Как я все это ел? Да еще в таком состоянии? Вы бы еще спросили, как долго я это все искал в темноте. На самом деле всё всегда намного проще, чем кажется. Очень просто: из батона выковырял мякоть, запил молоком. Со времен школы я просто ненавидел молоко – помните гадкую мерзкую пенку, как вы ловили ее по стакану пальцем или оставляли на стенках стакана, сцеживая молоко через зубы? Так вот, никогда с таким наслаждением я не пил молоко. «Скисшее», — поморщитесь вы. Да я заметил, что брезгливость моя улетучилась вместе с двухдневным голодом… С кукурузой пришлось повозиться – открывалки не было, была куча кирпичей. Пригодились знания из далекого спортивного детства: банка в одну руку, кирпич – в другую. Я ошалело тер, пока одна сторона банки не протерлась и я не добрался до вкусного содержимого…
Пока мой желудок наполнялся пищей, а вокруг темнело все больше и больше, душу мою начала переполнять тревога. Мысли о том, что же случилось, где все, кого я знаю, как жить дальше, что делать, начали захлестывать расшатанную событиями последнего дня психику. Добило меня непонимание того, что случилось и что со мной будет, если жить без друзей, компьютера, родителей и брата.
Мое лежбище венчало центр огромной кучи хлама, поэтому обвал стены не грозил мне ничем, кроме выплеска обещавшего закончится адреналина и очередного испуга или страха. Не скажу, что я робкого десятка, скорее, наоборот и, как девизом, пользуюсь в жизни фразой Чингиз Хана «Боишься – не делай, делаешь – не бойся», но совсем новая обстановка и ряд новых факторов пробудили во мне какие‑то животные инстинкты, дремавшие в глубинах родовой памяти…
Сначала появилась горечь, от которой захотелось плакать… Я поборол в себе это желание… Но…
Из глаз текли слезы. Нет, я не плакал – плакала душа; так бывает, когда потеряешь близкого человека или переживешь сильнейший стресс или шок, который сожжет ненужные предохранители в теле. Слезы текли сами собой, сознание прояснилось, стало кристально–прозрачным, мысли стали четкими и последовательными. Лицо отражало лишь пустоту – никаких эмоций. Слезы остановить не получалось, состояние было интересным и новым. «Наверное, это истерика», — подумал я. Погрузившись в себя, я заснул…
Ночь была невыносимо длинной. В ожидании неизвестно чего я просыпался примерно каждые полчаса — час, спал тревожно, даже не совсем спал, а пребывал в каком‑то новом для себя состоянии, когда мозг работает, тело напряжено, а усталость не то, что не проходит, а накапливается и изматывает организм тревожным ожиданием. Вы когда‑нибудь пробовали пользоваться внутренними часами? Например, собираетесь на рыбалку, надо подняться очень рано, неизвестно, прозвонит будильник или нет. И вот тогда вы заставляете себя проснуться ровно в 4 утра, а может и раньше. Спите чутко, тревожно, просыпаясь от каждого шороха. И, о чудо! Просыпаетесь в 3:59…
Так и я. Проснулся ни свет ни заря… Промыл глаза… Дышать стало легче: пыль постепенно оседала, но повязку я все же отряхнул и снова смочил – теперь уже остатками воды… Из‑за плиты, с другой стороны от дивана, торчала нога, по видимому, принадлежавшая женщине… Вот так я, оказывается, и спал… На трупе… Как ни странно, за все время моих блужданий психика, похоже, начала перестраиваться, и я не испытал ровным счетом ничего – ни интереса, ни удивления, ни отвращения, ни жалости… Более того, из под ноги торчала пара легких мужских кожаных перчаток, оказавшихся мне впору и после примерки пополнивших мой скромный потрепанный гардероб.
За ночь тело затекло – я спал в одной позе – поэтому я немного растряс его, при помощи нехитрых упражнений создав вибрацию в руках и ногах. Перестав трясти кистями рук, растряся ноги, я прислушался ко всем изменениям внутри, услышал легкое гудение и, улыбнувшись сам себе, взял свой нехитрый скарб и направился в сторону универмага «Беларусь».
Раз уж пошла такая пьянка, может, там что‑то полезное найдется? По крайней мере, надо быть ко всему готовым, а для этого одной трубы, перчаток и набора «колес» маловато.
Глава 3
Идти было трудно, но все же намного легче, чем вчера. Постепенно моя походка стала мягкой и осторожной – ноги сами собой находили место, куда ступать можно, а куда нет, движения обрели плавность, хотя по–прежнему оставались корявыми и обыденными…
Так много я не ходил в последнее время, мышцы отвыкли от такой нагрузки и теперь из‑за молочной кислоты ощутимо побаливали.
Зрение тоже изменилось: я перестал тупо смотреть только перед собой или замечать только то, что мне надо было замечать по дороге, – так было в обычной повседневной жизни. Конечно, нет, оно не стало более зорким, я не научился видеть через стены, не видел в тех спектрах, в которых не видел ранее… Зрение перешло в другой режим: я замечал детали, малейшие движения и уж тем более я не смотрел теперь только вперед, точнее, теперь я смотрел не только вперед – я смотрел вокруг даже над собой. Убирая комочки гноя в уголках глаз и поймав себя на том, что пытаюсь смотреть с закрытыми глазами, отметил: что‑то таким образом вижу… Нечеткие очертания своих пальцев, кистей рук, руки. Списав видение на галлюцинации или на свет, проходящий через закрытые веки, тут же забыл о нем.
