– Получается, если я промолчу, дома снесут, а на их месте построят многоэтажки? И тогда не будет больше старого города, в котором жил дедушка?
– Именно, – сказал Деррик. Кеннет посмотрел на меня с тревогой, словно уже догадался, что сейчас будет.
– Понятно, – сказал я. – Вы меня убедили. Спасибо, что зашли.
Опешив, они смотрели, как я забираю их чашки, выливаю остатки кофе в раковину и направляюсь к двери. Но сидеть не остались: пошли за мной, натянули калоши и вышли на крыльцо за зонтиками, когда я открыл им дверь.
– Хорошо, что ты решил нам помочь, сынок, – сказал Кеннет. – Дедушка бы тобой гордился. – Но он смотрел на меня с прищуром. Знал. Догадался еще до того, как я открыл рот.
– Не стану я вам помогать. Я найду человека, ответственного за план, и выражу свою полную поддержку. Скажу, что буду рад пожертвовать семейным домом ради блага Бербанка. Понимаю, вы это не одобрите, но, серьезно, спасибо, что сказали. Я все думал, что делать с домом, когда уеду учиться. Сдавать я его не хочу, так что это просто идеальный вариант. Серьезно, большое спасибо.
– Брукс… – успел сказать Кеннет, но я решительно и бесшумно закрыл дверь у них перед носом.
На душе полегчало.
На самом деле лучше идеи у меня не появлялось давно. Благодаря деньгам, вырученным с продажи дома, я смог бы какое-то время не беспокоиться о работе, а дедушкины друзья наконец обо мне бы забыли. И мне не пришлось бы волноваться из-за сраного огнестрела под половицами.
Вернувшись в дедушкину-тире-свою спальню, я сдвинул кровать и поднял крышку люка. Трогать винтовки было одновременно приятно и мерзко. Они были реликвиями ушедшей эпохи, когда все в Америке ходили с оружием – еще до того, как президент Увайни показала чинушам-советникам, что с ней шутки плохи. Мне тогда было семь, и мы с родителями жили в Канаде. Помню, как они радовались и танцевали по дому каждый раз, когда американскому президенту – хотя я всегда считал ее нашим президентом – в очередной раз удавалось вырвать победу. Запрет на свободное ношение оружия был одним из самых крупных ее указов, и когда он прошел, люди устраивали гулянки по всей Америке и Канаде.
Зато президент Харт, сменивший ее, оказался пустышкой, хотя тогда я этого не понимал. К тому времени я уже жил с дедушкой и до сих пор не отошел от потери родителей, но, по словам деда, Харт, бывший вице-президент при Увайни, намеревался продолжить ее программу. Вышло, конечно, хреново. Конгресс его не поддерживал, и сам Харт не обладал ни чутьем, ни даром красноречия Увайни. В народе его прозвали никчемным.
В тридцать четвертом году победила Розетта Беннет, и дедушка разбудил меня воплями счастья. Никогда бы не подумал, что он будет так рад женщине-президенту. Но дедушке было важнее, что впервые за последние шестнадцать лет в Белом доме появился республиканец, и неважно, какого он пола. Она клялась и божилась, что вернет свободное ношение оружия, но в итоге нарушила много обещаний. Второй срок ей не сулили. Лично я планировал приложить все усилия, чтобы обеспечить ей поражение.
В общем, оружие для меня было чем-то необычным и странным, реквизитом из документального фильма, религиозным артефактом вымершего культа. Все знали, что в Америке до сих пор больше оружия, чем в других странах, и так будет еще многие поколения, пока не выкорчуют все старые тайники и не перекуют мечи на орала. Помню, как-то на окружной ярмарке одна женщина этим и занималась, методично превращая огромную кучу бывшего огнестрела в садовые инструменты. У нее была своя кузница и разрешение на выброс углекислого газа. Дедушка кривился каждый раз, когда мы проходили мимо. В тот же день я улизнул от него и купил совок.
Я бы мог просто позвонить в полицию Бербанка и сказать, что нашел оружие в шкафу дедушки. Пришлось бы заполнить много бумажек, и запись попала бы в мое дело, но в целом ситуация была довольно стандартной. Демография определяет будущее, а в дедушкином поколении было немало огнестрелодрочеров, и каждый раз, стоило им откинуть копыта, какой-нибудь миллениал внезапно обнаруживал в ящике с носками целый клад адского и крайне нелегального огнестрела. Подозреваю, полиция Бербанка и глазом бы не моргнула.
С того самого дня, как я обнаружил винтовки, я обращался с ними, как с испорченным мясом: прикасался как можно реже, держал только за ствол. Теперь же я поднял одну из них за приклад. Он лег в руку идеально. Придерживая винтовку спереди, я приложил ее к плечу, пальцем почти касаясь спускового крючка. Встал перед зеркалом. Выглядел я глупо – но, стоит признать, откровенно круто. Как герой боевика (ну, или школьный стрелок). Взяв вторую винтовку, я встал с ними, как персонаж шутера, и какое-то время просто тащился. Я бы так сфоткался. Крутые, конечно, были штуковины. Неудивительно, что мужики по ним так фанатели.
Блин.
Я осторожно положил одну из винтовок на пол. А когда клал вторую, в дверь позвонили.
