Запершило в носу. Она чихнула и высморкалась в полотенце всунутое в карман клеёнчатого передника. Снова принюхалась и удивилась сильному запаху не то гнили, не то плесени стоящему на кухне. Неужели так отвратительно пахнет пропускаемая в картофелечистке картошка? Ей хотелось спросить об этом у Петровны, но кричать Люде, не было смысла: из-за шума машины повариха её всё равно не услышала.
Вскоре посудомойка справилась с работой, насухо вытерла руки — и наконец, то решила спокойно позавтракать.
Сразу после урока труда, где толстый и постоянно потный трудовик, всё время носивший один и тот же тёмно-коричневый костюм, и то и дело вытиравший свой высокий лоб смятым носовым платком, принял работы немногочисленных пришедших. Это были скворечники, которые подростки: кто со страданием, кто без готовили к весне для птиц.
Трудовик крякнул, хмыкнул, осмотрел худо-бедно, но с любовью сделанное творение Воробьёва и поставил таки ему зачет.
Мальчишка облегчённо вздохнул. Сегодня для него кроме математики, да биологии, что вела одна и та же преподавательница с жестким бесстрастным лицом типичной коммунистки, и мгновенно пролетевшего урока труда, ничего не было.
Когда закончились занятия Пашка отправился в библиотеку, единственное место в трудколонии где ему было спокойно и уютно.
Мальчишка вздохнул, потому что захотел, есть, а до обеда, согласно расписанию проходящему в два часа после полудня, ещё оставалось около часа. Поэтому, на это время Воробьёву лучше всего было затеряться в книжках, представить, что он в свои тринадцать с половиной лет находится где-угодно, но только не в трудколонии, в этом жестком и наводящем тоску месте в окружении высоких бетонных стен.
Маленький раздел с фантастикой Воробьёв изучил вдоль и поперёк, но при желании мальчишка всегда мог перечитать особо любимые рассказы.
Для сегодняшнего вечера Воробьёв приберёг графа Монте Кристо, который он вслух почитает себе и одногодке Генке, пока все остальные будут смотреть телевизор.
Телевизор с видеомагнитофоном располагался в игровой комнате и вечерами туда ему с Генкой, и ещё кое-кому из малолетней ребятни из-за шестнадцатилетнего Быка и его шайки лоботрясов прохода не предоставлялось.
Пашка выбрал с полки антологию фантастики и уселся на пришибленное стоящее подле батареи кресло. Тощая и старая библиотекарша с узлом сальных волос скрученных на затылке и огромными сидящими на носу очками, глянула на него и снова, как ни в чём не бывало, стала заниматься своими делами: с шуршанием раскладывала в папки какие-то бумаги, да маленькими глоточками попивала чёрный крепкий чай из простого столовского стакана.
Галина Петровна дождалась сменщицу и была свободна, но её голова всё равно невыносимо раскалывалась, как будто женщина и не принимала таблетку. Кости во всём теле ломило, а на руках поварихи от расчёсов уже красовались царапины.
Галина Петровна недоумевала, где она могла так простыть, да то и дело раздумывала, сможет ли самостоятельно доехать до поликлиники, или лучше всё-таки зайти к медсестре, померить температуру и выслушать рекомендации опытной женщины.
Повариха уселась на стул и держа сумку в руках, наблюдала как её молодая сменщица Катя, мать троих детей и оттого наверное, пышная, как сдобная булка, со сноровкой быстренько перетаскивала нужные для ужина продукты из склада, при этом пыхтела как самовар.
— Люда, — обратилась Петровна к мойщице посуды, я к медсестре схожу. Что-то мне совсем плохо.
— Иди! — крикнула Люба, после завтрака усердно драившая моечную ванну дешёвым и вонючим порошком, от которого у неё сильно першело в носу.
Каморка медсестры ютилась в самом тёмном и холодном крыле спального блока. Полки в кабинете были плотно заставлены папками. Старый пожелтевший холодильник «Минск» урчал и часто трясся точно припадочный.
— Одну минуточку посиди милая, — ласково обратилась к пришедшей Галине Петровне похожая на старинную фарфоровую куколку, пожилая, но всё ещё красивая медсестра.
Она как раз заканчивала осматривать последнего очень высокого и крепкого подростка, с недобрым прищуром тёмных глаз.
— Вот Бычков, выпьешь ещё таблетку на ночь, понял? От твоей аллергии должно помочь. И не чешись, терпи милый, — добавила женщина, замечая, что мальчишка снова тянет свои толстые пальцы к расчёсанным до крови предплечьям.
— Иди, иди Бычков не глазей, аскорбинка на прошлой неделе закончилась, — строго сказала медсестра и закрыла за ним дверь.
— Дурдом какой-то, — выдохнула медсестра. — Я уже с ног сбилась. У всех сегодня поголовно, или чесотка, или аллергия. Запас супрастина извела. Ну, да ладно, — выдохнула она и ласково улыбнулась и спросила у Галины, сидящей на деревянном стуле, возле письменного стола:
— Так что случилось, милая? Заболела?
— Ой, что-то плохо мне Зинка, ой как плохо. Ломит с самого утра.
— Так-с, давай тогда для начала померим температуру, — выдвинув ящик из-за стола, медсестра извлекла пластиковую коробочку с термометром и протянула бледной и замученной поварихе.