Настроение по сравнению со вчерашним вечером заметно улучшилось – плохих мыслей не было, в голове перегорели ненужные предохранители, отвечавшие за стереотипы, навязанные с детства. Слишком сильный стресс помог избавиться от гнета печальных мыслей; я не думал ни о чем лишнем, только о дороге, поиске и выживании. Я не думал о семье, я не думал ни о ком, кроме меня любимого, в противном случае накрутил бы себя и постепенно сошел с ума, к тому же распрощавшись с нервами.
Вот так я и шел, не спотыкаясь, обходя тела, обломки и битое стекло, попутно осматривал груды кирпичей и бетонных перекрытий, пока дорогу мне не преградила спортивная сумка. Сумка оказалась пустой, весьма вместительной, с наплечной лямкой, и лежала она рядом с большой кучей мусора. Происхождение сумки меня мало заботило, ибо теперь она принадлежала мне, и почти все мои находки стали ее содержимым. «Почти все» потому, что я заново все пересмотрел и все, на мой взгляд, испорченное и непонятное просто–напросто выбросил. По пути щедрые развалины одарили меня двумя поцарапанными и грязными бутылками минералки, тремя приплющенными, но сохранившими герметичность, консервными банками с чем‑то съестным. К тому же я нагло, при помощи трубы, отодрал от деревьев несколько бельевых веревок и кусок проволоки – авось на что‑нибудь да сгодится. Аккуратные мотки отправились в боковой карман.
Партизанский проспект являл собой печальное зрелище: развороченные, расплющенные машины, разрушенный мост, трупы… Переходить проспект решил рядом с остатками моста. И чуть не поплатился за это – сзади послышался рев мотора. Оглянувшись, я увидел, что в метрах десяти от меня, там, где дорога обрывалась рельсами и пустотой отсутствующего моста, пространство рассекли два луча от фар. Нет, водитель не тормозил – машина со всей дури полетела вниз. Слава Богу, левее! – я рефлекторно отпрянул в сторону. Врезалась капотом в бывшую V–образную опору моста, встала вертикально и взорвалась. Единственным выжившим в катастрофе вновь оказался я. Отчего и куда он так «летел», осталось для меня полной загадкой. Почему не ехал медленно, ведь так хоть что‑то видно. Все тело тряслось мелкой дрожью от очередной порции адреналина. Наверное, я все‑таки никогда не привыкну к нему, скорее, раньше стану наркоманом или «адреналиноманом» – не знаю, как правильно, может, это и к лучшему.
Гостиница «Турист» представляла собой то же, что и прочие здания. Хотя нет, одно отличие все‑таки было: куча выглядела немного больше, да и была сдвинутой направо. Видимо, многоэтажка завалилась в сторону исполкома, расплющив собой не только завсегдатаев маленьких кафешек, расположившихся у выхода метро, метрах в пятнадцати от центрального входа, но и просто желающих попить пиво на площади, сидевших на бордюрах рядом с членоподобными произведениями отечественных скульпторов.
Жалкая пародия на пирамиду перед Лувром, отечественная стеклянная пирамидка, просела, а все, что было под ней – переход, небольшой подземный комплекс с громким гордым названием «Подземный город» – являло собой некое подобие рвов. Рвы, как и подобает большинству рвов, были затоплены. Одна из причин, пришедших мне на ум, – массовые повреждения в сети трубопроводов. Вода, правда, не была чистой – это была смесь нечистот, канализационных сливов, воды и машинного масла. Вокруг плавал мусор, пустые бутылки, несколько трупов, колесо и детская резиновая уточка. Стоял такой смрад, что можно было вешать не просто топор, а целый колун. После долгих поисков переправы мне удалось найти импровизированный мостик. Наполовину утопленная газель, по крыше которой я и перебрался к универмагу, была гордостью какого‑то автомобилестроения и представляла собой один из самых безопасных видов транспорта – водитель, с кашеобразным месивом вместо лица и расплющенной грудной клеткой, плавал рядом, держа в искалеченной руке оторванный руль…
Где‑то из недр сумки послышался странный писк. Поглощая остатки энергии, верещал садившийся мобильник… Жаль… Теперь я не буду знать, сколько сейчас времени… Хотя…
С трупа какого то старичка я снял старые механические часы отечественного завода «Луч». Побродив еще минут двадцать, насобирал около десятка разных механических часов, которые, подкрутив, отправил в сумку. Электронные часы собирать было бессмысленно – многие по непонятной мне причине просто стояли, многие из‑за контакта с водой ничего, кроме черноты или пятен, не показывали, иным было достаточно лишь небольшой трещины на циферблате, дабы навеки погаснуть.
Что касается судьбы мобильного телефона, история вышла аналогичная. Свой старый «сони–эриксон» я очень быстро поменял на новую «нокию», батарея которого была почти не разряжена, затем сразу сменил сим карту на свою, выключил и положил его в сумку. Следом отправил в выключенном состоянии еще штук пять мобильников. На всякий случай забрал у нескольких солидно выглядевших и дорого одетых мертвецов деньги. В результате у меня оказалась довольно приличная сумма в белорусских рублях и долларах США. А вдруг пригодится… Опять же – деньги…