В теории я знал, что полиция может видеть сквозь стены, пользуясь частотой вайфая и радарами миллиметрового диапазона. На практике, однако, подозревал, что у местной полиции ничего подобного нет и в помине. Но в ту секунду я был на сто процентов уверен, что мне сейчас выбьют дверь. Поспешно вытащив телефон – и чуть не выронив вторую винтовку, – я открыл приложение камеры и тут же вспотел, увидев на пороге двух копов.
Голова закружилась, кровь запульсировала в ушах, стало холодно, затем жарко. Я бросился прятать оружие обратно в тайник, но люк, как назло, не хотел закрываться. В дверь снова позвонили. Я передвинул кровать на место и сдернул одеяло так, чтобы оно прикрывало пол. Потом закрыл дверь спальни и медленно спустился по лестнице, пытаясь восстановить сбившееся дыхание и успокоить участившийся пульс.
Я открыл дверь.
– Здрасьте? – сказал я. Вышло тонко, пискляво. Черт.
– Брукс Палаццо? – обратился ко мне белый мужчина. По возрасту и внешнему виду он бы идеально вписался в кружок возрождателей Америки, если бы не напарник латиноамериканского происхождения, с серьгами в ушах.
– Да? – Уже не так тонко.
– Можно войти? Мы расследуем смерть Майка Кеннеди и хотели бы взять у вас показания.
– А. – Да. Точно. – Заходите, конечно.
И вот во второй раз за день мне пришлось подавать кофе непрошеным гостям, мечтая, чтобы все дружно провалились под землю.
Когда мы расположились за столом и сделали по глотку кофе, полицейские – в основном офицер с проколотыми ушами, Веласкес, – перешли к делу, в первую очередь получив с меня согласие на видеозапись.
– Мы проводим дополнительное расследование по запросу Министерства внутренней безопасности; их антитеррористический отдел ведет официальную статистику насилия со стороны белых националистов. Судя по вашему видео, вылазка мистера Кеннеди относится как раз к этой категории.
Повисла тишина – так полицейские надеялись выманить из меня нужную информацию, и я это понимал, но тактика оказалась рабочей. Я так перенервничал из-за винтовок, что готов был выложить все подчистую. Нужно было что-то сказать.
– Не уверен, что Кеннеди был националистом. Скорее, просто переборщил. Он же республиканец.
– Да, мы понимаем, что не все республиканцы обязательно националисты и не все националисты обязательно республиканцы, но переписка мистера Кеннеди говорит об обратном, – проворчал пожилой коп. – В ней он вел себя, как типичный нацист из Шарлоттсвилля.
Было непривычно слышать о Шарлоттсвилле от кого-то помимо дедушкиных друзей – те постоянно вспоминали местные беспорядки, но сам я встречал упоминания о них исключительно в учебниках по истории.
– Ладно, верю. Но у вас уже есть мое видео и показания. Не уверен, что смогу помочь как-то еще. – Сердце гулко стучало.
И снова Веласкес:
– Мы посмотрели ваше видео, Брукс, и заметили, что мистер Кеннеди был весьма близок с вашим дедом.
– Он умер, – выпалил я. – В смысле, дедушка. И Кеннеди тоже, но вы и так в курсе. А дедушка умер буквально через день после Майка.
– Мы знаем. – Веласкес принял траурный вид. – Приносим свои соболезнования. Прежде чем к вам обратиться, мы немного разузнали о вашем дедушке. Он тоже придерживался весьма радикальных взглядов.
– Так он же белый старик, – сказал я, а потом невольно взглянул на пожилого белого полицейского, который уставился на меня мрачным взглядом. Я чуть не сгорел со стыда. С губ второго копа сорвался короткий смешок. – Простите, – пробормотал я.
– Ничего, Брукс. – Снова Веласкес, снова с улыбкой, беззастенчиво пользуясь потрясающей внешностью. – Мы понимаем, тема тяжелая. Вы хорошо ладили с дедом?
Я пожал плечами.
– Если честно, то не особо. Он и с моим отцом не ладил. Папа заставлял меня звонить ему на дни рождения, но удовольствия это никому не приносило. Да и после смерти родителей лучше не стало. Я, конечно, благодарен, что он меня принял, и я его вроде как любил, семья же, в конце концов, но друзьями нас назвать было сложно.
– Конечно, понимаю. Семья – она такая. – Ответ сопровождался ободряющим кивком. – Но, Брукс, при всем уважении: твой дедушка мертв, Майк Кеннеди мертв, а люди, с которыми они общались, все еще на свободе. А это плохие люди, страшные – они не побоятся расправиться с теми, кто перешел им дорогу. Террористы, Брукс. Наши коллеги из внутренней безопасности день и ночь доблестно ищут их, а мы хотим им помочь. А для этого уже нам нужна твоя помощь.
– Ладно, только я не понимаю, как вам помочь.
– Брукс, ты прожил с дедушкой десять лет. Наверняка что-то услышал или увидел. При всем уважении к твоему покойному деду, эти ребята – не самые умные люди. Много болтают. Если ты расскажешь, что слышал, мы сможем понять, что они замышляют, передадим эту информацию коллегам, и они со всем разберутся.
На кухне было жарко. Я забыл закрыть жалюзи в гостиной, и духота стояла невероятная. Ощущение было такое, будто под задницей хлюпает лужа пота.
– Если честно, я слышал только о том, что Майк Кеннеди пошел с вами на сделку, а потом оказался с пулей во лбу.