– Убирайтесь! – резюмировал полицейский. – Быстро!
Эти слова были встречены всеобщим ликованием, и путники с обреченным видом побрели прочь.
Когда они вошли под сень первых деревьев, из зелени высунулась сморщенная физиономия господина Сурхата Барджатии.
– Иди сюда, старый хрен, – велел Миша. Проводник покорно выбрался из кустов и, стеная и кряхтя, присоединился к процессии.
– Теперь моя понимай, в кого пулемета стреляла, – вздохнул Перси, растирая травмированное плечо. – Жалко не попала!
…Вспомнив эту печальную историю, Миша хотел было отвесить старикашке очередной подзатыльник (по его подсчету – уже пятый), но пожалел его и только велел:
– В наказание, господин Барджатия, будете стеречь нас всю ночь. И не вздумайте уснуть!
– Не то закопаем, petuh ty protknutiy! – ласково зевнул Покровский.
Старикашка покорно закивал. Спорить ему действительно не стоило. Ко всем известным уже грехам шкодливого ветерана пришлось приплюсовать и еще один – в ходе блицдопроса господин Барджатия нехотя признался, что два года назад умудрился «позаимствовать на время» пару одеял у нескольких молодых людей, которых взялся провести коротким путем через джунгли. Молодые люди оказались повстанцами-сепаратистами…
…Так что по поводу пулеметной очереди Мочалка скорее всего был прав.
– Чего-то не так, – между тем заметил Покровский, ерзая по траве.
– Не так, не так… Кушать хочется, – пояснил Перси. – Потому и не так.
– А консервы на что? – удивился Миша. – Ну-ка, Андрей, достань пару банок!
Расковыряв ящик, Покровский извлек две банки и тут же вскрыл одну ножом. Остро запахло лавровым листом.
Перси громко сглотнул слюну. Даже старичок, которому вроде мяса кушать не положено, потянул носом и придвинулся поближе.
– Вилки… вот, держите. Перси, не съешь, вилка пластмассовая…
Пока Покровский вскрывал вторую банку, Миша роздал приборы. В лучах уходящего солнца, еле-еле пробивающихся сквозь густое сплетение ветвей, компания собралась вокруг импровизированного стола. Мочалка облизнулся, вздохнул.
– Пивка бы еще…
– Пивка-то ладно, разогреть бы все это дело, – буркнул Миша. – Да все ведь сырое, чему тут гореть. А! Ребята, у нас же есть сухой спирт!
– V lomku! – помотал головой Бумба. – И так сожрем.
– Стой, Майкл, твоя же еврея! – внезапно заметил Перси. – А наша свинья в банках купила. Твоя такое кушать нельзя, Бога наказывать будет. Твоя Бога страшная, твоя Бога сильная!
– Здравствуйте вам! – хмыкнул Гурфинкель. – А что же я еще буду есть, листья, что ли? Нет уж, я таки намерен питаться! Ты что думаешь, моя Б-га хочет, чтобы такой хороший еврей, как я, умер в страшных мучениях? Нет, лучше я буду немножко трефный еврей, чем кошерный, но мертвый от голода.
– Не могу я понять белая человека, – пожаловался Перси, запуская вилку в банку. Некоторое время он скребся там, после чего сказал с недоумением:
– Моя что-то ничего не ловит. Ваша уже все съела?
– Я не ел, ребята! – поспешил оправдаться Покровский. – Я банки вскрывал!
– Никто не ел, – заключил Миша, заглянув в банку. – И не съест. Она изначально такая была.
Действительно, в растаявшем жиру плавали лавровые листья, горошинки перца и какие-то бурые волокна. Мяса как такового не наблюдалось.
– Может, это выпить можно хотя бы? – предложил Перси и, не дожидаясь разрешения, отхлебнул немного. Поморщился и тут же выплюнул.
– Сплошная соль! Моя сейчас умереть!
– Поужинали… – подытожил Миша и забросил обе банки куда-то в угол.
– Эх! – вздохнул Бумба. – Разве это жизнь?
Он уткнулся кулачищем в щеку, помотал головой:
– Siju na narah, kak korol` na imeninah.
I payky chernogo mechtayu poluchit`…
Голодные и расстроенные, они стали укладываться спать. Укутавшись в отсыревшее одеяло, Миша заметил, как старик закурил, сидя у выщербленного возвышения в центре зала. На руины наваливалась ночь. Последнее, что видел, засыпая, Гурфинкель, был все тот же господин Барджатия, прятавший в ладонях трубку – ее огонек высветил на мгновение пальцы и крючковатый нос.
Миша почти уже окончательно задремал, когда внезапно его дернуло – из угла, в котором устроился Перси, послышалось довольное чавканье.
Гурфинкель протер глаза, насторожился.
Чавканье повторилось.
Гурфинкель осторожно выпутался из одеяла и, сделав проводнику знак молчать, подкрался к Перси. Тот укрылся с головой, скрючившись в три погибели, и был явно чем-то занят.
– Стоять! – заорал Миша, срывая с негра одеяло. Перси замер с недоеденной лепешкой во рту.
– И что это у тебя? – осведомился Гурфинкель как можно более миролюбиво.
– Л-лепешка… Сухая, как камень! – Перси постучал по ней ногтем, и лепешка отозвалась гулким звуком.
– Где взял?
– В лавке… Она валялась, честно-честно, никому не нужная… Наверное, срок реализации истек!
– И много у тебя таких, с истекшим сроком?