Когда термометр оказался у поварихи под мышкой, медсестра обеспокоенная внешним видом женщины всё так же ласково спросила:
— Рассказывай что беспокоит, что болит, Галина?
Повариха тяжело вздохнула и, почесав сквозь ткань одежды предплечье и область груди, стала рассказывать.
— Так-так, — цокнула языком медсестра, обнаружив кроме высокой температуры поварихи ярко-красную точечную сыпь на спине и груди женщины.
— У тебя такая же аллергия милая, как и мальчишек — уверенно сказала медсестра. — Только вот не пойму, чем вызвана температура, горло то у тебя не красное, лимфаузлы не воспалены, только дышишь ты Галька всё равно тяжело с хрипами. — Она внимательно посмотрела в лицо поварихи, сделав заметки в карточке, сказала:
— Рекомендую кроме супрастина и обильного питья, таки съездить тебе в поликлинику милая, сделать флюорографию.
— Сроду аллергии не было ни на что. Сама не пойму что со мной такое, — всхлипнув, сказала повариха. — Да и дома ни кого, сын в Москву на заработки уехал. Боюсь я Зина, как представлю себя в таком состоянии в пустой квартире.
— Ну что ты, как дитё малое хнычешь. Давай лучше тогда переночуй в изоляторе сегодня. Я как раз в ночную смену дежурю. — Галина Петровна снова тяжко вздохнула, и глянув медсестре прямо в глаза, долго молчала, а потом просто смирившись, кивнула.
Зинаида Григорьевна отвела повариху в изолятор, дала выпить таблетку жаропонижающего и напоила тёплой водой с лимоном и мёдом, затем уложила в постель и накрыла одеялом.
На рабочем столе у неё ещё оставалось много бумажной работы. Медсестра заварила себе крепкий чай и решила прогуляться в буфет, купить сдобную булку.
За окном медленно падал снег вперемешку с дождём. Зинаида Григорьевна поёжилась, она ненавидела зиму именно из-за слякоти и вечной промозглой сырости, вызывающей ноющие боли в её старых костях.
Воробьёв полностью погрузился в фантастические миры, переживая приключения героев как собственные, а поэтому покинул библиотеку, когда за окном было уже темно.
Привыкнув к его ежедневным посещениям, строгая библиотекарша как всегда не выгнала его, наверное, потому что он из всей ребятни, похоже был единственным читателем, кто вообще сюда заглядывал за долгие годы.
Старые часы, доставшиеся Пашке от отца, защелкивались, на тощей руке мальчишки у локтя, чтобы не свалиться с кисти. Секундная стрелка отмотала круг, показывая пол шестого. Еще чуть-чуть и он опоздает на ужин.
В столовой сегодняшним вечером было наудивление, не многолюдно и Быка Воробьёв не увидел, а вот Чебурек уже сидел за столом возле стены и уплетал запеканку.
— Как дела Генка? — спросил Воробьёв, усаживаясь на лавку и отпивая глоток яблочного сока с мякотью, явно разбавленного водой, но всё равно вкусного.
— Где все?
— Да чёрт их знает. У Быка и его шайки, как и у большинства пацанов из стройотряда сегодня не то понос, не то золотуха. Они как приехали так сразу к медсестре пошли. Еле день на стройке оттарабанили. Чешутся все как коты лишайные, поэтому и злые.
— Думаешь, карантин объявят, — сказал с набитым ртом Воробьев и выплюнул на тарелку, попавшую в рот изюминку.
— Это было бы здорово, тогда занятий точно не будет и может даже домой отпустят.
— Да, вот только их всех в изолятор не запрут, места не хватит. — с видом знатока утвердил Воробьёв.
— Ты печенье своё будешь то? — с надеждой глядя в глаза Воробьёва, спросил Чебурек и тоскливо уставился на крохотную округлую печенюшку лежавшую в блюдечке, подле стакана сока. Свою печенюшку Генка уже слопал.
— Ешь уже, не майся своим нытьём, работничек, — сжалился над ним Пашка знающий, что друг жить не может без сладкого.
Чебурек пропустил «работничек» мимо ушей и схватил печенюшку, забросил в рот и начал с хрустом жевать.
Пашка вздохнул, понимая, что Генке то было, куда податься в случае карантина, а ему самому в этом плане не повезло. Поэтому Воробьёв нахмурился, тотчас теряя возникший аппетит от осознания того что, скорее всего ему придётся сидеть в спальне в компании злых чесоточников и отражать атаки недружелюбных субъектов в одиночестве.
— Сплюнь Чебурек, — всё-таки выдавил из себя Воробьёв. — Не надо нам карантина. Скоро лето и нас с тобой точно за примерное поведение выпустят. А Бык и его компашка зависнут тут надолго, до совершеннолетия.
Чебурек хмыкнул и допил свой сок. Воробьев доковырял запеканку и запивая её соком, посмотрел по сторонам, замечая угрюмые лица подростков и отсутствие привычного шума и весёлой галдёжи.
Большинство подростков, да и буфетчица с молодой пышнотелой поварихой, которая стояла на раздаточной и о чём-то говорила по телефону, периодически остервенело, чесались.