— Что? — не сразу сориентировавшись, я подняла на нее глаза, поморгала, перевела взгляд на сидящую перед нами Киру, уже принявшую расслабленную позу и откинувшуюся на спинку стула с подложенной под голову подушкой. — Ах да…
Я вспомнила — мы здесь для того, чтобы попробовать спасти Ерохину от полного провала на экзамене по английскому языку, а в потенциале и меня, если метод хоть частично сработает. Может, хоть четверку влепит, гад бессовестный.
— Ну что ж… начнем… — собралась с мыслями, выдохнула… и, в соответствии с указанием из инструкции, включила на телефоне звук обильного, летнего дождя, зажгла ароматическую свечу зажигалкой, подняла за цепочку медальон в форме часов и медленно закачала его перед глазами у Ренаты. — Расслабься, Ерохина… — забубнила тихим, мягким и монотонным голосом. — Почувствуй, как твои руки слабеют и становятся невесомыми… сначала пальцы… потом запястья… потом плечи… твои ноги расслабляются… веки тяжелеют… глаза закрываются… мой голос баюкает тебя… ты хочешь спать… спать…
Уже сама начиная засыпать от собственного голоса, я вдруг дернулась — Кира хлопнула меня по руке.
— Спит! — прошипела и кивнула в сторону Ерохиной.
Я повернула голову и чуть не ойкнула от изумления, что безусловно свело бы на нет весь успех операции. Действительно, уронив голову на грудь и тихо посапывая, Рената спала! По-настоящему, явно не притворяясь! Даже немного слюну пустила из уголка рта.
— Наушники… — снова зашептала Кира. И протянула мне через стол мягкий головной убор с вмонтированными в нем динамиками.
Стараясь поменьше двигаться, я встала со стула, мягкими, кошачьими шагами скользнула к спящей подруге и надела ей на голову наушники, стараясь, чтобы динамики совпали с ушами.
— Врубай! — одним ртом скомандовала Кире.
Та уже держала телефон наготове и при моей команде лишь нажала иконку «старта» на приложении. Медленно подняла звук на несколько делений — так, что, склонившись к голове спящей Ренаты, я могла различать слова.
— ОК! — пальцами показала мне Кира, широко улыбаясь.
Я показала ей в ответ то же самое. Первый этап нашей операции завершился успехом! Ерохина была введена в транс, и в данный момент ее мозг принимал то, что в активном состоянии принимать отказывался.
— Я пойду, кофе принесу, — уже громче сообщила мне Кира, убедившись, что Рената крепко спит.
— Ага, — шепнула в ответ я, ничего не имея против. — Можешь не спешить, Кир, от тебя больше ничего не требуется…
Не сдержавшись, я широко зевнула, предвкушая сорок минут покоя под еле слышное бубнение из наушников и посапывание загипнотизированной подруги. Можно было расслабиться, усесться поудобнее, достать какой-нибудь учебник и спокойно полистать его, пока не придет время выводить Ренату из гипноза — для этого в брошюре тоже были даны инструкции. А можно и тоже подремать. Такие минуты покоя в последнее время редко выдавались на мою долю…
Вот только и сейчас расслабиться у меня не получилось.
Не прошло и пяти минут после того, как Кира убежала за кофе, как с той стороны двери раздались четкие шаги явно мужских ботинок и донеслись голоса, один из которых мгновенно вогнал меня в хтонический ужас.
— Всё в порядке, Антонина Васильевна, я сам объясню студентам, что у меня ремонт и мне нужна эта комната… Думаю, меня простят.
— Конечно, конечно, Андрей Федорович… Просто я думала, что вас это затруднит…
— Не затруднит, Антонина Васильевна. Будьте добры заняться другими делами — думаю, у вас их предостаточно.
Словно в кошмарном сне, оцепенев и широко распахнув глаза, я наблюдала за тем, как дверь в наше уютное убежище медленно открывается, и на пороге, прижав локтем кипу экзаменационных тетрадей, появляется тот, из-за кого вся моя университетская жизнь покатилась в последний год коту под хвост.
Наш декан — Андрей Федорович Игнатьев, собственной персоной.
— Так, так… — вместо приветствия прокомментировал он открывшуюся ему картину, переводя прищуренный взгляд с меня на все еще спящую Ренату. — Сафронова… и Ерохина… Как интересно… Запрещенными веществами балуетесь, девушки?
Глава 2
Ожидая чего угодно, только не этого вопроса, я замотала головой и отчаянно захрипела без слов — слова застряли где-то на уровне груди.
Не обращая внимания на мои потуги, декан вальяжно обошел стол, отодвинул стул, на котором только что сидела Кира, и удобно разместился в нем, хлопнув пачкой тетрадей о гладкую поверхность столешницы.
Я не могла не заметить его довольного выражения лица — небось уже представил себе, как будет писать на меня заявление в полицию, сразу же следом за приказом об отчислении.
— Я… мы не… мы ничего не делали… запрещенного… — у меня наконец получилось выдавить хоть что-нибудь.
Декан хмыкнул.
— Серьезно? И поэтому Ерохина сейчас крепко спит в сидячем положении, несмотря на то, что я говорю в полный голос в двух метрах от нее. Рассказывай, Сафронова — чем обдолбалась твоя лучшая подруга? Чистосердечное признание, знаешь ли, творит чудеса.
