— Получится из тебя толк, верно! У нас плановая норма нелегко дается, а я за смену — не менее полтораста процентов… Обязательно отлаженный ритм должен быть. Да, чуешь, при отличном качестве! И от помощника, понятно, многое зависит. Доволен тобой я: ноздря в ноздрю, как говорится, идем… Только излишне суетишься. Будь сдержаннее, а то дыхание собьешь.
— Ты, Сергей, моряком был? — полюбопытствовал я, показав глазами на его матросскую тельняшку, выглядывавшую из-под рубахи.
— Хотел им быть, да не вышло. Призвали в армию — в строительную часть попал. Вот там-то и освоил профессию каменщика. Но строили мы разные здания и специальные объекты для флота, приданы были, так сказать, Военно-Морскому Флоту. И поэтому считали себя вправе носить под робой полосатые тельняшки…
— И мне через год в армию, — сказал я.
— Служба только закаляет, — приободрил Сергей. — Там бывают такие ситуации, что не раз спросишь себя: мужчина я или нет? А коли мужчина — будь им!
«И здесь, на растущих этажах, под облаками, — подумалось мне, — тоже надо быть мужчиной…»
После первой своей рабочей смены я не просто спешил — летел как на крыльях в дом родственников, у которых остановился.
Я рабочий, помощник каменщика, меня приняла в свой коллектив бригада, моя фамилия внесена в бригадный табель, уже сегодня я зарабатывал деньги своими руками — вот этими, со вздувшимися мозолями на ладонях! И какие парни в бригаде, а?!
Есть о чем рассказать!..
Но только очутился я на пороге квартиры, как радость свою пришлось припрятать. Не до нее и не до меня было в доме. Жена Нурмаме́да-ага́, Гунча́, вовсю пилила мужа:
— Кончилось мясо, нет масла в холодильнике, и за всем этим должна бегать я сама, да? А тут еще грязного белья целые ворохи… Обстирывай, обштопывай — захлестнуться можно! Что я, лошадь? И за детьми в садик — опять же я… Это жизнь?
Голос Гунчи был монотонно-скрипучим, но, кажется, не очень-то он трогал Нурмамеда-ага: тот спокойно полулежал на диване с газетой в руках.
Потоптавшись в дверях, я сказал:
— Нурмамед-ага, можно мне сбегать за ребятишками в детсад?
— Сбегай, — оживился тот. — Прогуляешься заодно.
Полезно ж свежим воздухом дышать. Детский сад, знаешь, на углу поликлиники…
— Да-да!
Я с облегчением выскочил на улицу.
Жена Нурмамеда-ага, Гунча, была родной сестрой жены моего старшего брата. Следовательно, мой брат и Нурмамед-ага свояки. И когда я уезжал в Ашхабад сдавать вступительные экзамены в институт, домашние дали мне их адрес и строго-настрого наказали ночевать лишь здесь… И, надо сказать, родственники встретили меня гостеприимно. Особенно Нурмамед-ага был радушен — дотошно расспрашивал обо всем, шутил, усаживал играть с собою в шахматы, и его приветливость сглаживала мою неловкость, тем более в первые дни, когда только присматривались друг к другу.
Но вскоре я заметил, что муж и жена в этом доме словно бы не могут обойтись без того, чтобы не поругаться, подчас по самому мелкому, ничтожному поводу: почему на кухне второй день стоит ведро с картофельными очистками и кому его выносить, кто должен привязать вместо оборванных новые веревки для сушки белья на террасе, и тому подобное… Когда начиналась их словесная перепалка, я не знал, куда от стыда деться. Не мог представить себе, что в какой-либо семье в нашем ауле могло бы происходить подобное. И переживал вдвойне, боясь, что причина таких семейных стычек мое присутствие в доме. Может, мешаю я им, раздражаю своим видом?
Но дело было, конечно, не во мне…
И чаще всего, как вот сегодня, Нурмамед-ага не обращал внимания на ворчание жены. Но иногда не выдерживал, говорил с досадой: «Опять за свое? Если не управляешься по дому — оставь работу на базе. У меня пока есть силы прокормить и тебя и детей…» От подобных слов Гунча возгоралась еще сильнее: «Ах, посмотрите на него! Он прокормит! И без того не знаем, куда каждую копейку ткнуть — везде дыры! То нужно, другое требуется… Или на свои деньги ты последний наш ковер купил? А мебель? А цветной телевизор?.. Молчал бы уж!»
В такие минуты Нурмамед-ага обращался ко мне: «Солтан, не слушай ее. Теперь надолго завелась. Тащи-ка шахматы — сыграем!» И спрашивал: «Или ты тоже считаешь, что в этом доме чего-то не хватает?»
Не хватало здесь, горько думал я, только мира и согласия.
Ковры на стенах и на полу, полированная импортная мебель, хрусталь и дорогая посуда в серванте, длинные ряды застекленных полок, тесно уставленных книгами… Как же так, продолжал я размышлять, в доме столько книг, такое великолепное собрание печатной мудрости, а семейная жизнь у этих людей серая, унылая, в непрекращающихся дрязгах? Какие же интересы владеют ими? Не лучше ли поговорить о прочитанном или хотя бы о телевизионной передаче, чем спорить о помойном ведре?!
Книги, молчаливо стоявшие за стеклами, тревожили меня. «Нужны ли вы в этом доме?» — мысленно спрашивал я их.
Поинтересовался у Нурмамеда-ага, трудно ли было собрать такую библиотеку, и он со вздохом ответил: «И не спрашивай! Догадаться не сможешь, через каких людей и каким образом доставал я эти книги… Как пчелка мед, так и я носил их сюда, в этот улей!»
