Когда я пришёл в себя, то оказался лежащим на холодном каменном полу. Голова раскалывалась, в ушах шумело, а во рту пересохло. Я пытался встать, но тело отказывалось слушаться. В глазах перед собой я увидел нечеткие очертания старой ратуши, а в дальнем углу заметил фигуру батюшки. Затем последовал новый удар, и я отключился на чуть дольше.
Я проснулся в неприятном ощущении похмелья, но не от алкоголя, а от страха. Голова раскалывалась, тело ломило, а глаза слезились от резкого света. Я попытался встать, но понял, что я заперт. Вокруг меня были холодные каменные стены, а сверху — громадные железные решётки.
«Чёртов старик!» — прошипел я, сжав кулаки. Я не мог поверить, что он так легко отправил меня в тюрьму. Я ведь пытался помочь! Я пытался спасти город! Но, видимо, батюшке было наплевать на мою судьбу.
И в этот момент я услышал шум шагов. Они слышались прямо за дверью моей камеры. Кто это? Что происходит? Я вскочил на ноги, готовясь к защите, но в следующую секунду дверь распахнулась, и в камеру вошла женщина.
Она была одета в тяжелую стальную броню, которая отражала тусклый свет факелов и делала её фигуру еще более грозной. Броня была украшена небольшими рельефными узорами, которые напоминали витиеватые ветви деревьев. На плечах сидели два металлических грифона, символизирующих силу и защиту. На ее ногах были высокие сапоги, крепко прилегающие к ногам и украшенные поясами из черной кожи.
Меч, лежащий на ее бедре, был не просто оружием, а произведением искусства. Его клинок был длинным и тонким, и отражал сияющий свет как зеркало. Рукоять была украшена серебряными вставками и рельефными узорами. Он был тяжелым, но она держала его легко, словно это была простая палка.
Её чёрные волосы, спущенные на плечи, создавали контраст с серебристой броней. Они были длинными и шелковистыми, и каждый локон изящно падал на её плечи. Волосы были заплетены в строгую косу, что лишь подчёркивала её миловидные черты лица.
Лицо было строгим и по-своему красивым, с резкими чертами, которые делали её ещё более привлекательной. Но ее глаза, холодные и проницательные, выдавали ее воинский характер. Они были серыми, с оттенком стали, и сверкающими, словно осколки льда. Ее взгляд был жестким, не прощающим ничего и никого, но в них скрывалась огромная сила и уверенность в себе.
Она оглядела меня с головы до ног, а потом спросила:
— Как спалось, Гиперион Ростиславич? — намеренно приторным тоном осведомилась незнакомка.
Я замер, не зная, что ответить.
— Ужасно, — честно ответил я, чувствуя, как в горле пересохло от страха.
Девушка рассмеялась, но в ее смехе не было радости. Он был холодный, зловещий и заставлял мурашки бежать по спине табунами.
— Так и должно быть, — произнесла она, приближаясь к клетке. Ее броня сверкала в тусклом свете факелов, отражая ее ярость. — Отродье! — прошипела она, ее глаза загорелись ненавистью. — За помощь демонам ты сгниёшь в магических шахтах, нелюдь... — Ее голос был холодным, жестоким, и в нем звучала не только ненависть, но и гнев, который не был направлен только на меня.
— Из-за таких, как ты, в том городе осталась вся моя семья, а сколько солдат полегло просто так? — она замолчала, вглядываясь в меня, словно пыталась прочитать мои мысли. — Молчишь, паскуда? — Ее губы задрожали, а по щекам потекли слезы. — Моя сестра! За что?
В ее глазах я увидел не только ненависть, но и боль, и отчаяние. Она была разрушена горечью потери. И в этот момент я понял, что я не просто жертва обстоятельств, я — причина ее боли. Я принес ей страдания, и ее ненависть была оправданна.
Но я чувствовал, как стыд и вина жгут меня изнутри. Я не мог найти слов, чтобы оправдаться, чтобы объяснить, что я не хотел никому вредить, что я просто пытался выжить. Но слова застряли в горле, не в силах прорваться через стену ненависти, которая отделяла меня от этой разрушенной горечью женщины.
— Я... — пытался я проговорить, но в голове кружились неразбериха, страх и бессилие.
Девушка резко отшатнулась от моей клетки, словно я был болезнью, от которой она хотела избежать. Ее руки сжались в кулаки, а на лице отразилась ненависть, которая могла бы растопить сталь.
— Ты не знаешь, что такое горе, — прошипела она. — Ты не знаешь, что такое терять всех, кого любишь. Ты не знаешь, что такое видеть, как мир, который ты знаешь, рушится в прах!
Она сделала шаг вперед, ее глаза были полны безумия, и я уже не видел в них человека, а только зверя, раненного до самой души.
— Ты будешь страдать, — сказала она с угрозой в голосе. — Ты будешь страдать так же, как и я! И поверь мне, я лишь одна из многих, кто рад тебя «видеть». Не подыхай, пожалуйста, быстро...
Она отвернулась, её плечи тряслись от рыданий, и я понял, что у неё не осталось сил на злость, только боль, глубокая и неизлечимая. Она ушла, оставив меня в одиночестве, в холодной камере, окруженном темнотой и беспросветностью. Я остался наедине с собой и со своей виной. Я принёс боль этой женщине, и я не знал, как искупить свою вину. Но теперь я не знал, что меня ждет в будущем.
