Впоследствии Колосов с недоумением себя спрашивал: как же могло случиться, что он так долго ходил с женой по улицам, вместо того чтобы вернуться с ней домой? «Вероятно, — думал он, — мне не хотелось оставаться с нею наедине, я боялся за себя».
Уйдя с ипподрома примерно около четырех-пяти часов пополудни, они ходили дотемна, то есть часов до девяти вечера! Он не замечал усталости, не хотела, видимо, просить пощады и Лидия. Значит, часа четыре продолжалась эта странная прогулка. Колосов просил, грозил, возмущался, спрашивал. А она молчала! Она не просто молчала, она вызывающе не отвечала ему. Колосов вновь и вновь пытался узнать правду. Кто был этот мужчина? Почему он бросился бежать? Почему она так ужасно изменилась в последние месяцы?
В ответ она молчала, чуть улыбаясь какой-то кривой и злой улыбкой. «Не может быть, чтобы в ней не осталось ничего человеческого! — думал Колосов, шагая с ней то по центральным, то по окраинным улицам города, но по-прежнему избегая района, в котором они жили. — Наверно, я просто не умею поговорить с ней».
И он переходил от резкого и требовательного тона к мягкому и просительному. Ничто не менялось. Лидия молчала, поняв, что это — самый правильный, то есть самый чувствительный для мужа метод обороны. И постепенно Колосов, вместо того чтобы за несколько часов успокоиться, возбуждался все больше. Молчание жены выводило его из себя.
Стемнело. Колосов вдруг заметил, что они идут по набережной. Удивительное дело! Он уже не держал Лидию за руку, но она безропотно и даже как будто охотно следовала за ним повсюду, куда бы ни сворачивал он. Жестокое упорство, питаемое злобой, не позволяло ей уйти. Нет, она покажет, как презирает его!
И на этот раз она пошла за ним вдоль набережной. Вот уже кончились фонари и скамейки. Теперь они шли по обрывистому, заросшему травой берегу реки, и вдруг Колосов увидел Женю!
Конечно, ничего сверхъестественного в этом не было. Колосов отлично знал, что его сын частенько переезжает в катере на ту сторону реки к своему любимому дружку Косте Ермоленко и примерно в этот час возвращался домой. И все же появление сына именно сейчас, когда происходило бесконечное мучительное объяснение, поразило Колосова.
Он остановился. Остановилась и Лидия, тоже узнавшая пасынка. Тут впервые за весь вечер она заговорила.
— Шпион! — презрительно бросила Лидия мальчику. — Долго ты будешь шпионить за мной?!
Колосов крикнул жене:
— Как ты смеешь?!
Тогда Лидия сделала тактическую ошибку. Она обрадовалась тому, что ее муж вышел из себя и бросила ему в лицо, точно плюнула:
— Молчи, старый дурак!
Все обиды, все придирки и вся несправедливость мачехи вдруг слились для Жени воедино, и он почувствовал, что не справляется с охватившим его возмущением. Он поднял руку, ему показалось, что мир рушится вокруг него. В его возрасте легко возникает сверкающая мгновенная мысль: «Все погибло!» Вот он ударит мачеху, этого ему не простит отец…
Лидия попятилась, поскользнулась на сырой глинистой земле, с коротким криком сорвалась с обрыва и исчезла в темноте. Все это произошло в одно короткое мгновение. Колосов произнес хрипло и едва слышно: «На помощь!» (ему, наверное, казалось, что он крикнул громовым голосом) — и заскользил по крутой тропинке вниз.
Женя лучше всех знал, что по этой тропинке, да еще ночью, спуститься к берегу почти невозможно. Он заметался, громко плача и крича. Вдруг он вспомнил, что в десятке метров отсюда есть сносный спуск и ринулся к нему.
На берегу он увидел отца. Тот незнакомым голосом требовал от кого-то, чтобы спустили на воду моторку. Мачеха, очевидно, погибла или погибала в этот момент. Женя знал, что она не умеет плавать. Ужаснувшись, мальчик бросился бежать прочь.
Вечером, разбитый и подавленный, Колосов явился в отделение милиции и сознался в убийстве жены. Он рассказал, что, застав свою жену с чужим мужчиной, повел ее к пустынному берегу и здесь потребовал объяснений. Она, по обычаю своему, молчала; он вышел из себя и ударил ее. Она, поскользнувшись, упала в воду.
В милиции уже знали о происшествии, случившемся на реке.
Хотя поиски тела и не дали результатов, Колосов был предан суду по обвинению в убийстве. В ходе следствия не раз возникал вопрос: а куда же делся Женя? Его не оказалось дома, он не явился в школу ни на следующий день, ни позже. Его разыскивали и учителя, и соученики, и милиция. Однако он исчез, и это очень угнетало Колосова. Он твердо решил при всех условиях принять вину на себя, хотя бы потому, что и в самом деле считал себя виновным и, прежде всего, в женитьбе на Лидии. Его первая жена — мать Жени — умерла совсем молодой. Колосов остался с двухлетним сыном, и в сущности был для него и отцом и матерью. Зачем же он омрачил мальчику жизнь, женившись на этой красивой бездушной девушке?! Вот теперь он расплачивается страшной ценой, потеряв и жену, и сына…
Собственная участь не волновала Колосова. Полученное им в тюрьме сообщение о том, что дело будет слушаться послезавтра, его не заинтересовало. «Нет ли сведений о моем сыне? Нет?»
