– А, Хелен все время устает, – сказал тот.
– Ничего странного, – ответила Кэй. Больше десяти лет спустя, когда Хелен наконец оставила Путци, Кэй заметила, что всегда находила его «весьма утомительным». Но когда Хелен еще только приехала в Германию, она была очень во многом согласна с мужем касательно этой страны. Её поразила послевоенная бедность и политическая нестабильность. «Неудивительно, что в наступившем хаосе такой человек, как Гитлер, мог привлечь внимание отчаявшихся немцев, – писала она аккуратным почерком. – Его план возрождения страны выглядел для многих сограждан идеальным…»
Среди новых американских репортеров, работавших в то время в Германии, не было общего согласия на тему того, является ли Гитлер силой, с которой следует считаться. Одним из самых известных среди них был Хьюберт Ренфро Никербокер – рыжеволосый напористый техасец, уже успевший поработать в Москве перед тем, как приехать в Берлин в 1923 г., хотя ему на тот момент было всего 25 лет. Х. Р. Никербокер прожил в Германии десять лет и опубликовал там за это время шесть книг, писал колонки для немецких газет и продолжал при этом заниматься своей основной работой: он был репортером International News Service, потом Philadelphia Public Ledger и New York Evening Post. Согласно воспоминаниям Джона Гунтера, еще одного прославившегося корреспондента и писателя тех времен, он стал «примечательным публичным человеком в немецком политическом сообществе».
Когда Никербокер впервые встретился с Гитлером в августе 1923 г. во время митинга приверженцев последнего в Мюнхене, в цирке Кроне, он поначалу просто не поверил своим глазам – так смешно было увиденное. «Для ненемца он выглядел просто нелепо… я рассмеялся, – вспоминал Никербокер. – Он был похож на карикатуру». Дело было не только в усиках и причудливой пряди волос, но и в «самом выражении лица, особенно в невидящем взгляде и нелепом положении губ, когда он просто молчал… Иногда он так сильно сжимал губы и так решительно выдвигал челюсть, что опять же выглядел глупо, словно капризничал».
Никербокера и его коллег озадачивало и кое-что еще. «У него довольно мягкое тело в районе бедер, из-за чего фигура выглядит несколько женоподобно, – писал он. – Возможно, одна из причин свирепости Гитлера – сильная женственная составляющая его натуры».
Путци Ганфштенгль же был полностью согласен с женой касательно харизмы Гитлера и относился к нему очень серьезно. Он быстро влился в окружение Гитлера. Начал регулярно играть для него на пианино, особенно после ряда столкновений нацистского лидера с полицией, постоянно следившей за его деятельностью. В первый раз Путци сыграл фугу Баха, но Гитлера та не особо заинтересовала. В другой раз он выбрал прелюдию к «Мейстерзингерам» Вагнера – и заполучил безраздельное внимание своего слушателя. «Он знал это произведение наизусть, мог насвистывать его – с забавным резким вибрато, но в мелодию попадал, – вспоминал Путци. – Гитлер стал вышагивать туда-сюда, размахивая руками, словно дирижируя. Музыка действовала на него прямо физически. Когда я дошел до финала, он был уже в прекрасном настроении, все его огорчения прошли, он был готов общаться с публичным обвинителем».
Ганфштенгль также познакомил Гитлера с гарвардскими маршевыми песнями, объяснив, как музыка и чирлидеры приводят толпу на грань «истерического энтузиазма». Он играл марши Сузы, а затем немного импровизировал, объединяя американские маршевые мелодии с немецкими.
– Именно это! Да, Ганфштенгль, именно это нам нужно, чтобы двигаться. Это великолепно, – восклицал Гитлер, вытанцовывая по комнате, словно тамбурмажоретка.
Путци впоследствии написал несколько маршей, которые действительно использовались коричневорубашечниками, включая и тот, под который они маршировали через Бранденбургские ворота в день прихода Гитлера к власти в 1933 г. Путци писал в своей автобиографии: «При этом «ра, ра, ра» превратилось в «зиг хайль, зиг хайль». Вот такое происхождение у этих маршей. Получается, что и на мне лежит некоторая доля вины». Признания его звучат ужасно похоже на авторскую гордость.
Путци помогал гитлеровскому движению и иным образом. Продав партнеру свою долю в нью-йоркской галерее, он потратил тысячу долларов на то, чтобы превратить четырехстраничный пропагандистский еженедельник нацистов Vӧlkischer Beobachter в ежедневное издание. Гитлер жаловался, что существующие газеты его игнорируют, и полагал, что подобные изменения в издании помогут ему справиться с этой проблемой. Путци не только предоставил финансирование, но и нанял художника, чтобы тот изменил оформление передовицы. Он также приписывает себе создание слогана «Arbeit und Brot» («Труд и хлеб»). Хотя Путци говорил Гитлеру, что та тысяча долларов была беспроцентным займом, назад свои деньги он так никогда и не забрал. Будучи одним из советников Гитлера, Путци действовал, следуя своему первому импульсу – объяснить этому молодому фанатику, как устроен мир снаружи, и особенно – насколько важны усиливающиеся Соединенные Штаты. Указав, что исход Первой мировой войны определило именно вмешательство Америки, он объяснил Гитлеру:
– Если случится новая война, то её выиграет тот, на чьей стороне будет Америка.
