Неважно. Они все равно уже все знают про то, что я сделал.
— Видимо, просто подошла твоя очередь, — добавляю я.
Он кивает:
— А ты? Ты теперь тоже специалист по расчетам?
— Нас будят попарно, — говорю я мягко. — Ты и сам это прекрасно знаешь.
— То есть у тебя тоже просто подошла очередь.
— Слушай…
— И это никак не связано с тем, что твой Шимп хотел иметь под рукой свою любимую марионетку, чтобы приглядывать тут за всем?
— Черт, Хаким, что ты хочешь, чтобы я сказал? — я развожу руками. — Что нам нужен в смене кто-то, кто не попытается обесточить его при первой же возможности? Ты думаешь, что это необоснованно, учитывая то, что случилось? — но ведь он даже не знает, что случилось, он в этом не участвовал.
Хаким спал, когда произошел бунт. Но кто-то ему, наверняка, рассказал, пронеся этот рассказ через целые эпохи. Бог знает, сколько из того, что он слышал – правда, а сколько – ложь и легенды.
Вот так – всего пара миллионов лет – и я стал для них пугалом.
Мы падаем, приближаясь ко льду. Лед падает в огонь. И огонь, и лед врываются через линк в мое сознание и разворачиваются великолепным и ужасающим видом от первого лица. Теперь порядковые разницы – это не просто пустые абстракции: они огромны, и ты чувствуешь их всем телом. Суртр может быть маленьким с точки зрения учебников: всего семь миллионов километров в поперечнике, он едва попадает по размерам в клуб гигантов. Но это не значит ни черта, когда ты стоишь с ним лицом к лицу. Это не просто звезда – это пламенеющая грань реальности, чудовищное воплощение тепловой смерти. Его дыхание смердит остаточным литием всех тех миров, что он уже поглотил. И тёмная точка у него на лице – это не просто планета. Это горящий ад размером в два Урана: замерзший метан, жидкий водород и сердцевина, достаточно горячая, чтобы выпекать алмазы. И она умирает у меня на глазах, все её луны уже давно потеряны, оборванные остатки системы колец трепещут вокруг, как гниющий нимб. Шторма кипят на поверхности. Полярные сияния вспыхивают безумными огнями на полюсах. Вихрь суперциклона закручивается в центре темной стороны, питаемый турбулентными потоками, перетекающими из света во тьму. Он смотрит на меня, как глаз слепого бога.
А Хаким в это время гоняет шарики по аквариуму.
Он занимается этим уже несколько часов: яркий синий шарик тут, распухший красный баскетбольный мяч здесь, нити мишуры траекторий, сплетающиеся во времени и пространстве, как паутина какого-то безумного космического паука. Может попробовать вывести центр массы к правому борту? Начать медленно, а потом дожать до максимума? Немного скального массива разрушится по дороге, будут структурные повреждения, но ничего такого, что дроны не смогли бы залатать до следующей стройки.
Нет?
Может, тогда плавно и быстро переключиться на полный реверс? «Эри» не рассчитана на такое, но если мы будем держать вектор строго по осевой, без поворотов, без вращения, только точный линейный разворот на сто восемьдесят…
Опять нет.
Если бы мы только не свалились уже так глубоко в колодец. Если бы мы только не задержались, чтобы открыть багажник, все эти N-тела не смогли бы так крепко за нас ухватиться. Но теперь мы просто быстрые, а не достаточно быстрые. Мы большие, но всё равно слишком маленькие.
Теперь единственный выход – это пройти насквозь.
Хаким не идиот. Он знает правила не хуже меня. Но он продолжает пытаться. Он лучше перепишет законы физики, чем доверится врагу. Там внутри мы будем слепы и глухи: конвульсии умирающей атмосферы Туле затуманят нам взгляд в ближнем диапазоне, а рёв магнитного поля Суртра оглушит нас в дальнем. Мы не сможем понять, где мы, и нам придется опираться на вычисления Шимпа, чтобы понять, в каком направлении двигаться.
Хаким не видит мир так, как вижу его я. Он не хочет принимать что-либо на веру.
Уже в отчаянии, он отламывает кусочки от своего игрушечного астероида, чтобы уменьшить момент инерции, пока еще даже не учитывая, как это повлияет на нашу радиационную защиту при возврате на крейсерскую скорость. Он пока все еще пытается понять, сможем ли мы собрать достаточно внутрисистемного мусора, чтобы залатать дыры, когда всё закончится.
— Это не сработает, — говорю я ему, блуждая в катакомбах в полукилометре от его текущего местоположения. (И это не подглядывание, поскольку он знает, что я наблюдаю. Конечно же, он знает.)
— Да что ты говоришь...
— Недостаточно массы мусора вдоль исходящей траектории. Даже если фоны и смогли бы собрать его весь и вернуться вовремя.
— Мы не знаем сколько там массы. Мы не успели картографировать все объекты.
Он нарочно притворяется тупым, но я подыгрываю. По крайней мере мы разговариваем:
— Да ладно… не нужно видеть каждый кусочек щебня на карте, чтобы просчитать распределение массы. Это не сработает. Спроси Шимпа, если не веришь мне. Пусть он тебе скажет.