— Да ничем она не обдолбалась! — прижав руки к груди, я вскочила, показывая ему телефон, к которому тянулся провод от наушников, надетых на Ренату. — Мы просто… просто… пытаемся ее научить английскому… под гипнозом! Она загипнотизированная сейчас, понимаете? Поэтому вас не слыши…
Не дав мне договорить, он вдруг расхохотался — громким, издевательским смехом.
— Слушай, я тут недавно в Филадельфии был — там таких загипнотизированных целая улица. Кенсингтон называется — может, слышала. А если серьезно, ты эти сказочки про гипноз будешь на суде рассказывать, а мне эту лапшу вешать на уши не надо, Сафронова. Гипноз у них… За такой «гипноз» у нас пять лет колонии общего режима дают, если ты не в курсе.
— Да вот же… Послушайте! — выдрав из телефона провод от наушника, я тыкнула в остановившуюся запись и подняла дивайс перед деканом.
«Donation — пожертвование…» — монотонно забубнило из динамика. — «Donate — пожертвовать…»
— Верите теперь? — я старалась сильно не торжествовать, чтобы не бесить его — известно, что ничего так не злит мужчину сильнее, чем торжествующая женщина, доказавшая свою правоту.
Однако, он и не думал злиться. Вместо этого улыбнулся, сцепил руки перед собой на столе, придвинулся ближе и низким, проникновенным голосом ответил.
— А я и не отрицаю, что вы можете пытаться изучать английский под гипнозом. С вас, колхозниц, станется — верить во всю эту бредятину про подсознание и иностранные языки… Только вот, Сафронова, так уж получилось, что мне доподлинно известно — без принятых внутрь психотропных веществ, большая часть которых на территории Российской Федерации запрещена законом, гипноз… или то, что вы называете гипнозом… не работает. Невозможно впасть в настолько глубокий сон, чтобы не проснуться от этого… — резко вскинув руки, он вдруг хлопнул в ладоши — так громко, что у меня в ушах зазвенело.
И, несмотря на это, Рената даже не пошелохнулась. Если принять во внимание слова декана, со стороны всё выглядело, действительно, не очень.
Внезапно ослабев, я опустила руку с телефоном, несколько секунд просто тупо пялясь на него и пытаясь сообразить, как выключить не прекращающий бубнить словарь. То есть получается, что даже если я доказала, что мы просто занимаемся английским… я всё равно попала? Но за что? За то, что декан не верит в гипноз без запрещенных веществ?! За то, что у меня, похоже, действительно, есть способности погружать людей в глубокий транс?
— Но как же вы можете так… огульно обвинять меня? — ошеломленно пролепетала. — У вас же нет никаких доказательств… Это же всё проверяется… ни один суд не поверит в ваши слова без доказательств…
— Вот и пусть проверяют, — с готовностью закивал он. — А я тебя пока от учебы отстраню — как подозреваемую. Ну и вещдоки суду предоставлю… вот эти.
И, оглядев стол, принялся собирать в почтовый мешок разложенные по столу причиндалы для гипноза — ароматическую свечу, предварительно ее задув, подушку, часы на подвеске, таблетки валерьяны, которые мы приготовили на всякий случай…
Подкинет что-нибудь! — ошпарило меня изнутри подозрением. Подсунет в этот же мешок какой-нибудь наркотик, чтобы оговорить меня и Ренату!
— За что вы меня так… ненавидите? — выпалила, не веря в то, что говорю это вслух. — Неужели вам настолько дорог тот трофей, что вы ради него готовы уничтожить человеческую жизнь?
Он нисколько не удивился, давая мне понять, что я не ошиблась в причине нашей с ним вражды. Мелком глянув на меня, скривил губы.
— Не драматизируй, пожалуйста. Я никого не уничтожаю. Всего лишь отправляю тебя туда, где тебе и место — обратно в обыденную, ничем не примечательную жизнь в компании тебе подобных. На Олимпе надо блистать, Сафронова! Понимаешь? Неважно, чем — деньгами, внешностью или уменьями — но блистать! А такие, как ты, ползают, радуясь любой крохе, любой подачке, которую получают, позоря нашу элиту одним своим обществом… И блистать ты никогда не будешь, сколько бы ни старалась. Потому что ты, Сафронова — троечница! Посредственность, иными словами! И на моем факультете такие, как ты, оказываются по одной единственной причине — потому что наш многоуважаемый ректор хочет выслужиться перед министерством и показать, какие мы прогрессивные, «инклюзивные», и как активно продвигаем «светлые головы» из народа! А мне потом вытягивай эти ваши светлые головы — на тройки с плюсом… еще и позорься с вами на светских раундах! Ты думаешь, девушка, которую с детства готовили вращаться в высшем обществе, грохнула бы мой трофей на посмешище всему министерству, испортив важнейший приём? Да никогда в жизни! Потому что она с детства умеет на каблуках ходить, и знает, куда их можно надевать, а куда нельзя! А ты не знаешь, Сафронова! Вот и весь сказ!
Не знаю, что на меня нашло, но отчаяние вдруг вылилось в ярость. Вскочив, я сжала кулаки, понимая, что еще несколько оскорблений, и я поддамся на его провокацию — наброшусь на него и дам ему абсолютно все поводы упечь меня в тюрягу.