Все это, продолжал он, делает дружбу с Вашингтоном жизненно важной для Гитлера. Хотя Гитлер внешне согласился, он, судя по всему, не слишком задумался над сказанным. Путци признавал в заключение, что представления Гитлера об Америке были «очень поверхностными». Из американцев его интересовал лишь Генри Форд, в котором он видел такого же антисемита, способного помочь деньгами. Его также интересовал ку-клукс-клан. «Он, видимо, полагал, что это такое политическое движение, вроде его собственного», – комментировал Путци.
К осени 1923 г. Гитлер стал открыто призывать к восстанию против правительства. Инфляция превратилась в гиперинфляцию. Путци вспоминал, что, когда он пробирался в «Бюргербройкеллер» 8 ноября – в ночь, которая войдет в историю как начало Пивного путча, – цена заказанных им трех кружек пива составляла 3 миллиарда марок. Он подал одну кружку Гитлеру, который отпил, хотя уже считал себя к тому моменту непьющим. На платформе для оратора уже сидело три баварских высших чиновника. Гитлер, с Железным крестом на шее и хлыстом в руке, приказал коричневорубашечникам взять зал под контроль.
– Тишина! – крикнул он. Толпа продолжала суматошно гудеть, тогда он запрыгнул на стул и выстрелил в воздух. – Национальная революция начинается. Этот зал окружен!
Поднялась еще большая суматоха. Гитлер увел баварских чиновников в отдельную комнату и объяснил, что согласится лишь на полную поддержку своего путча. Он обещал им руководящие посты – но в случае отказа их ждут мрачные перспективы.
– Господа, живыми мы отсюда не уйдем. Вас трое, а у меня четыре патрона. Если я потерплю неудачу, хватит нам всем.
По некоторым версиям, он при этом приставил пистолет к своему виску. Впечатления это не произвело, а генерал Людендорф, приехавший с опозданием, но зато в полной парадной форме Императорской армии, позволил им улизнуть, получив, как сообщают, их заверения в лояльности заговорщикам.
Ганфштенгль провел импровизированную пресс-конференцию, сообщив иностранным корреспондентам, что формируется новое правительство. Получив телеграмму из Берлина, Виганд принял эту версию за свершившийся факт и стал действовать. «МЯТЕЖНИКИ ЗАХВАТИЛИ ВЛАСТЬ НАД БАВАРИЕЙ, ВООРУЖЕННЫЙ ПОХОД НА БЕРЛИН» – гласил гигантский заголовок в передовице San Francisco Examiner за 9 ноября 1923 г., и далее редакторская колонка. Там сообщалось, что переворота «давно ждали», что штурмовики Гитлера контролируют важнейшие коммуникации в Мюнхене и прервали связь с Берлином. Людендорф теперь командует армией, Гитлер объявил о конце республики.
В действительности же Гитлер и Людендорф потеряли контроль над ситуацией, как только баварские чиновники вышли из пивного зала. За ночь последние организовали все для подавления мятежа. Хотя до тех пор эти политики в целом терпели гитлеровское движение и симпатизировали некоторым его целям, они не собирались позволять ими командовать. К тому моменту, как в полдень 9 ноября Гитлер и Людендорф отправили свои войска из «Бюргербройкеллера» к центру города, их уже встречала государственная полиция с двумя заранее выставленными пулеметами. И генерал, и бывший капрал были уверены, что полиция не откроет огонь по герою войны Людендорфу, так что они продолжили свой марш, придерживаясь первоначального плана. Их встретил пулеметный огонь. В результате погибло четырнадцать нацистов и четверо полицейских.
Американский консул Роберт Мерфи и его немецкий коллега Пауль Дрей примчались к месту событий взглянуть, что происходит. «Могу засвидетельствовать, что Гитлер и Людендорф повели себя совершенно одинаково – как опытные военные, которыми они и являлись. Оба упали на землю, чтобы избежать града пуль», – вспоминал Мерфи. Когда началась пальба и суматоха, то было трудно разглядеть, что именно произошло, – так что легко был предположить, что Гитлер упал по иной причине. Пулеметная очередь скосила среди прочих Шойбнера-Рихтера, близкого помощника Гитлера, шедшего с ним плечом к плечу. Он погиб мгновенно; вполне возможно, что Гитлер упал вместе с ним. В любом случае лидер нацистов сумел выбраться из этой передряги, пусть и с вывихнутым плечом.
Несколько нацистских лидеров тут же был арестованы. Людендорф сдался властям, но его выпустили после того, как он дал слово офицера, что не станет избегать суда. Путци, не присутствовавший, когда полетели пули, примчался выяснять, что случилось, и встреченный им врач из коричневорубашечников сказал, что и Гитлер, и Людендорф, и Геринг – все погибли.
– Господи, это так ужасно, герр Ганфштенгль, – сказал он. – Это конец Германии.
Путци решил, что все пропало, и посоветовал остальным нацистам, которых встретил, выбираться из Мюнхена немедленно и уезжать за границу, в Австрию. Сам он последовал собственному совету.