Экскаватора или бульдозера под рукой не оказалось, да и все равно я не смог бы ими управлять – даже машину раньше не водил. Велосипед водил, да только велосипеда, даже детского – трехколесного, как ни странно, тоже рядом не оказалось. И как, по–вашему, можно сдвинуть бетонные перекрытия при помощи трехколесного детского велосипеда? Правильно, никак.
В результате я попросту потерял время. Ничего, когда‑нибудь я еще вернусь сюда за рулем огромного бульдозера и найду много полезных вещей.
Без особых проблем преодолел парк и направился по трамвайным путям вглубь города. Разрушения были колоссальные: вместо домов руины, жителей не было, по крайней мере, живых. Мертвыми же вся округа была просто завалена. Раз или два вдали слышался рев мотора. Один раз истошный вопль, оборвавшийся пронзительным визгом, заставил меня вздрогнуть и прибавить шаг.
Подойдя к магазину «Старт», я с радостью обнаружил, что хотя здание и разрушено, первый этаж рухнул не во всех местах, а значит, что‑то внутри уцелело. Среди обваленных стен зиял чернотой метровый проем, ведущий внутрь. Фонарика у меня не оказалось, зато – чисто случайно – оказалась куча мобильников. Через две минуты я уже был внизу, под грозившим вот–вот обрушится потолком. Зрелище, подобное самым страшным ночным кошмарам, предстало моему взору. Большинство гипсокартонных плит валялось на полу, с потолка свисали переплетенные обрывки проводов, на пыльном полу, среди разбрызганных повсюду мозгов, валялись окровавленные трупы. С отделом, который оказался уцелевшим, мне не повезло – женскую обувь я не носил. Настроение ухудшилось до нуля, когда я понял, что и этот магазин мне ничего полезного не даст, но я сразу же воспрянул духом, когда увидел уцелевший прилавок с зажигалками разных видов. Сгреб все, не задумываясь, – пригодятся они или нет, я не знал, но что‑то подсказывало, что понадобятся.
Удача ждала меня во дворах. Рядом с построенной еще при Советском Союзе металлической ракетой, со временем превратившейся в туалет, расплющив собой маленькую девочку, лежало вывороченное с корнем дерево. К дереву был привязан добрый старый гамак… Какое счастье… Мысленно я вспомнил мягонькую подушечку, диванчик и теплое пуховое одеяло. Жаль девочку… Развязав простенький узел, я попытался выдернуть веревку. Не тут то было – дерево придавило не только девочку, но еще и веревку. Немного подумав, я начал трубой рыхлить почву. Промучавшись пару минут, я легко выдернул высвободившийся конец веревки. Со вторым концом проблем оказалось больше – узел был крепко затянут, на него ушел примерно час. Теперь я мог спать в любом месте. Или почти в любом.
Длинный летний день близился к вечеру. Хотя часы и показывали половину четвертого, уже заметно потемнело. Я успел дойти только до маргаринового завода, когда меня чуть не сбил еще один бешеный водитель; машину последнего, впрочем, как и его самого, я обнаружил минут через двадцать смятыми в гармошку. Водитель не справился с управлением и, то ли от чего‑то уклоняясь, то ли что‑то объезжая, со всего маху врезался в уцелевший угол не уцелевшего дома. Затихший жалобный сигнал стал ему отходной молитвой.
Помянем же всех, погибших за эти бесконечные трое суток…
Добравшись до кладбища, находившегося рядом с кинотеатром «Мир», я обнаружил, что и давно усопшим покойникам тоже досталось сполна. Деревья валялись в полном беспорядке, вырванные с корнями, в переплетении которых кое–где виднелись давно сгнившие доски и лохмотья. Подойдя к одному такому корню, я понял, что это были остатки гроба.
Деревья сажали на могилах издревле. Считалось, что это посредник между мирами – своеобразная дорога, мост, лестница, по которой можно перейти в потусторонний мир или в мир богов. Вот корни таких посредников и проросли через гробы и сейчас, не желая расставаться со своими давно почившими клиентами–путешественниками, даже после собственной смерти не выпускали их.
Разыскав более–менее свободное место, я обустроился между двух устоявших памятников и, предварительно удостоверившись в прочности последних, натянул гамак. Идти дальше сегодня не имело смысла, центр города был уже совсем близко, а сил не осталось. Желудок давно давал о себе знать недовольным урчанием, поэтому, повозившись около часа с консервной банкой, коих у меня было аж целых три, я с удовольствием накормил нас обоих тушенкой, снабдив все добрым литром минералки.
Сытно рыгнув, уставившись на футуристические очертания разрушенной церкви, укутанные, словно саваном, желтой пеленой, я залез на гамак. Трубу расположил на памятниках. Стало удобно лежать – я перестал раскачиваться и взялся за нее как за поручень, вернее обнял двумя руками…
Полежав минут двадцать, я понял, что не хочу, а, точнее, не могу спать. Но нужно было набраться сил – се ля ви и ничего с ней не поделаешь… Еще через полчаса я храпел – впал в странное состояние, когда спишь, но не полностью: часть тебя находится в мире снов, а часть все еще пытается заснуть, поэтому все ощущения двояки, все вокруг слышно, но глаза открыть без особой на то причины уже нереально. Так вот, я храпел и слышал самого себя, а также все, что происходило вокруг.