– Две съела, еще три осталось, – честно признался Мочалка. – И вот еще кусочек. Неприкосновенная запаса! Моя о них и забыла, а сейчас, когда брюхо запела, вспомнила…
– Дай сюда!
Миша отнял остатки, кусочек бросил старикашке, а себе и Покровскому выделил по лепешке, одну оставив на завтрак.
Некоторое время они молча грызли сухое и пресное тесто. Гурфинкель с тоской представлял себе то, чего он в данный миг лишен: форшмак, фаршированная щука, судачок, румяные пумперникели, кисло-сладкое мясо с пряничным соусом… Конечно, предмет сегодняшнего ужина несколько напоминал мацу, но Миша был скорее согласен поцеловать небритого Ясира Арафата, чем питаться всю жизнь мацой, особенно такой. Мацой Гурфинкеля закормили еще в детстве его весьма религиозные родители.
…На первую серьезную выручку – удалось спихнуть «налево» весьма подозрительную стереосистему, шестнадцатилетний Миша направился в ресторан и заказал свиную отбивную размером с автобусное колесо. С тех пор он оставался истинным вольнодумцем в тонких и деликатных вопросах питания. И теперь сухая пресная лепешка навеяла ему не самые лучшие воспоминания. Впрочем, Гурфинкель твердо решил, что по возвращении закажет в ближайшем ресторане две… нет, три отбивные. А к ним язык под винным соусом. А к языку… Эх!
Похрустев последними крохами, Миша облизал пальцы и снова улегся, но сон куда-то безвозвратно ушел. К тому же вокруг что-то явно изменилось. Гурфинкель прислушался…
В саду! Да, именно там! Что-то похрустывало, причем весьма подозрительно. Вроде как ветки… Точно!
К месту их укрытия явно кто-то приближался. Гурфинкель осторожно выглянул в окно. Две темные фигуры с фонариком. Кто бы это? Может, снова полиции неймется? Он легко толкнул Перси в плечо.
– К нам посетители.
– Нашли время! – зевнул тот. – Хорошая человека в такое время не ходит.
– Давай пугнем?
– Давай, – охотно согласился негр. – А как?
– А просто.
Гурфинкель набрал полную грудь воздуха и проорал в ночь:
– Ю-у-у-у! Гы-й-а-га-га-га-га!!!
Фигуры остановились. Миша хмыкнул. Действует!
– Теперь ты.
Перси прокашлялся.
– Ладно. А ну-ка… Йе-э-э-э-э! Хр-р-р-р-р!!!
Незваные гости потоптались на месте, пошушукались, а затем развернулись и быстрым шагом канули в ночь. Снова воцарилась тишина, впрочем, весьма относительная. Гурфинкель прислушался и внезапно приложил палец к губам.
…В саду раздавались странные, весьма подозрительные звуки – что-то утробно урчало, переливчато попискивало и даже пыхтело, словно большая квашня…
Внезапно в дальней части дома, в небольшом коридорчике с обвалившейся крышей кто-то пробежал, дробно простучав по камням не то когтями, не то копытцами. Миша откинул угол одеяла и насторожился. Старый Барджатия тоже встревожился, вздернул голову…
– Что за фигня? – хриплым шепотом поинтересовался Перси.
Легкий топоток донесся снова, теперь уже значительно ближе, прямо за нагромождением камней метрах в пяти от старика-проводника. Господин Барджатия на цыпочках отбежал подальше и пристроился возле Покровского, который все это время мирно спал и даже похрапывал.
– Тварь какая-нибудь из леса забралась. Животное, – неуверенно сказал Миша. – Надеюсь, травоядное.
– Вон, вон смотрит! – ахнул Перси.
Над камнями появились два круглых желтых глаза. Обладатель их в почти полной темноте, царившей внутри дома, был неразличим. Глаза мигнули и скрылись, а из джунглей тут же потянуло цепенящим холодом.
«Обезьяна?» – подумал Миша. Странная какая-то обезьяна, да и глаза, что плошки… Он вспомнил об оружии, что имелось у старика, и поманил его к себе. Барджатия опасливо подошел.
– Пистолет, – велел Гурфинкель, протягивая руку.
Это оказался старый армейский «кольт», который старикан раздобыл невесть где и неизвестно когда, причем с техдавних пор практически о нем не заботился. Миша не очень хорошо разбирался в оружии, понял, что пистолет в принципе выстрелит, хотя не мешало бы его почистить и смазать.
Вот только в кого стрелять?
– Туман, – лаконично заметил старичок.
Миша только моргнул. Этого еще не хватало! Помещение наполнялось белесой дымкой, лениво качавшейся в слабом свете луны. Внезапно из мутного марева вымахнула огромная, как показалось Гурфинкелю, метра под три, обезьяна – с серебристой шерстью, в тускло светившемся драгоценными камнями ошейнике, в каком-то подобии вычурной короны на голове…
Перси охнул. Миша икнул. Господин Барджатия зажмурился.
Тварь остановилась посередине зала, чуть покачивая длинными руками и внимательно обводя взором оцепеневших искателей приключений, не иначе выбирая, кого бы придушить в первую очередь.
Старичок-проводник что-то неразборчиво забормотал и сел на пол. Миша застыл с открытым ртом, а Перси пршептал:
– Святая Дева! Она же больше, чем Мэджик Алекссон!
Обезьяна переступила с ноги на ногу, оскалила длинные желтые зубы и медленно двинулась на стоявшего ближе всех Мишу. Он тонко пискнул и выстрелил…