— Люди тут даже ночью стояли, государь, — шепнул Акамант. — Смотрели на воду. Все говорят, что вы истинный сын Морского бога, раз реку смогли укротить. А теперь в это даже заезжие сидонцы уверовали, я сам разговоры слышал. Великое дело сделано.
— Погоди, — ворчливо сказал я. — Вот как во дворец воду проведем, тогда узнаешь, что такое укротить реку. Ты даже не представляешь, как надоело из тазика мыться!
— Так у нас там колодцы, а дворец на горе стоит, — непонимающе посмотрел на меня мой премьер-министр. — Как туда воду поднять можно?
— С помощью двух колес и одного осла, — загадочно произнес я, и Акамант погрузился в озадаченное молчание.
Позади меня сгрудилась целая толпа знатных дам. Они выглядывают из окон своих носилок, и на лицах многих из них написан суеверный страх. Страх написан даже на лице моей жены. Креуса обнимает детей и шепчет какие-то молитвы, отгоняющие злых духов. Кассандра, напротив, весела и пышет задором, а вот Феано задумчива. Она уже знает свою судьбу и отложила в своей хорошенькой головке еще одно новое знание. А вдруг пригодится. Поразительная женщина, наделенная неимоверно цепкой памятью. Она знает чудовищное количество песен, сказок и веселых историй, запоминая накрепко все, что слышала хотя бы раз. Она читает и пишет на языке египтян и аккадском, не говоря уже о том койне, на котором болтаем мы. Какой-то общий язык рождается в этой части моря, в нем каждый народ может найти знакомые слова.
Энгоми разрастается. Новые улицы размечают севернее, там, где должен был бы встать город Саламин. То, что порт моей столицы скоро занесет илом, видно уже сейчас. Лагуна, куда впадает Педиеос, мелкая, а ее берега топкие, как у колхозного пруда. Это место скоро превратится в соленое болото, надо его бросать. Новый порт строят севернее. Каменные причалы, выдающиеся в море, молы, отсекающие волну, и множество складов. Такие у меня планы на это место. От дворца до порта проложат широченную дорогу, которую застелют каменными плитами, а вдоль нее построят одинаковые дома с портиками, укрывающими прохожих от солнца. Уже размечены новые площади, места под рынки и водяные цистерны. Ни один дом не построят без моего разрешения, а те, что уже стоят, снесут безо всякой жалости. Здесь будет моя столица. Не хуже ведь я какого-то Рамзеса. Не хуже и совершенно точно богаче. По крайней мере, в недалеком будущем. Дайте только реализовать все планы, потому что сейчас я живу от одного привоза серебра с Сифноса до другого.
— Почта пришла, царственный, — аккуратно напомнил мне Акамант, и я, вздохнув, повернул коня в сторону дворца. Я тоже люблю смотреть на текущую воду и горящий огонь, но работа не ждет.
В последний раз такое удовольствие я получал, когда, еще будучи подростком, бросил дрожжи в уличный сортир соседа по деревне. Мы с мальчишками полезли в колхозный сад за яблоками, а он одному из нас в зад солью выстрелил. Ох, и дурак я тогда был… Аж вспомнить приятно.
Голуби с Пелопоннеса летели каждые две недели, приводя меня в самое благодушное настроение. Нечего оказалось противопоставить тамошним басилеям моему ураганному чувству юмора. В плане торговли они зависели от меня на все сто сорок шесть процентов, а небрежное устранение афинского царька и раздел его земли между беднотой поселили в сердцах отважных воинов панический ужас. Они даже представить себе не могли, что так можно поступать с родовой знатью. В их понимании происходило нечто, сравнимое с извержением вулкана. Ни один царь не победит свой собственный народ. Это шкурой чует любой козопас. Люди, которые рубились под Троей в первых рядах, теряли мужество и отказывались верить в происходящее. Они уходили в запой, понимая, что на ту силу, которую им явили, ответить просто нечем. Впрочем, и отвечать особенно некому, война выбила лучших. И вдобавок к этому не осталось наиболее авторитетных и харизматичных вождей. Старик Нестор умер, Агамемнон умер, Диомед с горсткой верных людей уплыл в Италию, а Менелай сидит в Спарте и не отсвечивает. По слухам, он так и не простил свою жену, а та отвечала ему ледяной ненавистью. Собравшаяся было коалиция, которой объяснили, как пойдут дела в случае мятежа, быстро развалилась. Самый буйный и самый богатый из царей — Фрасимед Несторович Пилосский, оставшись в одиночестве, сделал вид, что ничего не было, и отправил в Энгоми очередной караван с шерстью и маслом. А такие цари, как Комет Аргосский и его отец Сфенел, даже слышать ни о каких восстаниях не хотели. У них же Навплион под боком, и аргосские корабли с керамикой, тканями и оливками во всех видах шли в Энгоми непрерывным потоком. А обратно в Арголиду шел поток серебра, золота, льна, железа, слоновой кости и прочей роскошной ерунды. Так что пробовали бузить только обедневшие аркадяне, не имевшие выхода к морю, да случайно уцелевшие царьки Элиды на крайнем западе, которым покоя не давали земли моего теменоса, где паслись бесчисленные в их понимании стада. Возить масло в мои порты было для них не слишком выгодно, за морской разбой казнили, а красивой жизни хотелось.
— Государь! — в кабинет сунул нос глашатай. — Купец Кулли нижайше просит принять.