Глава 4
Через некоторое время ко мне пришли странные сны…
Мне десять лет. Я стою в парке пятидесятилетия, где‑то на стадионе идет какой‑то важный международный матч. Я достаю складной ножик и начинаю кидать его в сплетенные корни старой вековой сосны. Потом у меня в руке оказывается топор и я начинаю кидать уже его. Причем я понимаю, что мне жалко дерево, но оно постепенно превращается в олицетворение зла и я с ним сражаюсь. Вдруг что‑то заставляет меня повернуться. Я вижу лейтенанта в форме времен второй мировой войны под руку с девушкой, одетой в платье времен шестидесятых. Они говорят мне: «Мальчик, матч уже начался, тебе пора идти дальше»… Я проваливаюсь в темноту…
Руины города… Минск…
Я нахожусь в каком то другом, незнакомом мне городе… Вспоминаю Москву времен моего детства… Может, уехать в Минск? Там люди чище и добрее. Просто город никто не любит, поливают его грязью, а он так же стар, мудр, красив и переживет еще несколько поколений живущих в нем муравьев, что бы они с ним и в нем не делали.
Снова руины города. Универмаг Беларусь, Турист…. Мы с братом от кого‑то убегаем… Это терминатор… Нам надо оружие…
— Спаааасиииитеееее!
В развалинах универмага зажата кассирша, вся бледная от страха и потери крови. Мы пытаемся ей помочь, но ничего не получается, мы просим у нее какое‑нибудь оружие. Она дает нам биту и дробовик… Обещаем вернуться и помочь…
Мы, отстреливаясь, убегаем… Сзади нас настигает Арнольд Шварценеггер с металлическим лицом и надписью: «Лучшему губернатору. Посмертно». В руках у меня дробовик Дюка Нукема…
Просыпаюсь…
Я лечу к своей однокласснице, которую видел последний раз лет 10 назад, и которая почему‑то вчера эмигрировала в Америку… В голове воспоминания о давно забытых чувствах и мальчишеских ухаживаниях. Смутные картины памяти. Как звонил ей домой и включал магнитофон с песней «Ты не ангел» группы Ласковый Май. Как приглашал покататься на автодроме, сходить в кино. И как, когда она не пришла, катался со знакомым и давно забытым товарищем около часа на машинках, ел мороженое и пил квас… Сколько лет прошло, а случайные встречи с одноклассниками или ребятами из параллели отрывками воссоздавали судьбы школьных товарищей и просто знакомых, потерявшихся в лабиринтах времени и тысячах городов. Среди множества историй жизни, удавшихся и неудавшихся карьер, удачных и неудачных событий, взлетов и падений, судеб людей и их жизней, была и ее судьба – судьба человека, которого разбила безответная любовь. Судьба первой красавицы в классе и одновременно судьба слабого (в жизни) и сильного (в бесплодных попытках добиться женатого парня, который ею пользовался) человека, который потерял голову и не смог собрать свою душу…По своему несчастной и, в то же время, по своему счастливой девушки.
Я доктор, я лечу помочь… Знаю, что меня позвали. У меня уже своя семья… Руки в кожаных перчатках – держу черный дорогой кейс. Я весь в черном. Я олицетворяю смерть и печаль…
Вот уже я у нее дома. У нее ребенок.
Я смотрю на нее не своим – вековым взглядом. Таким, когда через твои глаза кто‑то сильный и мудрый смотрит сквозь вечность. Это очень тяжелый взгляд, который не всегда можно вынести. Слабые его боятся. Так может через тебя смотреть вековое зло или безграничное добро… Взгляд, который разит, словно выпущенная умелой рукой стрела – прямо в душу.
Она готовит пиццу и о чем‑то рассказывает… Что‑то заставляет меня обернуться – вокруг поле, а я убегаю от черных воинов. Черных по сути своей – это Зло. Зло с большой буквы… Я одет в древнюю броню, в руках у меня мечи. Ладони ощущают приятную поверхность рукоятей. На лезвиях багровые блики тускло играют последними, кровавыми лучами солнца,… Я устал бежать. Останавливаюсь. Погоня тоже останавливается. Я поворачиваюсь лицом к толпе, не имеющей числа, столь велико количество воинов в ней. Искаженные Безликие смотрят на меня, и от взгляда их мурашки проходят по всему телу. Постепенно поднимаю взгляд, чувствую себя уверенно. И вот за моей спиной тихо появляются мои друзья. Нас много меньше, но мы сильны духом, и это последний Бой. Бой между добром и злом… С диким, родовым кличем, вырвавшимся помимо моей воли из глубин души, кличем, с которым мои предки уничтожали врагов и бросались в бой, я бросаюсь на толпу… И вот мы, атакующие нечисть, сливаемся в единую волну Света, противостоять которой ничто не в силах.
Просыпаюсь…
Мне холодно. С непривычки побаливает спина. Рядом слышится какой‑то шорох. Как будто кто‑то легкий осторожно крадется в поисках чего‑то важного и интересного. Прислушиваюсь. Кажется, это небольшое животное, наверное, собака. Тело напрягается, руки сами собой сильно сжимают трубу. Но нет, шаги удаляются и постепенно стихают вдали… Горло сухое от пыли. Хочется кашлять, но боюсь привлечь к себе внимание владельца аккуратных лап или… Или ног… Постепенно попадаю в странную галерею.