязывать, иначе не спасти.
— Терпение, господа, терпение! Бог нас поставил на этот путь!.. Главное — идти, не задерживаться, иначе все здесь останемся.
И новый год, 1920-й, отметили в холодину на все сорок! Поостереглись спать, ждали дня: какой-никакой мороз, а на треть ужмется. Тихо брели.
Звезд Господь разложил — полное небо!.. Да под таким небом женщине глаголить о любви. Да греть ей губами щеки! Да стихи выпевать, слова выдумывать! Да руками ее, милую, всю выгладить! И за отворотом шубки грудь найти, да такую теплую, мягкую! Боже ж ты мой!
Новый год, господа!..
Дали залп на счастье. По всей колонне запричитали женщины и дети. Да ну ничего, обойдется, ведь праздник. Говорили детям ласковые слова, себя утешали: те, что выживут и вырастут, уже не пропадут, не имеют права пропасть. Сплевывали, в сгустках крови… легкие…
Тут Каппель круто повернул на Нижнеудинск — и пал красный город. Бежали актив и комиссары. Впервые за многие месяцы люди выспались в домах. Здесь армия узнала о судьбе своего Верховного: в Иркутске, у красных, под замком, потому что танцует эсеровский Политцентр польку «Бабочку» под большевистскую дуду.
Взъярились господа офицеры (не все крысами лезут к границе): не бывать их вождю проданным и преданным! Жутко и безобразно материли легион: выдал беззащитного и безоружного адмирала!..
— На Иркутск, господа!
— За адмирала!..
— За Бога и Отечество!..