Я остался один в холодной камере, окруженный темнотой и беспросветностью. В ушах еще звучали ее слова, полные боли и гнева. Я понимал, что она права. Я принес ей страдания, и теперь мне придется жить с этой виной.
Но я пытался оправдаться перед собой, но слова звучали пусто и неубедительно. Я не мог отменить свои действия. Не мог вернуть ее семью, ее сестру. Все, что я мог сделать, — это принять свою судьбу и стараться извлечь урок из своих ошибок.
Но как это сделать? Я не знал, что меня ждет. В магических шахтах явно ждала тяжелая работа, голод и, возможно, даже быстрая смерть от облучения. Но я также понимал, что это может быть и моей последней надеждой на искупление. Я принял решение, что буду работать, выживать и искать способ исправить свои ошибки. Я не знаю, как долго это займет, но я не сдамся. И буду бороться за свою жизнь, за свою душу, за свой шанс на искупление.
***
В большом темном зале, освещенном лишь дрожащим светом факелов, собрался суд. На высоком постаменте, украшенном гербом империи, сидел судья в черном судейском плаще, с жезлом в руке. Его лицо было строгим и непроницаемым, а глаза – холодными и бесстрастными. Он смотрел на меня, словно на какое-то насекомое, которое заслуживает только презрения.
По обеим сторонам от него стояли стражники, одетые в тяжелые латы, с мечами наперевес. Они были неподвижны, как статуи, и их лица были лишены всякого выражения. Они были лишь орудиями правосудия, готовыми выполнить любой приказ.
Я стоял перед судом, окруженный холодным безразличием и ненавистью. И вновь чувствовал себя маленьким и беспомощным, как муха, пойманная в паутину. Я не мог отвести взгляд от лица судьи, которое казалось мне символом всего зла и бесчеловечности, которое я увидел в этом мире.
— Гиперион Ростиславич, — прозвучал голос судьи, холодный и бесстрастный, как звук колокола. — Ты обвиняешься в вероотступничестве и помощи демонам. Ты устроил пир для злых сил, и теперь должен ответить за свои преступления перед короной и её людьми.
Но я всё же хотел протестовать, хотел объяснить, что я не виновен, что я просто пытался спасти себя, спасти город. Но слова застряли в горле. Пусть и понимал, что в этом зале никому не интересно моё мнение. Никто не хочет слушать объяснения вероотступника.
— Я не виновен! — прокричал я, но мой голос утонул в тишине зала.
— Суд решил, — произнес судья, не отрывая от меня взгляда. — Ты объявлен вероотступником и предателем Куси. Тебе грозит самое строгое наказание, пан Лисовский.
Закрыл глаза, ожидая приговора. Ибо знал, что меня ждет. В этом мире отныне не было места для таких, как я. И посему я был обречен.
— По всей строгости царских указов! — прозвучал приговор, отдающий холодом и безжалостностью. — В магические шахты на вечные труды!
Я открыл глаза и увидел, как стражники подходят ко мне с цепями в руках. Но я не сопротивлялся. И уже принял свою судьбу. Ибо был обречен доживать свои дни в магических шахтах. Я был обречен на забвение.
Холодные цепи сковали мои запястья, и я почувствовал, как в груди зародилась пустота. Больше не было надежды, не было света, не было ничего, кроме беспросветной тьмы, которая окутывала меня со всех сторон.
Меня вели по холодным, сырым коридорам незнакомой мне ратуши. Стены были украшены гербами Куси, но они казались мне пустыми и безжизненными. Я проходил мимо камер, где томились другие узники, и чувствовал их отчаяние, их боль, их беспросветность.
Мы вышли из ратуши и оказались на холодном, ветреном дворе. Я увидел толпу людей, собравшихся на площади, чтобы увидеть мое позорное изгнание. В их глазах я увидел не только ненависть, но и страх, и недоумение.
Меня повели к большим воротам, которые вели в темный лес. За ними располагались магические шахты, куда, по всей видимости, и отправляли всех вероотступников и преступников. Я понял, что это последняя граница моего мира. За ней меня ждала неизвестность, возможно, даже смерть.
Но в этот момент, когда я уже был готов покинуть свой мир, я увидел ее. Она стояла в толпе, окруженная стражниками, и смотрела на меня с нескрываемой ненавистью. Ее глаза горели огнем, а губы были сжаты в тонкую линию. Она была одета в тяжелую броню, и в ее руке блестел меч.
— Ты никогда не избавишься от меня, — прошипела она, и ее голос прозвучал холодно и угрожающе. — Я буду преследовать тебя до конца твоих дней. И ты никогда не избавишься от моей ненависти.
Я не ответил. А просто смотрел на нее, чувствуя в своей душе пустоту и отчаяние. И понимал, что ее слова – правда. Она никогда не простит меня. И я никогда не избавлюсь от ее ненависти. Стражники толкнули меня в ворота, и я оказался в темном лесу. За мной закрылись ворота, отделяя меня от мира, который я знал, от мира, в котором я родился. Я оказался в неизвестности, окруженный тьмой и страхом.
Но я не сдавался. Я не хотел умирать, пусть и лишился надежды. Я хотел жить, я хотел искупить свою вину, я хотел вернуть себе надежду. И я пошел вперед, в глубину темного леса, в неизвестность, которая ждала меня. Я не знал, что меня ждет в магических шахтах, но я готов к любым испытаниям и борьбе за свою жизнь, за свою душу, за свою надежду.