покоя (καταστηματικόν), выработанное в полемике со школой киренаиков, которую основал ученик Сократа Аристипп. Эпикура часто упрекали в том, что он заимствовал этику именно у киренаиков. Киренаики полагали, что удовольствие возникает в процессе удовлетворения потребностей или легкого возбуждения чувств, в то время как страдание – резкое возбуждение чувств и препятствие в удовлетворении потребностей. Таким образом, удовольствия возникают в движении и могут иметь различные степени (средние). Человек, находящийся в полном покое, не мог бы получать удовольствие. Но для эпикурейцев состояние наивысшего удовольствия и есть покой, когда человек не страдает от голода, холода или страха перед будущем. «Кинетические» же удовольствия не являются необходимыми, хотя и могут нас приводить к удовольствию покоя.
Хотя никакое наслаждение само по себе не зло, средства их достижения могут быть связаны с большими неприятностями и хлопотами, чем наслаждениями. Поэтому такие наслаждения следует обходить. Страдания также бывают разными. В принципе, страданий следует избегать, тем не менее, часто бывает так, что именно кратковременное страдание приводит к счастью – горькое лекарство или действия хирурга. Нужно оценивать сложную совокупность факторов, соизмеряя взаимосвязанные удовольствия и страдания. Но и в случае, когда человек не может избегнуть значительных страданий, это не мешает ему оставаться счастливым. Долгое страдание никогда не бывает непереносимым, а непереносимое – долгим, «а затяжные немощи доставляют плоти больше наслаждения, чем боли»[11]. Поэтому мудрец будет счастлив и в темнице, вспоминая о счастье, и даже под пыткой, зажаренный живьем в медном быке, в котором, согласно легенде, казнил своих политических оппонентов тиран города Агригента Фаларис. Сам Эпикур в предсмертном письме, описывая сильные боли, тем не менее испытывал счастье он сознания хорошо прожитой жизни.
Смерть, представляющая собой не более чем рассеяние атомов, еще менее, чем страдание, страшна мудрецу – пока мы живем, ее нет, когда она наступает, нас уже нет. Однако для эпикурейца, высоко ценящего дружбу, страдания может вызывать смерть друга. Эпикур советовал в таком случае предаваться радостным воспоминанием о дружбе с этим человеком. Добрая память о человеке – это своего рода бессмертие.
Также человека может тревожить не сам факт, что он умрет, а то, что он не знает, когда именно, и что жизнь может оказаться слишком короткой. Но жизнь любого человека бесконечно коротка по сравнению с вечностью. Счастье же измеряется не временем, а совершенством. Если человек достиг высшего блаженства, то он в этом становится равным богам, живущим бесконечно долго. В некотором смысле мудрец тем самым приобщается к вечности и бессмертию.
Хотя эпикурейцев упрекали в пренебрежении социальными и политическими проблемами и даже в сознательном эскапизме, у них была своеобразная социальная теория. Для эпикурейцев главным было малое общество, союз друзей, а не полис или империя. Хотя целью дружбы также является наслаждение, это наслаждение состоит не в выгоде, а в радости от духовного общения. Изначально отношения могут завязываться ради пользы: «нужно, чтобы что-нибудь ей положило начало (ведь и в землю мы бросаем семена), но потом она уже держится на том, что вся полнота наслаждения у друзей – общая»[12]. Эпикуреец испытывает удовольствие, когда делает благодеяние другу, а не когда получает. Ради друга он готов терпеть страдания и даже пойти на смерть.
Вместе с тем эпикурейцы вырабатывают и принципы жизни в большом социуме, из которых главный – «живи неприметно». В превратностях имперской политики нужно искать свой Сад, круг друзей.
Также Эпикур высоко ценит общественный договор, положенный в основу общества: не делать вреда и не претерпевать вреда. Этот принцип не тягостен мудрецу, поскольку он и так не желает никому вредить, но в той или иной степени защищает его от вреда со стороны других людей.
Эпикуреец Филодем позже сформулировал этику в виде тетрафармакоса, четырехчастного лекарства:
Не бойся богов.
Не беспокойся о смерти.
Благо легко достижимо.
Зло легко переносимо.
Огонь и камень: судьба учения Эпикура
Сложилось так, что образ Эпикура стал жить своей жизнью отдельно от его учения и, по большей части, вопреки ему, что создает определенные сложности для читателя: Эпикур как бы двоится. Легенду об Эпикуре стали сочинять его недоброжелатели и конкуренты еще при его жизни, видя, как растет его популярность. Пожалуй, ни одних из философов не заслужил так несправедливо столь дурной славы, как Эпикур. Слово «эпикуреец» на протяжении веков было синонимом безбожника, эгоиста, эскаписта, сибарита, материалиста, человека, полностью погруженного в чувственные удовольствия. Противники Эпикура распускали о нем разнообразные слухи – что он страдал от обжорства, его дважды в день рвало с перекорма, был невоздержан… Ходило 50 писем непристойного содержания, приписываемых ему.