Но не видел я, чтобы хоть раз кто-то из супругов потянулся за каким-нибудь томиком, вчитался бы в книжные страницы…
Или эти люди не знали, не видели высокой цели в жизни, и оттого-то тетя Гунча вечно ворчала — ведь квартира заполнена всем необходимым, а что дальше? Нет, не с моим скудным житейским опытом можно было разобраться в этом, дать на все тут исчерпывающий ответ! Припомнилось мне вдруг, как мы с Сергеем ряд за рядом поднимали стену очередного, пятого этажа и тугой ветер высоты бил нам в лица. Может, он, вот такой свежий, бодрящий ветер, и окрыляет человеческое сердце! А как почувствовать его в доме среди пыльных ковров, тускло поблескивающего хрусталя и обреченных на холодное заточение книг?! Здесь не его стихия!
Утром, когда я, наспех позавтракав, собирался на работу, тетя Гунча уже в дверях протянула мне большую хозяйственную сумку.
— Я, Солтан, сделала тебе бутерброд с сыром, положила в сумку его. Пожуешь там, когда проголодаешься…
— Спасибо. — Я смутился: — Там рабочая столовая, в нее все обедать ходят.
И не мог понять: для маленького бутерброда такая большая сумка — зачем? Я и в карман его суну…
Так и сказал об этом тете Гунче.
— Ох, Солтанчик. — Она улыбалась. — Сумка для другого… Просто так она, можно сказать. У нас в подвале одна стена ненадежная, понимаешь, может упасть она. Укрепить надо ее. Кирпичами обделать. Ничего же не стоит тебе там на своей стройке прихватить в эту сумку шесть-семь кирпичиков. Не на себе ж тащить — автобус везет! Да, Солтанчик?
Жаркий румянец прилил к моим щекам. Я представил, как, воровато озираясь, буду засовывать в эту дурацкую сумку кирпичи, буду бояться, что кто-то в этот момент увидит меня за таким постыдным занятием… Молодой, дескать, а проворный: хоть что-то, да хочет унести со стройплощадки — лишь бы не с пустыми руками уйти отсюда после смены! Сегодня кирпичи, завтра цемент или доску… «Несун»!
А тетя Гунча меж тем с прежней улыбкой продолжала:
— Там, чтоб стену укрепить, штук сто кирпичей нужно, ну, может, чуть больше. Уж постарайся, Солтанчик. За неделю принесешь. На стройке кирпич хороший… Где купишь такой?
«Неделю — с этой сумкой?!» — ужаснулся я.
А что Сергей скажет? Вся бригада?
И когда тетя Гунча закрыла за мной дверь, я минуту-другую нерешительно топтался в коридоре, не зная, что же делать-то… Жесткие дерматиновые ручки сумки жгли, казалось, ладони.
Надо было отказаться? Но вот не смог же! Кормили, мол, тебя, поили, на нашей мягкой постели спишь, а обратились к тебе с пустяковой просьбой — ты в кусты… Неблагодарный!
Нужно было, наверно, вот что сказать: воровать даже так, по мелочи, — не смогу, но как получу первую зарплату — отдам ее в ваши руки на ремонт подвальной стенки…
Да нет, так тоже не годится… Это тетя Гунча как оскорбление воспримет. Нашелся, мол, благодетель, денежный туз, без тебя мы не проживем!
А вот с сумочкой… сумой… этой сумищей… за кирпичиками иди! Старайся! Уважь! Мы тебя — ты нас!
Так?
Едва не заплакал я от непонятной, что словами высказать не смог бы, обиды…
И, прислонив сумку с лежавшим в ее необъятной глубине бутербродом к двери, я торопливо пошел прочь. Зная, что больше в этом доме появиться не смогу…
День проходил в прежней, как и вчера, работе, но мое настроение было совсем другим, и Сергей заметил перемену во мне.
— С непривычки тяжеловато? — спросил он.
— Да нет, нормально…
Сергей испытующе посмотрел — и больше ничего спрашивать не стал.
Ловко управляясь с кладкой — мастерок птицей летал в его руках, — он опять рассказывал мне про бригаду: что в городе построено ею, почему по общему согласию перешли на метод коллективного подряда, то есть стали хозрасчетным коллективом, у кого из парней какие жизненные планы… И с восхищением отзывался о Суханбабаеве: это, говорил он, редкой души человек и мастер первоклассный. Беспокойная судьба строителя бросала его в разные концы страны. Был он с ударным отрядом в Ташкенте, помогал отстраивать столицу Узбекистана после землетрясения; его дома стоят на одной из станций знаменитой Байкало-Амурской магистрали; приглашался он на возведение спортивных сооружений в Москву к Олимпиаде-80, и на груди у него (в праздничный день это можно увидеть!) уже два ордена.
— Есть чему позавидовать? По-хорошему! А? — В словах Сергея звучала приподнятость, и я понимал: этим своим рассказом про биографию нашего бригадира он тоже старается развеять мою хандру. Наверно, как я ни старался казаться веселым, лицо выдавало…
И с этой тревожной мыслью: «Куда же теперь податься, где ночевать?» — в конце смены расстался я с ребятами из бригады. Сергей звал пойти с ним в мотоклуб, но я, сославшись на срочное дело, отказался. Мотоцикл, по правде сказать, не очень-то привлекал меня. Бешеная скорость, надрывный рев двигателя, сизый шлейф дыма за спиной… Нет-нет, это не по мне! Не знаю почему, но влечения к гонкам не чувствовал. Может, — да не покажется это смешным — из-за склонности к размышлениям… Из-за некоторой врожденной медлительности…