— Ну, зови, раз нижайше, — бросил я, отодвигая в сторону гору папирусов, импорт которых для меня становился все более и более затратным. Бумагой заняться нужно. Там же несложно все.
— О великий! Я прах у твоих ног.
Кулли только что вернулся из Вавилона, но сегодня отнюдь не блистал. И вроде одет нарядно, и брошь в тюрбане богатая, а как будто потускнело все. Мой тамкар, курирующий восточное направление, выглядел бледным и понурым.
— Говори, — поторопил его я. — Нас ограбили, что ли?
— Почти, — загробным голосом произнес Кулли. — Я посмел э-э-э… Для пользы казны царственного, конечно… провести с собой купцов из Вавилона, государь… Со мной двенадцать самых уважаемых людей пошли. И повезли свои товары. А царь арамеев пошлину поднял. С двадцатой части до десятой. И чует мое сердце, это еще не конец, величайший. Наглеть пустынная крыса начала, и меня полнейшим дураком перед уважаемыми людьми выставила. Вразумить бы поганца, иначе по миру нас пустит…
— Я правильно понимаю, — настроение мое еще больше повысилось, — что ты решил немножко серебра заработать, а он в твой карман залез?
— Да как вы могли такое подумать, царственный! Собаки нет преданней меня. А эти люди — мои друзья, господин. Какие тут могут быть деньги!
Кулли на секунду отвел глаза в сторону, а потом посмотрел на меня с такой искренней обидой, что я немедленно убедился в своей правоте. Скроить хотел, сволочь тощая. Охрана моя, торговый путь тоже мой, а плата за провоз товара должна была пойти ему на карман. Отличная схема. Интересно, это он сам придумал или научил кто?
— Приведи-ка этих вавилонян ко мне, — сказал я.
— Конечно, господин, — испуганно проглотил слюну Кулли. — Но разве они достойны лицезреть царственного? Они ведь ничтожные купчишки. Они просто пыль перед величием трона…
— Эти почтенные торговцы — твои друзья, — непонимающе посмотрел я на него. — А значит, и мои друзья тоже. Ты что, не рад?
Да-а… Он точно не рад, что серебро перетекает из его карманов в мои. А ведь мысль отличная. Мы будем продавать места в караванах, но дальше Угарита вавилонских купцов не пустим. Там они будут оставлять свои товары, а уже оттуда те поедут с моей наценкой во все концы Великого моря, и в Египет особенно. Но вот как сохранить эту монополию?
— Скоро с арамеями договорятся цари Сидона, Тира, Бейрута, и прочая сволочь, — Кулли словно услышал мои мысли. — И тогда вавилоняне будут обходить наш Угарит и поведут караваны прямо через пустыню. Они пройдут через Тадмор(1) и Дамаск, и попадут сразу в Библ и Шикмону(2), во владения Египта. Так и короче, и быстрее, господин. На ослах этот путь очень тяжел, но долго ли развести верблюдов? Эта скотина на редкость неприхотлива.
— Дамаск, — скривился я. — Опять этот Дамаск!
Нет у меня планов забирать этот город. Уж слишком далеко, сложно и опасно им владеть. Ханаан и Сирия бурлят как котел. С моря идут «живущие на кораблях», хоть и в куда меньшем количестве, чем раньше. Из пустыни выплескивает толпы арамеев. В городах побережья набирают мощь финикийцы, а в Иерихоне окопались евреи, новая сила, молодая и злая. А еще множество племен ханаанеев мертвой хваткой вцепились в свои клочки земли и режутся за них насмерть. Вон, иевусеи так и не отдали пришельцам свой Урушалимум, крошечный пыльный городишко, стоящий в стороне от всех торговых путей(3). Так что удержать настолько отдаленный оазис, как Дамаск я пока не смогу. У меня просто не хватит на это сил.
Там, на Ближнем Востоке, пересекаются несколько торговых путей. Древнейшая из них — Via Maris, она же египетская Хорова дорога, она же Приморский путь из Ветхого Завета. Дорога эта идет от современного мне Суэца вдоль побережья Средиземного моря до самого Каркемиша и Хаттусы. Газа, будущие Хайфа и Тель-Авив, Тир, Сидон, Бейрут, Хама и Идлиб лишь звенья этой огромной цепи, бесперебойно работавшей столетия, со времен Тутмоса III.
Существовала еще и Via Regia, или Царская дорога. Она-то и ведет в Вавилонию через Пальмиру и Дамаск. Царская дорога пока не функционирует, потому как эти пути перерезаны арамеями, плотно окопавшимися в тех местах, но именно за ней будущее. Нет короче пути из Египта в Вавилон. А это значит, что тот, кто владеет Дамаском, владеет ключом от сейфа, где деньги лежат. По какой-то непонятной мне причине Рамзес считает, что Дамаск принадлежит ему, хотя там египетских солдат нет уже очень давно. И поэтому забирать его самому мне не с руки. Это вызовет дикий скандал и разрушит мои отношения с основным торговым партнером. Вот так-то.
Через пару столетий расцветет Дорога благовоний, а потом и Дорога специй, которые обогатят Йемен, Иерусалим, Мекку и Ясриб, будущую Медину. Впрочем, если наладить постоянное морское сообщение между Египтом и Йеменом, то Аравия не поднимется уже никогда. Ее торговые города не возникнут ввиду абсолютной ненадобности. Там останутся лишь земледельческие оазисы и племен