— Он только что мне и сказал.
Я останавливаюсь. Заставляю себя сделать медленный выдох.
— Я слинкован, Хаким. Не одержим. Это просто интерфейс.
— Это мозолистое тело.
— Я так же автономен, как и ты.
— Дай определение «я».
— Я не…
— Сознание – это голограмма. Раздели его пополам, и получится два. Склей два вместе и получишь одно. Может ты и был человеком до своей модернизации. Теперь же автономности у тебя не больше, чем у моих теменных долей.
Я оглядываюсь на перекрытый арками коридор, заполненный рядами спящих мертвецов (скорее всего, кафедральная архитектура – это просто случайное совпадение).
Такими они мне нравятся гораздо больше.
— Это правда? — спрашиваю я их. — А как же тогда вы смогли стать свободными?
Хаким на мгновение замолкает:
— День, когда ты это поймешь, будет днем, когда мы проиграем эту войну.
Это не война. Это чертова истерика. Они попытались пустить миссию под откос, а Шимп их остановил. Просто, и полностью предсказуемо. Вот почему инженеры сделали Шимпа таким минималистичным. Почему миссия не управляется каким-нибудь трансцендентальным искином с восьмизначным IQ – чтобы вещи оставались предсказуемыми. И если мои теплокровные родственники не смогли предвидеть, что их остановят, то они еще тупее, чем тот, с кем они боролись.
Конечно, где-то глубоко внутри Хаким это прекрасно понимает. Он просто отказывается в это верить: что он и его дружки проиграли штуке, у которой синапсов в два раза меньше, чем у них самих. Великий Шимп. Глупец с синдромом саванта. Искусственный идиот. Числодробилка, намеренно спроектированная настолько тупой, что даже имея в своем распоряжении половину жизненного цикла вселенной, она не сможет выработать собственное мнение.
Они просто не могут поверить, что он победил их в честной драке.
Вот почему им нужен я. Благодаря мне они могут продолжать верить, что их обманули. Ведь этот калькулятор никогда не смог бы их победить, если бы я не предал свой собственный род.
Суть моего предательства в том, что я вмешался, чтобы спасти им жизнь. Хотя, что бы они не говорили, их жизням, на самом деле, ничего не угрожало. Это была просто стратегия. И это тоже было предсказуемо.
Я уверен, что Шимп восстановил бы подачу воздуха, прежде, чем всё зашло бы слишком далеко.
Я отвлекся лишь на мгновение, а Туле уже превратился из сферы в огромную стену: темная, клубящаяся бездна грозовых штормов и торнадо, разрывающих планету на части. Суртр, спрятавшийся позади, уже не виден, от него не осталось даже слабого свечения на горизонте. Мы прячемся в тени меньшего гиганта, и можно даже на мгновение представить, что больший оставил нас в покое.
По сути, мы уже в атмосфере. Гора, купающаяся в облаках, с вершиной, задранной к звездам. Можно провести прямую линию между массой кипящего водорода в центре Туле, через крохотную холодную сингулярность в нашем центре и до разверзнутой конической пасти у нас на носу. Хаким делает именно это на тактическом мониторе. Может, это дает ему какую-то иллюзию контроля.
«Эриофора» показывает язык.
Это можно увидеть только в диапазоне рентгеновских лучей или излучения Хокинга. Возможно, даже удастся разглядеть небольшой нимб гамма-излучения, если правильно настроить сенсоры. Крошечный портал открывается в глубине рта «Эри»: дыра в пространстве и времени, связанная с дырой в нашем сердце. Наш центр массы немного смещается и пытается обрести эластичное равновесие между этими точками. Шимп выталкивает портал всё дальше, и центр массы следует за ним. Астероид тянется вверх, падая сам на себя, а Туле тянет его назад. Мы висим, балансируя в небе, и край червоточины выходит за грань отшлифованного синим смещением рта, выступая далеко за пределы переднего сенсорного кольца.
Никогда раньше мы не подходили так близко к пределу наших возможностей. В этом просто не было необходимости. Когда у тебя в запасе световые годы и целые эпохи, даже самое медленное падение рано или поздно разгонит тебя до достаточной скорости. У нас всё равно не получится превысить двадцать процентов от скорости света, не сгорев при этом от набегающего излучения. Так что, обычно «Эри» держит язык за зубами.
Но не в этот раз. В этот раз мы похожи на одну из Хакимовских елочных игрушек, висящих на верёвочке посреди урагана. Шимп говорит, что верёвочка должна выдержать. Конечно же, тут имеются планки погрешности, а у нас почти нет эмпирически подтвержденных данных, к которым их можно было бы прикрепить. База данных для сингулярностей, засунутых в астероиды, засунутых внутрь испепеляемых ледяных гигантов, мягко выражаясь, неполна.
Но это только меньшая из проблем. Атмосферная стыковка с миром, падающим со скоростью двести километров в секунду, тривиальна, по сравнению с предсказанием траектории Туле внутри звезды: лобовое сопротивление одной миллионной раскаленного грамма на кубический сантиметр, звездные ветра и термохалинная циркуляция, магнитный момент силы ископаемого гелия. Сложно даже просто определить,