В тюрьму к нему пришел защитник. Колосов отвечал односложно. «Откровенной беседы», на которую рассчитывал адвокат, не получилось…
Настал день суда.
Зал заводского клуба, где происходил судебный процесс, был переполнен. Многие не отрывали глаз от подсудимого, сидевшего вполоборота к залу. Он слушал обвинительное заключение рассеянно и равнодушно. И только один раз, когда нарсудья упомянул о бегстве его сына, он нахмурился и крепко сжал губы.
— Мальчика своего жалеет, а убитую и не вспоминает, — с возмущением шепнула своей соседке молодая женщина, сидевшая в первом ряду.
— Вам понятно, в чем вас обвиняют? — спросил Колосова нарсудья, закончив чтение.
— Понятно, — коротко ответил Колосов.
— Признаете вы себя виновным?
— Признаю.
«Ну, собственного признания еще мало! — иронически подумал судья. — Это только Вышинский считал, что собственное признание это все».
Ситников, рослый и чуть сутулый человек, в черном костюме, держался уверенно.
— Живу я в поселке. Четвертого сентября, часов в одиннадцать вечера, я вышел на берег воздухом подышать. Слышу — крики, одним словом, суматоха. Мужчину в воде ловят. По своей ли воле или как — не знаю. Только когда его ребята в спасательной лодке на берег доставили, смотрю: он в полном костюме. Вот этот гражданин будет.
Свидетель кивнул головой в сторону подсудимого.
— Привели его в чувство, а он вскочил и как кинется к воде. Мы его еле оттащили…
— Нехорошо так говорить об умершей, — начала свои показания соседка убитой молодая женщина Дворникова, — но разве это была жена? Хоть раз она накормила его (свидетельница показала на подсудимого) обедом или завтраком? Сунет ему рубль — и это на целый день. Питайся в заводской столовке! А ведь все деньги он приносил ей, деньги немалые! В квартире — грязь, беспорядок, а она больше лежит на кровати или на диване и мечтает. И молчит! Он к ней и так и этак. Нет! Молчит! Не удостаивает!
— И с вами она была так молчалива? — спросила народная заседательница.
— Нет, со мною она делилась многим. Пришла, знаете ли, ей однажды фантазия разбогатеть…
— Это как же — разбогатеть?..
— А так! Раздобыла она, по ее словам, у своих знакомых деньги и поехала, ничего мужу не сказавши, в Москву закупать какие-то товары, чтобы привезти их сюда и здесь нажиться. Муж с ума сходит: где жена? А она в Москве. Вскоре приезжает, но уже без денег: то ли у нее кто-то отнял, то ли напала на мошенников — не знаю. Словом, дорогой муженек, выручай, надо долги отдавать!
— И что же, дал подсудимый эти деньги жене? — спросила та же заседательница.
— Сам в долг залез, но так рад был ее возвращению, что достал и дал ей. Но только не тронул он ее холодное сердце, нет!
— Почему вы так враждебно говорите об убитой? — спросил прокурор. — Вы были с ней в дурных отношениях?
— Нет, мы дружили. Но гляжу я, что погибает на моих глазах из-за пустой бабенки хороший человек, и больно мне!
— Странно, — продолжал прокурор, — вы жалеете подсудимого, который обвиняется в убийстве, и у вас не находится жалости к убитой!
— Я и ее жалею, — ответила свидетельница, — но право же, она во всем сама виновата!
— А в чем именно вы считаете убитую виноватой? — спросил адвокат.
— В том, что она изменяла ему!
Невольно все взоры обратились на подсудимого. Он изо всех сил старался сохранить спокойный невозмутимый вид, но это плохо ему удавалось. Лицо его задрожало.
— Да, изменяла! — продолжала свидетельница. — Я это знаю с ее же слов. Она прямо мне говорила, что муж ей внушает отвращение, а любит она широкую жизнь и «смелых, интересных мужчин».
— Садитесь, — сказал судья. — Пусть зайдет свидетель Козюра.
— Расскажите суду, — обратился судья к вошедшему молодому человеку с худым нервным лицом, — что именно произошло на ипподроме. Вы были единственным человеком, который наблюдал встречу подсудимого с его женой. Очень важно, чтобы вы рассказали обо всем подробно и точно.
Есть люди, для которых просьба быть точными кажется знаком обидного недоверия. По-видимому, свидетель Козюра принадлежал к их числу. Он вспыхнул:
— Я и не собирался быть неточным! А что Колосов — мои друг, я этого и не скрываю!
Свидетель тяжело вздохнул:
— Ах, насколько было бы лучше, не приди мне в голову мысль пригласить его на скачки!.. Я отошел на ипподроме от Колосова на несколько минут, а когда вернулся, он вдруг побежал на верхние трибуны, к своей жене, которая каким-то чудом оказалась здесь. Рядом с ней был мужчина. Я не мог видеть его лица: он стоял спиной ко мне, но было ясно, что жена Колосова пришла сюда именно с ним.
— Откуда эта ясность? — спросил прокурор.
— Мне трудно объяснить, но это так.
Адвокат, которому, кажется, очень хотелось «произвести впечатление», задал вопрос, куда девался сын подсудимого, Евгений.