Негативное отношение к Эпикуру усугублялось по мере того, как после его смерти стал складываться и распространяться культ, подобный религиозному. Эпикуреизм стал распространяться не только в виде идей, но и в виде портретов, изображений на чашах, которые могли использоваться как предметы культа. На современном языке это можно было бы назвать мемами или медиавирусами – информацией, распространяющейся при помощи ярких визуально-вербальных образов. Примером такого мема может служить серебряная чаша для вина в форме небольшого модиуса, найденная при раскопках римской виллы Боскореале, расположенной неподалеку от города Помпеи и уничтоженной при знаменитом извержении Везувия в 79 году. На этой чаше изображены античные философы в виде скелетов; один из них представляет Эпикура. Он тянется к блюду, лежащему на трехногом столе, над которым написано изречение τὸ τέλος ἡδονή («цель – наслаждение»), а у его ног изображается поросенок на задних лапах, тянущийся к этому же блюду. Поросенок – образ, который с эпикурейцами связывали их противники; Гораций писал: «Хочешь смеяться – взгляни на меня: Эпикурова стада // Я поросенок: блестит моя шкура холеная жиром»[13]. Напротив Эпикура изображен также в виде скелета стоик Зенон с посохом и сумой нищего бродяги. Он неодобрительно указывает перстом на Эпикура. Отметим, что семантика «наслаждения» в этом изображении передается сразу на двух уровнях (даже не считая прямого лозунга): как при помощи отдельных элементов (блюдо на столе), так и при помощи главного приема, который организовывает изображение в целом – философы в виде скелетов, что должно нам напоминать о скоротечности жизни и тщете наших усилий. Таким образом получается, что Зенон как персонаж спорит с Эпикуром, однако, будучи изображенным, как и Эпикур, в виде скелета, он демонстрирует правоту эпикурейцев. Функционально эта чаша соответствует нашим гаджетам – это не одноразовый пластмассовый стаканчик для утилитарных нужд, а предмет роскоши, подчеркивающий престиж хозяина (как последняя модель айфона) и используемый для коммуникации – передачи друг другу, содержащий изображения и текст, его можно поворачивать (как бы скроллить) и комментировать в ходе дискуссии, причем не только устно, но и письменно, написав реплику непосредственно на кубке, как это сделала некая Гавия, начертавшая на кубке свое имя. Разумеется, у многих людей, не занимающихся тщательным изучением эпикурейских текстов, представление об эпикурейцах формировалось именно такими изображениями. Но хотя эпикурейцы (как и представители других школ) любили пиры, однако на этих пирах главной роскошью было общение, а стол был весьма скуден – бобы, сушеная рыба, глоток митиленского (то есть самого дешевого) вина.
Помимо упреков в безнравственном поведении Эпикуру выдвигались и другие обвинения. Распространено было мнение о заимствованиях и эклектизме. Физику он якобы украл у Демокрита, а этику у Аристиппа. Писатель и политик Плутарх из Херонеи в антиэпикуровском сочинении «Колот» подробно сравнивает Эпикура с Демокритом, Эмпедоклом, Парменидом, Платоном, Сократом и другими философами и приходит к выводу, что Эпикур заимствовал у них все ложное, но не понял истинного. Это мнение затем неоднократно воспроизводилось на протяжении веков; даже в XVII веке Лейбниц повторяет характеристику Эпикура как «неспособного заимствовать лучшее».
Некоторых апологетов былых римских доблестей возмущала аполитичная позиция эпикурейцев. Тому же Плутарху принадлежит ряд полемических сочинений против эпикурейства. В трактате, оспаривающем один из главных этических принципов эпикурейства «Хорошо ли сказано: «Живи незаметно?»», он писал: «Если бы Фемистокл скрывал свою жизнь от афинян, Камилл – от римлян, Платон – от Диона, то ни Эллада не одолела бы Ксеркса, ни город Рим не сохранил бы своего существования, ни Сицилия не была бы освобождена. Подобно тому, как свет делает нас друг для друга не только заметными, но и полезными, так, думается мне, известность доставляет добродетели не только славу, но и случай проявить себя на деле»[14]. Также в других трактатах – «Против Колота» (имеется в виду эпикуреец Колот из Лампсака) и «О том, что, следуя Эпикуру, невозможно жить счастливо» – Плутарх в противовес эпикурейской позиции обосновывает тезис «Хорошо жить – значит жить общественной жизнью».
Особенно негативное отношение к эпикуреизму было у христианских мыслителей. Уже в «Деяниях апостолов» изображается спор Павла с эпикурейцами (17, 16–18). Христианские мыслители охотно повторяли те обвинения, которые высказывали античные противники эпикурейцев. Августин изображает Эпикура в крайне комическом виде – как старика, ухлестывающего за служанками, заменяя пустоту темнотой: «…этот любитель роскоши, дозволивший атомам, как бы молодым служанкам (т. е. маленьким тельцам, которые он, наслаждаясь, ловил во мраке), не держаться своего пути, а уклоняться то туда, то сюда весьма произвольно, расточил через тяжбы все родовое имущество»